– Не знаю я, как его зовут. Так и называю – Неужели, – объясняет Инга и оправдывается: – Хранителей не выбирают. Уж какой достался.
Неужели и не думает обижаться, только смотрит на Ингу влюбленными голубыми глазищами.
– Инга, у него же есть имя. – Я не могу не вмешаться. – Правда?
Я беру парня за руку и просто млею. Он весь передо мной – как на ладони, и весь излучает желание быть чем-то полезным. Он словно карандаш, который сам просится в руки, и от него пахнет нежным весенним солнцем, хочется стоять рядом и греться в его невидимых лучах. Никогда еще не встречала такого открытого человека, тем более хранителя. Хранители обычно бывают довольно вредные, все-таки род занятий накладывает отпечаток.
– Инга, он удивительный! Тебе очень повезло.
– А я тебе чего говорила, – опять встревает девочка и радостно улыбается.
– Да уж… – Инга как-то неопределенно пожимает плечами.
– Как тебя зовут? – спрашиваю я у парня.
Он бережно раскрывает мою ладонь, поддерживает ее снизу обеими руками, и на ладони проступают радужные буквы «Паша». Ух ты, здорово! Никогда таким способом еще не знакомилась.
– Инга, ты видишь? – Показываю я ладонь.
Она хмурит брови, тяжело вздыхает и смотрит на меня так, как будто я только что прошлась по комнате на руках и теперь прошу ее повторить. Значит, буквы сквозь поток вижу только я.
– Его зовут Паша. То есть Павел, правильно? – переспрашиваю я у парня, но тот качает головой.
– Хорошо, просто Паша.
– Терли-терли! – радостно говорит он.
Малышка за спиной у Инги смеется и хлопает в ладоши.
– Это у него вместо согласия, – поясняет Инга. – Ну в данном случае по крайней мере.
– Ну ты даешь, Инга! Давно надо было спросить. Как можно человека обзывать «Неужели»?
– Терли-терли, – машет рукой Паша, показывая всем своим видом, что он не обижается.
– Не все же – знатоки хиромантии, – говорит Инга, и я чувствую, что она слегка надулась.
Поругаться мы не успеваем, потому что в комнате снова бесшумно появляется Серафим, а за ним на лестнице слышны шаги. Парень, который входит следом за ним в комнату, мне определенно знаком, я где-то уже видела его раньше. На нем джинсы в разноцветных пятнах и такая же футболка, бывшая когда-то черной. Не успеваю я вспомнить его лицо, как встает перед глазами строчка: «Я всегда буду такой чистый и красивый и не смогу больше сделать ни одной безобразной куклы».
Точно, в тот раз он был в деловом костюме и в плаще, поэтому сейчас я его сразу не узнала. В нем что-то изменилось. Раньше он носил короткую стрижку, а теперь волнистые волосы собраны в хвост. Редким мужчинам на самом деле подходит такая прическа, но этому парню она определенно идет. Что-то новое есть и в выражении его лица. Теперь его нельзя принять за офисного работника, даже если снова надеть на него костюм и сунуть в руки портфель. Я прислушиваюсь к своим ощущениям – пожалуй, ушло желание соответствовать, которое так ярко в нем проявлялось в тот день, когда он шел устраиваться на работу в очень престижную компанию, куда так и не попал, отчасти благодаря мне.
В людях свободных, творческих профессий, за исключением, разумеется, v.s. скрапбукеров, часто чувствуется некая неуверенность в себе. У них нет привычки распоряжаться людьми, которую к определенному возрасту обретает любой офисный работник, перейдя в категорию мелкого и среднего менеджмента, чтобы остаться в ней навсегда. И это накладывает определенный отпечаток, который сразу чувствуют официанты в ресторанах или продавцы в дорогих магазинах. В каждом движении этого парня, напротив, сквозила уверенность, и это здорово прибавляло ему шарма. Он понравился мне в тот раз и, признаться, теперь нравится еще больше. Как же его звали? Он старший брат Семена, специалиста по компьютерным играм, это я точно помню. А вот имя забыла, хоть убей.
Парень в недоумении оглядывается по сторонам и явно не понимает, какого черта его сюда затащили. И я тоже не понимаю. Тем более что он, кажется, довольно скептически относился к Меркабуру, как к чему-то вроде допинга для спортсменов. Эльза бросает на парня заинтересованный взгляд. Такое чувство, что он ей нравится, если эта ведьмочка вообще способна испытывать к кому-нибудь симпатию. Когда парень проходит мимо меня, я тихо говорю ему:
– Береги Семена.
На некоторое время он зависает, будто размышляет, стоит ли разговаривать с собственной галлюцинацией, потом спрашивает:
– От чего?
– От людей в серых халатах со сломанными часами на шее, – поясняю я.
– А, ну да, – соглашается он, жмурится и трет закрытые веки кончиками пальцев.
Я бросаю взгляд на зайца – стрелки все еще показывают пять часов.
– Файв о’клок. Я же сказал: время пить чай, – поясняет Серафим, поймав мой удивленный взгляд. – Вы, конечно, уже все перезнакомились, а я вас всех знаю, потому что я вас сюда и пригласил. Представлю вам нашего последнего гостя. Парню, между прочим, исключительно повезло. Он первый не v.s. скрапбукер, кому довелось побывать на Маяке Чудес. Он не хочет назвать нам свое настоящее имя, кажется, это сейчас не в моде у молодежи, поэтому мы будем звать его Шапкин.
– Привет! – Инга подходит к нему и протягивает руку, которую тот не очень уверенно пожимает. – Меня зовут Инга.
Аллегра держится хвостиком рядом с Ингой и, наверное, схватилась бы за ее юбку, если бы Инга не была одета в джинсы. Она тоже подскакивает к парню, широко улыбается и бодро говорит:
– Я – Аллегра. Очень рада тебя видеть, Шапкин! Очень, очень!
– Кем вы были в прошлой жизни? – спрашивает у него Аркадий.
– Я был офисной крысой, – отвечает парень и морщится, словно ему напомнили о каком-то весьма нелестном факте его биографии.
– Сколько же вам лет, молодой человек? – удивляется Аркадий. – Скорее, в те времена вы могли бы называть себя представителем советской интеллигенции.
– От пустой болтовни пользы еще никому не было, – ворчит Серафим и громко объявляет: – Время пить чай!
– Где же тут чай-то, – говорит Инга.
– Выбирайте сами где. Сейчас у нас баварская пивная, но можем сменить обстановку. Аристократам – английская гостиная, любителям эзотерики – китайская чайная церемония, поклонникам фольклора – русская изба, ностальгирующим – советская столовая. Можно изобразить Тибет, но чай там довольно специфический.
– Пусть будет парижское кафе, – выбирает за всех Инга.
– В парижских кафе чай обычно не пьют, – вставляю я, мне кивает Эльза, но Инга нас не слушает.
– Хорошо. – Серафим кивает и подходит к грифельной доске. – Пиши, Инга.
– А что писать-то?
– Ну как что? Твое пожелание!
Инга аккуратным красивым почерком выводит мелком на доске: «Чай в парижском кафе». Манул подходит к доске и издает очень натуральный гортанный кошачий вопль:
– Мурмяууу!
В ту же секунду комната преображается. Я жду, что на стенах появятся выцветшие обои, старые фотографии в деревянных рамках и потрепанные афиши «Мулен Руж» и других кабаре, но мы оказываемся на имитации парижской улицы. Стены зала теперь выглядят как наружные стены старых домов, под самым потолком нависают ажурные решетки балконов, плитка под ногами сменяется на тротуарную, над нами появляется темно-зеленый навес, а место большого стола занимают круглые столики и плетеные стулья с мягкими полосатыми подушками на сиденьях. Столики выстроены в ряд, так, чтобы мы сидели как за общим столом. Слева и справа от столов вырастают фонари и газовые обогреватели, а чуть дальше в сторону «улицы» – стойка, на которой можно полистать меню.
Одна за другой появляются кружки и тарелки, корзинки с круассанами и разноцветным миндальным печеньем «макарон». На каждой чашке вместо рисунка – черное грифельное поле, рядом лежит мелок. Обод каждой тарелки тоже покрыт слоем грифеля.
– Ну кому нужно отдельное приглашение? – говорит Серафим и первым усаживается в свое роскошное кресло, по-кошачьи мягко двигаясь.
Я глазам своим не верю – кресло приподнимает лапу-ножку, потом еще одну и медленно, шажок за шажком, пододвигается ближе к столу. Мы тоже усаживаемся за столики. С одной стороны Инга, рядышком устраивается ее маленькая подруга Аллегра, но между ними ухитряется втиснуться Аркадий, которому девочка радостно улыбается, а в конце стола садится Паша. С другой стороны рядом с манулом сажусь я, потом Илья, Эльза и с дальнего края – наш новый знакомый Шапкин, чьего настоящего имени я так и не могу вспомнить.
– Чай, кофе, какао, горячий шоколад, глинтвейн, грог, коктейль Б-52? Может, выпьете вина? – предлагает Серафим и причмокивает.
– Что-то я здесь вина не вижу, – скептически произносит Инга, заглядывая в пустые чашки. – Да и чая тоже.
– Видите ли, дорогие гости, – поясняет Серафим, и его большая голова в этот момент удивительно напоминает мне кошачью, – в моей чайной гостиной понятия «я ем то, что вижу» и «я вижу то, что ем» – это ровным счетом одно и то же. Если быть точнее, я ем то, что пишу, и я пишу то, что собираюсь съесть.
Манул берет мелок, пододвигает к себе ближайшую чашку и пишет на ней мелком: «теплое молоко». Потом берет тарелку и выводит на поле: «сэндвич с тунцом». И произносит свое гортанное мартовское «муррмяу» – так неожиданно, что половина гостей подпрыгивает на стульях.
Когда у нас в ушах перестает звенеть, мы видим у него на тарелке толстый сэндвич из двух кусков белого хлеба без корочки и полную кружку молока. По комнате распространяется рыбный запах. Манул откусывает бутерброд и с тихим урчанием поедает его, облизываясь, как всамделишный кот.
– Ну что же вы? – говорит он, прожевав кусок. – Пишите, не стесняйтесь, посуда все стерпит.
– Можно только еду заказывать? – спрашивает Илья.
– У вас, молодежи, вечно так: хочется не то, что можно, а можно не то, что хочется, – отвечает Серафим и причмокивает.
– Я бы покрутил в руках новую видеокарточку, – поясняет Илья.
– Друзей ты тоже видеокарточками угощаешь? – с серьезным видом спрашивает манул.