Едва обнаружив в себе способности v.s. скрапбукера, я принялась вскрывать страхи своих коллег по работе, легко, как консервные банки – ножом. Кому-нибудь от этого стало лучше? Какой смысл в этом – открывать всем чужие секреты? Может быть, для всех будет лучше, если я не буду вмешиваться в жизни других людей?
Я вспоминаю игру потока. Вижу, как солнечный луч преломляется сквозь цветное стекло, и в моих руках играет радуга. Меркабур нельзя забыть, если однажды прикоснулся к нему. Если ты хотя бы однажды побывал в мире волшебного света, если хоть раз испытал, как сквозь ладони льется поток – и твои руки сами по себе начинают творить чудесные вещи, тогда понимаешь, что Меркабур не мог дать мне такой талант, чтобы приносить людям боль и выставлять их на посмешище. Быть может, он подарил мне его, чтобы я заметила того парня раньше? Значит, теперь в этом таланте нет никакого смысла?
Но такого быть не может. Поток – он на то и поток, чтобы не замыкаться на каком-то отдельном событии. Быть v.s. скрапбукером означает жить в потоке и вместе с потоком.
«В тебе есть нечто, что мешает тебе увидеть свое предназначение», – сказал мне однажды Магрин. Почему я не задумалась об этом тогда? Они все были правы – Эльза, Лилиана, Магрин. Я знаю о своей специализации далеко не все. Я чего-то не вижу внутри себя, в этом все дело.
Пусть я знаю все тайны, но без этого я – никто.
Я должна найти, что это такое.
И чувствую, что если стану маммонитом, как предлагает эта девица – пусть даже толком не понимаю, что это означает, – то никогда не пойму истинного смысла моего предназначения.
Я слышу голос Лилианы: «Ты не можешь забыть Меркабур». Именно об этом я и сама только что подумала. Меркабур нельзя забыть. Это была ее мысль или все-таки моя? Она родилась из воспоминаний или из моего внутреннего ощущения?
Мне не поможет ни мнеморик, ни мнемопад. Я всегда буду помнить о Меркабуре, и всю жизнь меня будет мучить сожаление, что я так и не раскрыла самую главную тайну – мою собственную.
Дрожит над мнемориком луч света, рычажок все еще прячется в моей руке, и, пока я не отпустила его, пока он принадлежит мне, я все могу вернуть. Гладкая бронзовая поверхность нагрета теплом моей ладони. Рычажок, который поворачивает жизнь вспять и позволяет сделать один шаг в сторону сюра. Или не один? Или не шаг?
Я набираю полную грудь воздуха и забираю все назад. Заставляю поток течь в обратном направлении, нормальном для обычного источника света и противоестественном для этого странного устройства, алогичного по своей сути. Теперь луч света исходит из мнеморика, и я возвращаю себе все до последней капли. Только последний кадр на этой кинопленке – дикая и страшная сцена с Магриным – кажется мне лишним, словно его подсунули мне из чьей-то чужой жизни. Но я принимаю и ее тоже. И только тогда перевожу переключатель обратно и убираю руку. Щелчок рычажка в тишине комнаты звучит оглушительно.
Луч гаснет.
– Возьми его, – девица еще ничего не поняла.
Я качаю головой.
Она подбирает мнеморик и что-то разглядывает на нем. Ее лицо искажается негодованием, словно я бросила в нее тухлое яйцо, и становится серым без всяких очков.
– Сука! – кричит она. – Какая же ты сучка, ты меня обманула!
Однажды я уже слышала в свой адрес такое обвинение, только сказанное шепотом. Сейчас Инга на моем месте ответила бы так, что девица могла бы пополнить свой словарный запас. А может, и получила бы по шее – за Ингой не заржавеет. Но я так не умею. Я даже «пошла вон» стесняюсь сказать.
– Уходи, – говорю я и распахиваю дверь.
– Ты еще пожалеешь, – шипит она и прячет мнеморик в карман. – Никому нельзя издеваться над маммонитами. Маммона отомстит.
Когда девица уходит, я закрываю за ней дверь и захлопываю приоткрытое окно. У меня дрожат руки. Я только что чуть не отказалась от собственного предназначения. Я только что впервые поняла и приняла тот факт, что осознаю его лишь наполовину. Я не верила до конца ни Лилиане, ни Эльзе, но теперь, когда это понимание пришло изнутри, уверена: в моей специализации должно быть что-то еще, о чем я до сих пор не имею ни малейшего понятия. Для меня сейчас это так же ясно, как и то, что у меня две руки. Даже если крепко зажмурюсь, все равно буду точно знать, что у меня их две. А чтобы бороться с Тварью, нужны две руки. Одной тут не справишься.
Предназначение скрапбукера – штука удивительная. Каждый из нас для своей специализации подходит идеально, как цветные карандаши подходят для того, чтобы рисовать. Однако с первого взгляда это совсем не очевидно. Посмотришь на Ингу – деловая, хваткая, целеустремленная, своей выгоды не упустит. Кто бы мог подумать, что ее предназначение – дарить людям радость? И тем не менее стоит только узнать ее получше и хотя бы раз побывать вместе с ней в потоке, как сразу веришь, что так оно и есть. Если кто-то увидит дядю Сашу: в его потертом шарфике, с клочкастой бородой, вечно ссутулившегося, словно по утрам он носит на работу мешок со всеми грехами мира, – скажет ли он, что предназначение этого человека – быть продавцом в красочной лавке, набитой товарами для скрапбукинга и разными безделушками? Должно быть, обычные покупатели диву даются, когда видят его за прилавком. Все равно, как если бы ноутбуки продавала старушка – божий одуванчик, а соски и подгузники – боксер со сломанным носом и бицепсами толще моего бедра.
Я вспоминаю, как однажды мы говорили с Магриным о предназначениях. Кажется, это было прошлой зимой, в декабре или ноябре. Мне сейчас больно и стыдно думать об Эмиле, но просто необходимо вспомнить тот разговор, и наша встреча сама собой ярко встает перед глазами.
Сидим в моем Простоквашино: в окно стучится колючий снег, а мы греемся на полу возле печки, пьем горячий глинтвейн и смотрим на огонь. Когда Магрин рядом, мне все время хочется задавать вопросы, словно я – маленькая девочка и ничего не понимаю в этом мире. Отчасти так оно и есть, я еще очень мало знаю о Меркабуре. Эмиль не очень любит такие расспросы, мне редко удается разговорить его, но каждый раз его ответы меня удивляют. Чувствую, что сегодня он в хорошем настроении, и спрашиваю:
– А почему считается, что у каждого v.s. скрапбукера есть какое-то определенное предназначение? Разве не бывает скрапбукеров широкой специальности, ну вроде как семейный врач или замдиректора по общим вопросам?
Магрин улыбается одними глазами и ставит кружку с глинтвейном на пол.
– Я видел это собственными глазами.
– Что видел? – не понимаю я.
– Предназначение v.s. скрапбукера.
– Как это «видел»? – удивляюсь я.
– Прежде чем заключать контракт, нам нужно собрать максимум достоверной информации. Мы изучаем интересных нам v.s. скрапбукеров с помощью специального прибора. Уникальная штука, между прочим!
Эмиль неспешно отхлебывает из кружки, потом открывает заслонку и ворошит дрова в камине. Это он нарочно меня интригует. Я молчу, изо всех сил стараясь не лопнуть от любопытства. Точно знаю, что, если сейчас забросать Эмиля уточняющими вопросами, ничего не расскажет. Когда он кладет кочергу и закрывает заслонку, я придвигаюсь к нему поближе и кладу голову ему на плечо.
– Ах ты, Чудо… – смеется он и обнимает меня. – Умираешь от любопытства?
– Ага. – Должно быть, у меня сейчас хитрющее лицо, как у лисы, которая выпрашивает сыр у вороны.
– Это очень серьезная вещь. – Он мягко отстраняет меня и садится поудобнее. – Ты никому не расскажешь о том, что сейчас увидишь.
Эмиль не просит меня обещать молчать об этом, не угрожает и не уговаривает. Просто ставит перед фактом, и в этом весь Магрин.
– Ты вообще сама-то как думаешь, что такое «предназначение»? – В его серых глазах я читаю искренний, теплый интерес, он и вправду хочет знать мое мнение.
– Наверное, это то, что у v.s. скрапбукера лучше всего получается, – предполагаю я.
– А почему что-то одно получается лучше, чем все остальное?
– Потому что поток дает нам разные способности. Можно сказать, разделение труда повышает его эффективность.
– Вот только давай не будем сюда экономическую теорию приплетать, – недовольно морщится Магрин.
– Эмиль, но я вообще не уверена, что оно всегда есть – это что-то, что получается лучше всего остального. Может, мы просто больше уделяем внимания тому, что нам нравится или к чему мы привыкли, а если заняться как следует чем-нибудь совсем другим, оно выйдет ничуть не хуже.
– Так, – улыбается он. – Давай пойдем с другого конца. Твои ощущения различаются, когда ты делаешь открытку, связанную со своим предназначением, или какую-нибудь другую?
Я на некоторое время задумываюсь, делаю глоток глинтвейна, а потом киваю.
– Ты сильнее чувствуешь поток, – говорит Эмиль. – Он становится тебе ближе, роднее. У тебя внутри возникает резонанс, ты дышишь в унисон с Меркабуром. Так?
Елки-палки, вот откуда он все это знает?! Да еще такие точные определения подбирает, как будто в голову мне залез.
– Так или нет? – переспрашивает Магрин.
– Не только с Меркабуром, и с обычным миром тоже, – отвечаю я. – Я называю это «родная нота».
– Поэтично, – снова улыбается он. – Хочешь посмотреть, как выглядит «родная нота»?
Я замираю. Такое чувство, что мне сейчас предложили взглянуть на собственную душу.
– Не уверена? – В его голосе слышу тепло и мягкую заботу.
– Эмиль, а вдруг… – Вот теперь я точно чувствую себя маленькой девочкой. – А вдруг она некрасивая?
– То, что ты называешь «родной нотой», некрасивым не бывает. Оно гармонично по своей сути.
Люблю, когда он смотрит на меня так, как сейчас. Эмиль никогда не смеется над моими страхами и комплексами, даже самыми нелепыми и глупыми. Может быть, благодаря этой его черте так безотчетно хочется ему доверять.
– Ладно, показывай, – соглашаюсь я, и сердце замирает от любопытства.
Эмиль достает из внутреннего кармана пиджака смешные очки в бронзовой оправе с зубчиками. Вместо линз у очков – мелкая плотная сетка, как у чайного ситечка, а в центре – небольшое стеклышко чистого синего цвета, словно вырезанное из неба в тот момент, когда солнце спряталось за единственным облачком. Стеклышко крепится к сетке бронзовым винтиком, а вместо дужек у очков – кожаная лента с вшитой в середине резинкой. Сверху над перемычкой, соединяющей «линзы», тянется еще одна бронзовая дуга с шестеренкой в центре.