– На открытке самоубийцы была клетка, мертвый голубь и черная шкура в шляпе. Ты видела у нее что-нибудь похожее?
– Клетка и дохлая птица? – Лилиана усмехается. – С таким же успехом можно представить на Лидусиной открытке череп с костями. Она очень любила полевые цветы. У нее на всех карточках были ромашки, васильки и лютики – засушенные, вышитые, нарисованные. Еще подсолнухи, как у Ван Гога.
Вода в бассейне откликается на рассказ об открытках легкими волнами. Пленка на ее поверхности колышется.
– Ты видела у нее какие-нибудь новые открытки? Которых не было раньше? Или в подъезде?
Лия задумывается. Потом качает головой:
– Нет, пожалуй что, нет. Когда я пришла, она принялась меня оскорблять. Кричала, что я плохая подруга, редко прихожу, не приношу подарков, не забочусь о ней. Назвала меня «чувырлой» и «прошмандовкой». Я и не подозревала, что она вообще знает такие слова. Ей-богу, если бы я была религиозным человеком, то решила бы, что в нее вселился бес. Никогда ее такой не видела. И потом… открытка…
Лия встает и подходит к краю бассейна. Вода покрывается корочкой настоящего льда цвета винной бутылки, и бассейн становится похожим на зеленый каток.
– Я никому про это не рассказывала. Никогда. И никому больше не расскажу, наверное. Но тебе надо узнать, раз мы на тебя рассчитываем.
– Кто это – мы? – с подозрением спрашиваю я. – И на что вы рассчитываете?
– Мы – это мы, – говорит она. – Мы так решили, а поток не ошибается. Не перебивай меня, пожалуйста. Мне правда трудно об этом говорить.
Елки-палки, вот как я этого не люблю! Словами не передать! Лилиана – такая большая, надежная, с теплым взглядом, в ней столько чувствуется внутренней силы, и вдруг она рассчитывает на меня – тощую рыжую девчонку в шортах. А я-то надеялась спрятаться от Твари на ее широкой груди.
Тонкие трещинки расчерчивают лед в бассейне. Я чувствую, как Лия волнуется.
– Я сделала для Лидуси открытку. Не один день потратила, думала, что это – лучшая моя работа. Я покажу, как она выглядела.
Лия щелкает тумблером, и в полу отодвигается дверца, из которой выезжает некое подобие столика с толстыми пружинами вместо ножек. Его поверхность расчерчена толстыми дорожками и напоминает электронную плату, сильно увеличенную в размерах.
На столике лежат карточки в несколько стопок. Все правильно – раз она много работает с клиентами, у нее в визитке должна храниться коллекция открыток. Скопировать открытку в Меркабур – довольно-таки утомительное занятие, я предпочитаю их просто фотографировать. Лия берет одну из стопок, находит нужную карточку и протягивает мне.
Я разглядываю яркую, пронзительную картинку: мохнатая от пыли черная стена в паутине и грязных разводах, по углам лежат кучи какого-то хлама, а посредине – окно, заполненное цветами. Вокруг окна тянутся миниатюрные трубы с вентилями и краниками: прозрачные, поблескивающие, прячущие внутри изумрудный поток. Кажется, будто они сделаны из мармелада или из сахара, а внутри – волшебный сироп, чудодейственное зелье.
Из открытого краника изумрудный сироп течет за окно, туда, где сочные побеги с желтыми и красными бутонами соревнуются в красоте. Кажется, будто от растений исходит сияние. В этом окне – радость раннего летнего утра, восхода солнца, когда первые его искорки пробуждаются на горизонте, и цветы раскрывают свои лепестки ему навстречу. Когда долго смотришь на окно на картинке, перестаешь замечать черную стену вокруг.
Я не должна чувствовать игры потока – это ведь просто копия, но я ловлю в ней отражение, словно ухватываюсь за тонюсенькую ниточку, которая ведет к настоящей открытке. Вдыхаю полной грудью яркий свет – и мне отвечает изумрудная вода в бассейне.
По льду бежит глубокая трещина, и корочку изнутри разбивает волна. Я наблюдаю за пародией на ледоход. Осколки льда переливаются на свету, как тысячи крохотных изумрудов. Вода больше не напоминает сироп, она играет барашками волн, как море в легкий шторм.
Лилиана смотрит на меня с удивлением и восторгом.
– Ты ее чувствуешь. Феноменально… никогда такого не видела. Поток не ошибается, Хоря прав.
Ну вот, опять какой-то загадочный Хоря… Не тот ли это, с кем она разговаривает через коробочку? Я отдаю ей открытку обратно, изумрудная вода на глазах густеет и успокаивается. Есть у меня кое-какие подозрения, но жду, пока она сама мне все расскажет.
– Это очень сильная открытка, – искренне говорю я. – Ты о-го-го какой мастер.
– Я знаю. – Она кивает и начинает говорить обычно быстро. – Но у меня ничего не вышло. Это было так… меня словно перевернули с ног на голову и все из меня выжали. Я ушла потрясенная, ничего не видела вокруг себя, меня будто пропустили сквозь мясорубку и потом еще через сито протерли.
Лия ставит локоть на барную стойку и опирается на него подбородком.
– Я слишком долго занимаюсь v.s. скрапбукингом. И успела отвыкнуть от неудач.
– Ты столкнулась с очень серьезной штукой, – пытаюсь я ее утешить. – И ты столько вложила в эту открытку. Даже не знаю, кто мог бы сделать что-то более впечатляющее.
– Да, Меркабур подарил мне способность создавать образы исключительной выразительности, – усмехается она. – Но иногда этого недостаточно. В той ситуации нужен был специалист по настоящим вещам…
– Расскажи, что случилось, – прошу я. – Лидуся не захотела брать открытку?
– О нет, открытку она взяла сразу, я даже удивилась. Хотя у меня язык не поворачивается назвать Лидусей женщину, которую я увидела, – уж слишком не похожа она была на ту, прежнюю, Лидусю. На голове вместо прически – жалкий ершик, лицо серое, будто света белого месяцами не видит, во взгляде – пустота, и эти худые, неспокойные руки… короче говоря, тяжкое зрелище. Она сказала, что нальет мне чаю, и ушла на кухню вместе с открыткой. А квартира как изменилась! Я даже подумала, что она собралась переезжать, но не обнаружила коробок с вещами. Исчезли все фотографии, которые раньше висели на стенах и стояли на полках: муж, сын, родители, мы с ней, даже календарь с природой – и того след простыл. Пропали сувениры с полок – те, что она привозила из заграничных поездок и командировок. Не дом, а больничная палата – неуютно и хочется побыстрее уйти. В тот момент, помню, мне еще сильнее захотелось ей помочь. И тут она вернулась с кухни – без чая, но с моей открыткой (та сработала – я сразу почувствовала, как включился поток).
Лия умолкает и закусывает губу. Я терпеливо жду, потому что понимаю: ей нелегко вспоминать о том, что случилось потом. Наконец, она продолжает:
– Я была уверена, что у меня получится. Не хвастаюсь, просто знаю: у меня есть дар, у меня огромный опыт, Меркабур для меня – родная стихия. Поток казался таким легким, тонким, он наполнял меня, я скользила по его глади, мы вместе с ним лились по направлению к Лидусе. Я хотела, чтобы она вспомнила все самое светлое и радостное, что было в ее жизни, но не ожидала, что и сама погружусь в воспоминания. Я увидела нашу молодость, да так ярко – даже не думала, что в памяти остались такие детали. Ее свадьбу, появление ребенка, его первые дни рождения, и как я дарю ей подарки – цветы, конверт с деньгами, погремушки. А потом начался страшный, дикий сон. Подаренные мной игрушки – ярко-красные пластмассовые ягодки – плавились как от огня и растекались по ручкам ребенка, он плакал и кричал, что ему больно. А я эхом чувствовала дикую боль в своих руках, и на коже вздувались волдыри – там, в Меркабуре.
Лия замолкает и гладит руки, словно ей до сих пор больно.
– Одно время я Лидусе тихо завидовала. У меня ведь тогда не было даже парня, не то что семьи. Однажды у нее исчез муж. Позвонил с работы и сказал, что скоро придет, спрашивал, нужно ли что-нибудь купить по дороге. И пропал. Я сидела у нее до часу ночи, мы оборвали его рабочий телефон, но никто не отвечал. В третьем часу ночи он откликнулся: оказалось, принял какое-то лекарство и заснул после долгого дежурства. – Она снова потирает руки. – В тот момент я поймала себя на том, что испытываю разочарование. Я вдруг поняла, что, если бы с ним на самом деле что-то случилось, какая-то часть меня была бы довольна. Это бы уравняло нас с Лидусей – так я почувствовала. Вот если бы можно было сделать такую открытку… Это был только момент, очень короткий, про такие говорят «черт попутал». Я ужаснулась и тут же запретила себе об этом думать.
– У нас у всех бывают такие моменты, – говорю я.
Я могла бы сказать просто «у всех», но я подчеркиваю: «у нас у всех». Это объединяет нас с Лилианой. Может быть, мы не случайно обе оказались втянутыми в эту историю. Я не вижу ее глаз, но чувствую, что она оценила мою фразу. Обычный человек добавил бы: «Мало ли кто что в сердцах подумает, это еще не означает, что человек готов так поступить». Но мы, v.s. скрапбукеры, понимаем: мысль – это уже кое-что.
Лия продолжает:
– Я напрочь забыла про этот случай. И вдруг все всколыхнулось, вспомнилось так, словно это было вчера. Могу поклясться своим ателье, что я не вкладывала в открытку ничего подобного! Вся эта зависть… она раздулась как шар и заняла все пространство внутри меня. Словно я вся состояла из одной сплошной зависти. Мне захотелось задушить Лидусю. – Лия сжимает кулаки, вода в бассейне на глазах темнеет, словно туда влили чернил. – А потом на меня обрушилось чувство вины, – тихо говорит она. – Вспомнила, что это ведь я виновата в гибели ее мужа: сделала для него ту открытку – карточку, из-за которой он потерял управление и разбился. Я вспомнила мельчайшие ее детали, я увидела, как болтающаяся на одной нитке пуговица превращается в непослушный руль, как размазанное красное пятно становится запретным сигналом светофора, а нанесенные серебристой краской штампы оборачиваются грудой искореженного металла. Когда перед моими глазами встала эта картина, мне захотелось наложить на себя руки. Казалось, что мне на голову надели мешок, и над моей головой смыкаются тонны темной воды.
Меня пробирает дрожь. Выходит, черный мешок, что померещился мне на голове самоубийцы, – это не случайность? Я чувствую, что у Твари в открытке самоубийцы и рассказе Лии есть что-то общее – липкое, темное и омерзительное. Темная шкура – оживший внутри паразит, который съедает все вокруг и распространяется, подменяя живое мертв