я стен действовала на нервы, отвлекала. И все же я была уверена: с экрана мне улыбался мой старый знакомый – клоун, и я никогда в жизни не видела его таким, каким он был в этом воспоминании. На полосатых штанах красовались отутюженные складки, начищенные черные ботинки сверкали на солнце, физиономия была гладко выбрита, а волосы – завиты в кудряшки, и только капельки пота над верхней губой и чуть поплывшая нарисованная улыбка напоминали мне о том Скраповике, к которому я привыкла. Клоун носил веселый накладной красный нос, усыпанный белыми веснушками и похожий на мухомор.
– Аллегра! – прошептала я. – Ты только посмотри на него! Он же был тогда совсем другим! Что с ним потом такое приключилось?
– Он всегда был одним и тем же, – рассмеялась она. – Просто ты его по-другому видишь, золотце!
Маленькая Софья хулиганила. Она ловила в ладошки яркие лучи потока и посылала их на улицы, над которыми проплывали качели. Лодочка ныряла в переулок, Софья складывала руки, будто хотела набрать в них воды, собирала в них поток, который играл всеми цветами радуги, а потом прикладывала сложенные руки ко рту, и вместе с ее дыханием очередной лучик отправлялся вниз, заглядывал в арки и дворы, проникал сквозь тюли и занавески в чьи-то комнаты и квартиры, пробирался на детские площадки и разгуливал по аллеям.
Я видела, как молодая женщина, поймав лучик, откладывает книгу, наклоняется над коляской и оборачивается феей в воздушном платье с крылышками, и ноги в сверкающих туфельках приподнимаются над асфальтом, когда она берет на руки ребенка. Я смотрела, как еще молодой, но уже пузатый мужчина поднимает малыша постарше и сажает к себе на закорки, как пиджак становится рыцарскими латами, а самая обычная телеантенна превращается в сидящего на крыше дракона. Софья была ребенком, и на грани между тем и этим светом она играла в детскую игру. Она исполняла самое простое и естественное детское желание, и они все были для нее волшебниками – мамы и папы, берущие на руки своих детей.
– Красотутень! Ох, какая красотутень! – Аллегра просто захлебывалась от восторга. – Радости-то сколько!
Поначалу я решила, что экран показывает фантазии вместо воспоминаний, но потом поняла: когда Софья была маленькой, она видела мир именно таким. Вряд ли ей до сих пор мерещатся феи и драконы, но я отчего-то не сомневалась, что реальность вокруг нее по-прежнему соткана из образов. Однажды она сказала мне:
– Инга, ты знаешь, что поток есть не только в открытках?
– Еще в книгах и картинах? – К тому времени я уже кое-что знала про Меркабур.
– Не только. Я его вижу буквально повсюду, каждый день и каждый час. Иногда глаз не могу оторвать от какой-нибудь ерунды вроде вязаной шапочки, представляешь?
– С трудом, – честно ответила я тогда.
И вот теперь я видела это своим глазами. Точнее говоря, глазами Софьи. Светился огоньками, как настоящий пароход, кораблик из пенопласта, плывущий по луже, переливались лучами резные ставни частного домика, а над самодельной лавочкой во дворе хрущевки выросла радуга. Поток подсвечивал детские рисунки на асфальте и вывешенные хозяйками на просушку белоснежные накрахмаленные простыни, он струился из кисточки маляра, красившего забор, как вода из душа, и сверкал на кончиках спиц старушки, увлеченной вязанием. И если бы только поток! От простыней и пододеяльников отделялись и плыли по двору мягкие облака, на краешке банки с краской сидел, болтая ногами, разноцветный чертик, а рядом со старушкой хохотал маленький пузатый старичок-домовой, подставляя пятки под свободный кончик спицы.
Клоун в лодке улыбался и грыз большой палец – привычка, которую я всегда ненавидела (дио мио, какая ерунда, стоило ли из-за этого раздражаться!).
Я нажала красную кнопку. Перед моими глазами стояла открытка, которую показала мне мама: небритая щека и ладонь, приставленная к горлу. «Они так умирают». Эльзе я бы, может, и не поверила, но и смотритель Маяка Чудес подтвердил ее слова. И все же, на один миг, у меня возникла совершенно глупая надежда.
– Покажи мне нынешнего хранителя альбома Софьи, – попросила я и запустила яблочко.
– Ошибка 404. Воспоминание не найдено.
Как странно! У Софьи нет хранителя? Но она рассказывала мне, что ведет альбом. Мы с ней обе отличаемся от всех остальных v.s. скрапбукеров: все у нас не так, как у людей. Только у Софьи с потоком отношения близкие и доверительные, они друг друга понимают без слов, а мы с ним говорим на разных языках без переводчика. И получается у нас чаще всего игра в глухой телефон.
– Да, и за вас обеих дают по четыре уровня сразу, – сказала Аллегра.
– Ты всегда найдешь чем утешить, радость.
И все-таки я должна спросить мнемояблоко о том, о чем собиралась.
– Покажи мне, как Софья делала листок с желанием, который она потом отнесла в Старую Кошарню.
Яблочко покатилось по блюдцу, и вскоре я услышала механический голос:
– Ошибка 415. Воспоминания о создании открыток не поддерживаются.
Я со злостью стукнула по красной кнопке. Ну побывала я в чужой шкуре… И что? Ни на шаг не приблизилась к разгадке тайны, и вдобавок мой боевой дух улетучивался стремительно, как гелий – из дырявого шарика. Вот тебе и ключ к слабому месту! Кристофоро Коломбо, в чью еще шкуру мне нужно влезть? На душе было пакостно, словно я только что подсматривала в замочную скважину за чужой интимной жизнью. Я впервые увидела мир таким, каким он был для Софьи, и почти пожалела об этом. Сомневаюсь, что я хотела бы жить так, как она: проникать в тайные стороны явлений, обнаруживать живого динозавра там, где другие не видят даже кость, повсюду замечать поток, я вообще не понимала, как можно ориентироваться в ее неимоверно сложной картине мира. Во всяком случае, смотреть на экран мне было трудно.
– Аллегра, почему так? – спросила я.
– Радоваться не умеешь, – хихикнула она. – Радуйся! Тебе повезло, что ты вообще с Софьей познакомилась. Ты только подумай, какая она! Какая! Да у меня просто слов нет, какая!
Чистота и простота детского воспоминания Софьи восхитили не только Аллегру, они, честно говоря, тронули и меня. Это была странная тихая зависть к тому, чего я никогда не смогу понять до конца, по крайней мере, не в этой жизни. Может быть, в следующей, как сказал бы Аркадий. Я понимала, что у той уникальной восприимчивости, которой обладала Софья, есть и другая сторона. Я знала: то, что покажется мне комариным укусом, для нее будет нападением бешеной собаки. Впервые я поняла, почему она так не любит многолюдные сборища: если каждый человек для тебя – микровселенная, населенная странными существами, с ума можно сойти от одного только обилия информации.
Причина была во мне. Но почему я ей так завидую? Можно сколько угодно восхищаться порхающей по сцене балериной, но никакой зависти не возникнет, потому как понимаешь, что тебе этого просто не дано. Это – не твое. Чувства смешивались и путались – восхищение и зависть, тьма и свет – как лучи в мнеморике.
Нестерпимо хотелось вылезти из кресла и хоть немного пройтись. Я уже вся извелась в нем, от жесткого сиденья лучшая часть моей фигуры стала плоской, разнылись ноги, болтавшиеся без опоры. Размеренное дыхание стен меня больше не раздражало, оно наводило на меня сонное оцепенение.
– Аллегра, если я отстегну ремень и спрыгну, мое тело там, в реальности, может сделать смертельный шаг вниз? Несмотря на защиту на двери? – поинтересовалась я.
– Не может, даже и не думай, – бодро ответила она.
– Почему ты так уверена?
– Это будет слишком нерадостно для нас.
Я сбросила туфли – какой в них смысл на Том Свете? – кое-как сложила ноги в позу «по-турецки» и закрыла глаза. Стало немного легче.
Четыре уровня сразу за каждую из нас обеих… Почему? Софья всегда знала, в чем ее сила. То есть, наоборот, она всегда считала особенности восприятия своей слабостью, но знала, что именно это и позволяет ей работать с потоком так, как никто другой не смог бы. Она была уверена. А я?
Я открыла глаза и схватила микрофон.
– Яблочко, покажи мне, как я познакомилась со своей внутренней силой.
– Стой! – заорала Аллегра. – Не надо, нерадостно будет!
Поздно. Смысл ее слов дошел до меня, когда я уже нажала зеленую кнопку. Яблоко все быстрее и быстрее катилось по краю блюдца, пока я не увидела то, что совсем недавно мне удалось вспомнить с большим трудом. На экране мчался навстречу мне туннель, одна за другой показывались из-за поворота освещенные витрины с такими родными и знакомыми вещами: велосипед, Венера Милосская, пианино, джинсы, полароид, гигантская зачетка и полосатый зонтик – это был тот самый момент, когда я впервые услышала голос Аллегры. А потом я увидела на экране такое, от чего чуть не выпала из кресла.
Блюдце показало потолок туннеля. Там, наверху, надо мной летела прекрасная незнакомка. Появись она в нашем мире, киношники подрались бы за право взять ее на роль королевы эльфов. Но девушку с таким тонким телосложением и с таким ярким блеском в огромных зеленых глазах можно встретить только на Том Свете. Легкое платье цвета морской волны струилось на ветру, изящные руки в браслетах едва уловимо управляли полетом, черные волосы рассыпались по плечам густыми локонами. Но самым удивительным было ее лицо. Бывают в нашем мире такие рожи: один раз взглянешь – и тут же хочется «развидеть» обратно. От лица же прекрасной незнакомки невозможно было оторвать глаз. В нем не было ни тени надменности или самовлюбленности, как это бывает у красивых и уверенных в себе женщин. Ее лицо располагало к себе, как накрытый стол и тарелка горячего супа – уставшего и продрогшего путника. И дело было не столько в правильных чертах, приветливой улыбке и веселой ямочке на щеке, сколько в искреннем, открытом выражении. На ее лице читалось: «Я по-настоящему рада видеть тебя».
На экране промелькнули «Сборник тезисов» и кулон, потом фокус снова переместился на незнакомку в зеленом платье.
– Они до сих пор вспоминают тебя и твой комплимент! – Я помнила эти слова и прочла их по губам.