– Была, – ответила я ей вслух.
Специализация Александры оказалась куда интереснее, чем у Эльвиры. Она работала с воспоминаниями. Моя тетя Марта тоже умела делать такие открытки, она вообще была мастером на все руки. Однажды я нашла карточку с воспоминанием о ее самой большой любви, и мне до сих пор стыдно, что я сунула в нее свой нос. Скрапбукеров с такой специализацией немного, и они всегда нарасхват. Что ни говори, а ничто и никогда не сможет оживить ваши воспоминания так, как это делает скрап-альбом или открытка. Никакой видеоролик не сравнится с полным погружением в воспоминания в Меркабуре. Не устаю этому восхищаться, готова петь дифирамбы при каждом удобном случае.
Стена Александры понравилась и мне, и Аллегре. Пляшущие буквы вверху стены складывались в чудные слова: «Рамамба хару мамбуру». Издалека стена показалась мне взлохмаченной – сверху донизу ее заполняли открытки и обложки альбомов. Подойдя ближе, я увидела, что открытки нанизаны на разноцветные бумажные ленточки. Карточки теснились, заезжали друг на друга, некоторые норовили скататься в рулончики.
Александра мастерски пользовалась десятками видов бумаги – от тонкой оберточной tissue paper до чипборда[12] 2 – и любила применять декупаж. Она часто использовала фотографии – но не людей, а предметов: старинная швейная машинка, горбатый «запорожец», вязаная шаль, сервант с посудой; а еще потрепанные обертки от шоколада или мыла, каких давно не выпускают. Она любила насыщенные цвета, теплые и темные. Лишь одна карточка в углу выделялась белым квадратом. Переплетаясь друг с другом, гирлянды открыток создавали общий пестрый узор.
Я подошла ближе, провела по стене ладонью. В потрепанных листах прятались нежность и глубокий покой. Как в месте, где обо всех говорят только хорошее. Открытки были удивительно не похожи друг на друга, словно их авторами были разные люди, но у них было одно общее свойство: все они наводили на меня странную сладкую тоску, которую отчего-то не хотелось прогонять.
«Какая чудная в этой стене радость! Первый раз с такой знакомлюсь. Щас спою, – сообщила Аллегра и тут же затянула голосом Людмилы Зыкиной: – Сладка ягода одурманит, жива ягода отрезвит».
Я аж подпрыгнула. В порыве чувств Аллегра иногда начинает петь на разные голоса. Скорее всего, это просто в голове у меня оживают воспоминания об услышанных песнях, но для меня это всегда неожиданно. И каждый раз мне стоит немалых усилий угомонить мою буйную радость.
Стена Александры сохранилась гораздо лучше, чем стена Эльвиры. Возможно, хозяйка оставила ее без присмотра не так давно. Мой опыт работы позволял мне отличать нарочно состаренные карточки, каких было на этой стене много, от тех, которых и в самом деле коснулось время.
«Эта стена понравилась 0 скрапбукерам», – я не обратила внимания на подобную табличку у Эльвиры. Элементы, которые повторяются на каждой стене, быстро перестаешь замечать. Я подавила в себе желание превратить нолик в единичку. В кардбуке для этого предусмотрена довольно муторная процедура: нужно взять в синем ящике, который стоит в начале каждого коридора, значок с поднятым вверх большим пальцем и прицепить его на понравившуюся стену. Но сейчас это ни к чему.
Пустая лента друзей на стене Александры смотрелась чужеродным пятном, словно кусок картины стерли ластиком. Я заглянула в ящик для авторских карточек – и Аллегра издала ликующее «УРА!». Здесь нашлось именно то, что мне было нужно, – визитка! Пусть одна-единственная, пусть мятая, но принадлежавшая хозяйке стены. Я забрала карточку и прикрепила ее на свою стену. Теперь в Меркабуре между нами есть очень тоненькая ниточка связи. Я была почти уверена, что Александра в нынешнем своем состоянии эту связь не почувствует, что было мне на руку.
Стильная визитка в цветах сепии необычайно подходила ее обладательнице: клавиши старого пианино навевали романтические воспоминания, из-за них тянулись вверх цветы – настоящие засушенные стебли затейливо переплетались с бумажными. Карточке придавали шарм неброские украшения – выпуклые розочки, полоска темного кружева, камушек цвета заката. В уголке стояла скромная подпись от руки: «Александра». Я была почти уверена, что в реале визитка отзывается романтической фортепианной мелодией и особенным запахом – так пахнут старые рояли и пианино. Талантливая девушка. По крайней мере была талантливой. Наверняка такая же чувствительная, как Софья (я даже почувствовала укол зависти). И тут же опомнилась – если я прямо сейчас не начну действовать, Софья тоже потеряет и скрапбукерский, и вообще всякий человеческий вид.
Я вернулась в привычный мир, умудрившись на выходе из кардбука миновать еще три опросника. Вообще-то они не имеют права задерживать кого-то насильно в Меркабуре, но многие не знают своих прав и попадаются в эту ловушку.
Я сидела в чужой мне квартире безо всякой надежды на горячую ванну – лучше умру грязной, чем буду мыться на кухне, – сменную одежду и возврат в обозримом будущем к нормальной жизни. Передо мной лежали свежая открытка со спортивным авто и мамина открытка с каруселью. Я отчетливо понимала, что здорово рискую, и, самое смешное – рискую ради Софьи. Кто бы мне сказал это, когда я впервые о ней услышала, покрутила бы пальцем у виска.
Ненавижу думать о том, что могу застрять в Меркабуре. Я слишком люблю наш мир! Только попробуйте спросить меня, что нравится в нем больше всего, – и устанете слушать ответ. Люблю теплые морские волны и прохладу мороженого на языке. Люблю идеально выглядеть, люблю дорогие платья и профессиональный макияж. Люблю потереть глаза и потянуться, когда проснусь. Люблю запах коньяка и вкус корицы. Люблю, когда зимой в сухую после мороза кожу впитывается легкий крем. Люблю, когда по горячим вареникам медленно растекается густая сметана. Люблю, когда Аллочка Борисовна сует морду мне под мышку. Я много чего люблю. Даже запах клея и краски я теперь люблю. И не желаю ни от чего из этого отказываться!
Кто не рискует, тот не скрапбукер. Наша работа всегда связана с долей риска: те материи, с которыми мы играем, слишком тонкие и трудно управляемые. Есть, конечно, Кодекс, и в том же кардбуке можно найти сотни и тысячи любительских инструкций, но по инструкции нельзя научиться даже плавать или играть на скрипке, чего уж говорить о работе с потоком.
В миллионный раз я разглядывала мамину открытку. Картонная карусель крутилась под пальцами, как диск старинного телефона. Воздушный шар, за ним гусь, потом кораблик с парусом, маленький пароход с дымом из трубы, дельфин и ракета. Снизу море перебирает волнами бархата, сверху солнце окрашивает открытку сверкающими лучами.
Мама отправляла меня в самое безопасное место в мире. Интересно, какую ассоциацию она использовала? Я закрыла глаза и снова в деталях вспомнила визитку Александры. Шероховатая поверхность крышки, гладкие клавиши, цветок тянет к небу засохшие листья, тускло поблескивает камешек в оправе. Гербарий не подходил, ведь у Аркадия в доме все цвело и зеленело, а оторвать листок и сушить – слишком долго. Можно попытаться выдрать клавишу из рояля, но этот «J. Becker», возможно, дорог ему как память. Я обошла комнату по периметру и нашла плакат, на котором белоснежно улыбался негр, причем большую часть пространства занимала его прическа. На мое счастье, чернокожий музыкант сидел за каким-то клавишным инструментом. Я отодрала бумажку от стены, вырезала две клавиши и прикрепила скрепкой к ракете. Теперь – время. Я нарисовала циферблат, аккуратно вырезала его и посмотрела на часы. Почти девять часов. Добавила стрелки, которые показывали пятнадцать минут десятого, и заштриховала на циферблате первую четверть часа. Этого будет достаточно.
Я подошла к зеркалу и посмотрела на себя. Если бы я не стала v.s. скрапбукером, то сейчас бы наводила марафет от кончиков волос до кончиков ногтей. У девушки, которая смотрела на меня сейчас из зеркала, в глазах играл безумный огонь. Еще один за сегодня нырок в Меркабур – и в них будет отражаться поток магмы и пламя преисподней одновременно. Я смогу шторки взглядом прожигать.
«А в остальном, прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо», – пропела Аллегра, и мне захотелось потрепать мою невидимую помощницу по плечу.
Я вернулась к дивану и еще раз проверила сумочку. Если бы была верующей, я бы сейчас перекрестилась. Вместо этого я сделала самую глупую вещь в мире – поцеловала свои скрапбукерские ножницы. Бронзовые ручки с крохотными бабочками отозвались прохладой, по лицу пробежал ветерок. Поток ответил мне, он был со мной заодно, а большего мне и не надо было.
В детстве, когда мы с мамой заходили купаться в холодную воду, перед тем как окунуться, она повторяла мне детский стишок: «Села баба на горох, и сказала баба: „Ох!“» На слове «Ох!» мы с ней одновременно ныряли.
Ну, была не была! Я положила ножницы, взяла открытку с каруселью и произнесла заветные слова:
– Села баба на горох, и сказала баба…
На «Ох» я перевела ракету с прикрепленными к ней картинками с клавишами и циферблатом вниз, туда, где волнами голубого бархата играло море.
Тошнота и головокружение оказались сильнее обычного. И снова, как в прошлый раз, мне показалось, что запах путешествия сквозь Меркабур напоминает о поезде. Не успела я опомниться, как меня ткнули сзади в спину и зашипели:
– Девушка, не стеклянная ведь! Сядьте, потерпите пятнадцать минут, скоро закончится.
– Пятнадцать минут, – пробормотала я. – Да, ровно столько я и закладывала.
Я послушно села, не оглядываясь, – слава богу, что не шлепнулась к кому-нибудь на колени. Зрение восстановилось не сразу, перед глазами все плыло, а вот слух не подвел. Я узнала знакомую музыку и чуть было не решила, что попала в телевизор. К счастью, перенести человека в телеящик не способен даже Меркабур. Спустя пару минут сообразила, что нахожусь в оперном театре. Вот уж чего никак не ожидала! В иных обстоятельствах я была бы рада, тем более что показывали мою любимую «Аиду». Дело шло к концу, хор жрецов звучал зловеще, табло над сценой транслировало субтитры: