– Нравится тебе или нет, но с манулом на «вы» не разговаривают.
Мы идем по узкому полутемному коридору, и я сбавляю шаг возле низенькой дверцы, чтобы прочесть надпись, выгравированную на табличке крупным шрифтом:
Тут ничего интересного нет.
Вход строжайшим образом запрещен.
Совсем запрещен.
Даже если очень хочется.
И особенно если очень хочется.
Неприятностей потом не оберетесь.
Ваш манул Серафим, добрейший из неизгладимых.
Мы поднимаемся по крутой винтовой лесенке, от которой у меня вскоре начинает кружиться голова. Этому способствуют витиеватые узоры на кованых ступеньках, окрашенных синей краской. Временами я вижу под ногами пожухлые осенние листья, иногда замечаю, что из стен выбиваются молодые зеленые побеги, а на некоторых ступеньках радужным светом играет поток, отчего они кажутся эфемерными, и на них страшно наступать. Мы идем так долго, что я поражаюсь, как может такая длинная лестница помещаться в небольшом домике, и тут же вспоминаю: я же в Меркабуре, а здесь можно и Останкинскую башню в спичечном коробке спрятать. У меня начинают болеть ноги, а манул знай себе топает и топает, даже дыхания его не слышно. Илья сзади пыхтит и нетерпеливо спрашивает:
– А куда мы идем?
– Туда, где пора пить чай, – поясняет манул, от чего все становится только еще непонятнее.
Наконец, мы снова оказываемся в полутемном коридоре, откуда попадаем в просторный зал, похожий на большую пивную – с грубо оштукатуренными стенами, выщербленной темной плиткой под ногами, деревянными балками под потолком и длинным столом посередине. Во главе стола стоит старинное кресло – с когтистыми лапами вместо ножек, мягкой обивкой и рельефной кошачьей мордой с обратной стороны спинки. Одна лапа кокетливо отставлена в сторону, на морде тускло светятся два желтых глаза.
В зале три больших распахнутых окна и одно, наглухо закрытое: ставни из жестяных листов в заклепках заперты на два засова, еще и амбарный замок висит. Табличка над этим окном гласит:
«Не штуки красоты, а штуки механики».
На стене напротив стола я вижу два чудных экспоната. С фанерной доски в зубчатой рамке на меня смотрит заячья морда с большими круглыми глазами. Так могло бы выглядеть чучело зайца в исполнении автомеханика на пенсии: морда и уши собраны из кусков жестяного листа с помощью заклепок, носом служит ручка настройки от старого радиоприемника, а зубами – несколько медных болтов. Глаза для зайца будто позаимствованы с приборной панели ретроавтомобиля: правый глаз – это циферблат, бронзовые стрелки которого показывают пять часов, а левый напоминает спидометр, но подписан «Чудометр». Стрелка на шкале держится возле деления «норм» между начальным «0» и конечным «макс.». Ниже заячьей морды из стены торчат две мохнатые лапы на пружинах, одетые в боксерские перчатки.
Рядом с зайцем висит небольшая грифельная доска, заключенная в грубо покрашенную полосатую рамку. Под доской торчит бронзовая ладошка в кожаном браслете с заклепками, на которой лежит мелок, засунутый обратным концом в гильзу. Интересно, и где мы тут чай пить будем? Ни лавок, ни стульев, ни кружек, ни чайника.
В окна заглядывает солнце, и кажется, что вместе с его радужным светом в зал вот-вот вплывут пушистые облака вместе с голубым небом, как в первые погожие весенние деньки. В дальнем конце зала я вижу нескольких человек, все смотрят в окна, и только одна девушка уставилась на дверь и в нетерпении дергает себя за кончик уха. До чего знакомый жест!
Я бросаюсь навстречу Инге, и мы долго тискаем друг друга в объятиях, едва ли не визжа от радости. Это же надо было за каких-нибудь три дня так соскучиться! Даже в Меркабуре от Инги пахнет дорогими духами (или это моя память услужливо добавляет запах к образу?), и она все такая же сильная, надежная и уверенная. Уж с ней-то вместе мы любую Тварь разотрем в порошок – хоть Маммону, хоть Поппону, хоть еще какое чудо-юдо. Когда первая радость от встречи утихает, я ощущаю в комнате напряжение. Здесь все ждут чего-то важного, словно вот-вот должны вывесить списки поступивших в университет.
У дальнего окна стоит Эльза в черной маечке. На плече у нее светится меркабурская татуировка – серебристая бабочка, в косички вплетены блестящие ленточки. С невозмутимым лицом она разглядывает вид за окном. Илья поздоровался с ней, отошел к стене и разглядывает автомеханического зайца. Инга терпеть не может парня, и он прекрасно об этом знает. Я ее понимаю, у нее есть для этого веские основания. А вот почему меня сразу невзлюбил Серафим, совершенно непонятно.
В комнате еще трое незнакомых мне людей, и все они с первого взгляда кажутся мне очень симпатичными.
Ближе всех ко мне стоит совершенно меркабурский персонаж. Я сразу понимаю, что он пришел на чаепитие не из реального мира. У него огромные ярко-голубые глаза, в которых прячется славная, теплая улыбка, нос горбинкой и смешные пухлые щеки, несмотря на тощую фигуру. Он стоит на полу босиком и шевелит длинными пальцами ног. На макушке у него белобрысый вихор, а одет этот чудак в джинсовый комбинезон и белую футболку. Он очень, очень милый и неимоверно, до наивности, добрый, из тех людей, что отдадут нищему последнюю палку колбасы и пустят к себе бесплатно жить семью таджиков. Наверное, он был таким в реальном мире. Интересно, чем он занимается теперь?
Возле запертого окна я вижу мужчину среднего возраста с очень красным лицом и прической «под горшок». У него безупречная осанка, какая бывает только у героев британских сериалов про аристократию, однако одет он бедно: выцветшие джинсы обтрепаны внизу до бахромы, локти на рубашке прикрывают заплатки. В Меркабуре мне немного труднее чувствовать людей, чем в реальном мире, это все равно, что представлять себе человека пообщавшись с ним в интернете, – может оказаться, что впечатление обманчиво, – однако я сразу понимаю, что из всех присутствующих именно он ближе всех хозяину дома, их явно связывает что-то общее.
Существо, которое стоит за спиной у Инги, я замечаю не сразу. Маленького роста, едва мне до груди, неопределенного возраста – то ли подросток, то ли карлица, с круглым лицом, усыпанным веснушками ярче моих, курносая и чуточку лупоглазая, она одета в похожее на советскую школьную форму платье, увешанное какими-то побрякушками, и шутовскую шапку с бубенчиками. И она тоже гостья из Меркабура. В ней много хорошего, добродушного задора, и она чудесно пахнет – корицей и ванилью, как рождественское печенье. Эта девочка похожа на открытку с мячиком, которую однажды подарила мне Инга, – в ней чувствуется такая же упругость и ничем не убиваемое радостное настроение. Мне даже мерещится солнечная аура вокруг ее силуэта, и я протираю глаза.
Снаружи раздается нетерпеливый гудок, потом еще один, и еще один.
– Аха, последний гость, – говорит Серафим. – Можете пока познакомиться, но событий последних дней попрошу не обсуждать!
– Почему это? – возмущается Инга.
– Я должен услышать все сам и в первой версии. Если заранее обменяетесь впечатлениями, потом уже и не поймешь, где правда, а где выдумка, – поясняет он.
Он уходит бесшумно, как настоящий кот на охоте. А мои кроссовки на винтовой лестнице громыхали, словно я железный дровосек.
– Знакомься, это Аллегра, – показывает Инга на девочку. – Хотя вы, в некотором смысле, уже знакомы.
– Очень приятно, – говорю я. – А откуда мы знакомы?
– Потом объясню, – машет рукой Инга.
– Очень рада, я очень рада, – подпрыгивает девочка и расплывается в улыбке до ушей, от которой ее лицо кажется еще круглее.
Голос у нее неожиданно низкий, аж хочется в ушах какие-то настройки поправить, не каждый день услышишь, как маленькая девочка разговаривает басом.
– Аркадий, – зовет Инга, и к нам подходит краснолицый мужчина. – Аркадий, это Софья, она тоже v.s. скрапбукер.
– Надеюсь, она не склонна вводить людей в заблуждение. Надеюсь, это вообще не склонность скрапбукеров, чем бы там я ни обидел их в прошлой жизни. Рад знакомству. – Он протягивает мне руку, которая оказывается приятной на ощупь, сухой и теплой.
– Аркадий, хватит уже дуться. Я очень благодарна, что вы мне помогли и продолжаете помогать, но я же не знала, что в v.s. скрапбукеров вы поверите с такой же легкостью, как в инопланетян.
– Зато я знала, – вмешивается девочка и хихикает.
– Чего молчала тогда? – вскидывается Инга.
– Если он верит в инопланетян, значит, они существуют, – говорю я.
– Опять эти твои штучки! – Инга морщится.
Теперь я знаю, что роднит Аркадия с Маяком Чудес: он обладает способностью верить в то необычное, во что и в самом деле стоит верить. В мир внутри открытки, например, или в паромеханических манулов. И Меркабур за это не просто благодарен – он ему покровительствует! Только что, когда Аркадий шел к нам от окна, глубокая выбоина в плитке, о которую он мог бы споткнуться, исчезла у меня на глазах. Новый знакомый Инги – баловень Меркабура, только он пока еще об этом не знает. Главное, ей не говорить, иначе она снова почувствует себя обделенной. Верить и не сомневаться – слишком трудная задача для большинства людей.
– Инга, а вон тот босоногий товарищ, ты не познакомишь меня с ним? – интересуюсь я.
– Это мой очень личный друг, – вздыхает Инга. – Он не очень нормальный. Плохо разговаривает.
– Друг в Меркабуре? Как это? Ты нашла его в какой-то открытке?
– Вроде того.
– Инга!
– Кристофоро Коломбо, от тебя ничего не скроешь! Да, это хранитель моего альбома. И он знает всего три слова.
– Нгуся? – Парень шлепает к нам, продолжая на ходу шевелить пальцами ног.
– Познакомься, это Софья.
– Неужели? – почему-то удивляется он.
– Честное слово, – говорю я, потому что не знаю, что еще ответить. – А как тебя зовут?
– Неужели! – повторяет он, только на сей раз с восклицательной интонацией.