– Людям гораздо выгоднее покупать у нас, чем у мастеров, которые арендуют мастерские в городе, – объяснил французский плотник.
Он окинул Джо тем же встревоженным взглядом, что и мальчик, а затем указал себе за спину, где пятеро других заключенных мастерили изящную модель линкора. Один из них раскрашивал голову единорога на носу корабля.
– Это для короля, – сказал плотник с некоторой гордостью. – Мы получим за это шесть фунтов. Шесть! Мы отлично устроимся, стоит нам выбраться отсюда.
Джо опустился на колени, чтобы посмотреть, как они работают, но потом у него заболело колено, и он заметил, что стоит на соломе. Он отпихнул ее в сторону. Кто-то подобрал ее и добавил к своему аккуратно перевязанному снопу.
Теперь, когда паника улеглась и Джо было нечего делать, он начал осознавать, как же он замерз и устал, какой он грязный и как у него болят все мышцы спины и живота. В этой тесноте Джо толком не мог пошевелиться: ему оставалось только медленно наклоняться вперед, чтобы немного изменить позу. Он хотел посмотреть на часы, чтобы узнать, сколько времени уже провел здесь, но даже при всей усталости Джо понимал, как было бы глупо доставать современные карманные часы при целой комнате людей, которые наскребали себе на жизнь, мастеря поделки из разбросанной на полу соломы.
Кайт оставит его здесь. Адмиралтейству понадобятся двигатели, броненосцы, пулеметы. Кайт сейчас рассказывает им обо всех этих изобретениях, и Джо пробудет здесь до тех пор, пока не согласится сделать то, чего они хотят. Нет, и после этого тоже. Вполне вероятно, что он проведет здесь много лет.
Уголок письма Мэделин ткнулся ему в бедро. Джо медленно его вытащил. По крайней мере, он уже не в море; по крайней мере, он может читать. Джо нашел место, на котором остановился. «Имперцы» прибыли в полузаброшенный особняк, и Эро отдал им приказы.
Полковник Эро сдержал свое слово. Первую неделю нас действительно держали в полной изоляции друг от друга. За себя я не волновалась. Женщине легко строить из себя идиотку. Я изобразила перед надзирателями пару истерических припадков, писала детским почерком, делала вид, что в жизни не думала ни о чем серьезнее красивого фарфора, и никто, казалось, вовсе не считал это невероятным.
Но я беспокоилась об остальных. В ящиках стола на «Империи» лежал проект маяка, который подготовил Чарльз: архитектурный план, технические характеристики двигателя и генератора. Их мог обнаружить кто угодно. Большую часть недели я безуспешно пыталась вспомнить, подписывал ли он их своим именем. Не думаю, что имя Стивенсон о чем-то вам говорит, но в мое время Стивенсоны были знаменитыми инженерами, а Чарльз специализировался на маяках.
Но даже если на этих бумагах не было имени Чарльза, Эро все равно бы понял, что среди нас есть инженер. Даже в те первые дни я осознавала, к каким страшным последствиям может привести разглашение достижений современной науки на сто лет раньше срока. Это понял бы любой идиот – даже в ту тихую, полную паники и неверия в происходящее первую неделю.
Наши опасения лишь подтвердились, когда семь дней спустя, ровно в полдень, за нами явились солдаты, чтобы снова отвести нас в ту прекрасную обсерваторию. Эро ждал нас там. За день до этого его люди собрали наши записи, и теперь на меловой доске, висевшей на одной из стен, красовалась аккуратно вычерченная временная шкала, охватывающая промежуток с 1797 по 1891 годы. Он использовал линейку, хотя линия была длиной в десять футов: полагаю, одно это многое о нем говорит. Он отметил на ней важные события, о которых узнал из наших отчетов. Под событиями он указал наши имена. Я помню, что что-то в этих подписях насторожило меня еще прежде, чем он объяснил, зачем они здесь.
У него был довольный вид, и он сказал, что мы хорошо поработали. Считайте это трусостью, но в тот момент я испытала облегчение, граничащее с радостью, от того, что он не сердится. Хочется думать, что узник должен быть равнодушен к чувствам своего угнетателя, но, поверьте, это все сказки, которые мы рассказываем детям, чтобы воспитать в них храбрость. В такие моменты чувства угнетателя становятся важнее чувств самого Бога, поскольку он наделен гораздо большей властью над вашей судьбой, нежели Всемогущий.
Эро указал на временную шкалу.
На ней было отмечено пугающе большое количество событий. Все надписи были на английском. Его английский был безупречен.
Около 1820 года – восшествие на престол королевы Виктории.
Около 1830 года – появление первых паровых железных дорог – способа передвижения, работающего за счет гидравлики и горения угля.
Около 1850 года – появление больших океанских «лайнеров» – судов с паровыми двигателями, вмещающих тысячу человек.
Около 1860 года – появление лондонского метро.
Около 1870 года – изобретение «телеграфа» – способа передачи сообщений на большие расстояния по проводам.
Под большинством из них стояло имя Чарльза. Когда я посмотрела на него, он уставился на свои ботинки. Он явно был готов разрыдаться. Чарльз никогда мне не нравился: мужчины, которым постоянно необходимо демонстрировать, как много они знают, всегда утомительны, – но именно тогда я поняла, что с этой своей особенностью он мог совладать не больше, чем с длиной своих рук или цветом глаз. Я попыталась поймать его взгляд, но он не поднимал головы.
– Как вы видите, – сказал Эро, – большая часть информации поступила от блистательного месье Стивенсона. Он заслуживает отдельной благодарности. – Полковник пожал Чарльзу руку. Тот выглядел так, словно готов провалиться сквозь землю. – Так что месье Стивенсон получит заслуженную награду. На этой неделе у него будет полный паек. Все остальные будут получать ячменный хлеб и воду один раз в день.
Полагаю, мне следовало это предвидеть. Но вы должны понимать, что мое время и мой мир были другими. Никто не мог вот так лишать военнопленных минимального питания – по крайней мере, никто, кроме лорда Китченера[8], который устроил это садистское безумие в Трансваале. Я не ожидала физических наказаний. Как бы нелепо это ни звучало.
– И еще один вопрос… – Эро достал план маяка. Он показал нам листок с техническими характеристиками двигателя. – Я полагаю, это написал один из вас.
– Это был Джем, – поспешно сказал Чарльз. – Человек, который сбежал, он был инженером.
Еще одна любопытная особенность заключения: здесь мельчайшие детали приобретают чрезвычайную важность. Ложь Чарльза была незначительной, но в тот момент это казалось героизмом. Джем не был инженером – он заседал в палате лордов.
Эро улыбнулся.
– Это весьма прискорбно, поскольку я собирался сказать, что если кому-то из вас удастся убедить меня, что этот документ принадлежит ему, то этому человеку будет предоставлено не только полноценное питание, но и определенные свободы в отношении передвижения по дому и прилегающей территории.
Глава 29
Джо зажал рот рукой. Как ни претила ему эта мысль, он вынужден был предположить, что мог оказаться Чарльзом. Чарльзом, который знал все технические характеристики маяка и был инженером. Все в цехе де Меритана говорили, что Джо слишком быстро учится. И тогда изображение маяка на открытке становилось еще более логичным: Мэделин могла подумать, что маяк заставит Чарльза что-то вспомнить.
– Джо.
Он услышал свое имя, но не узнал голос Кайта: тот не так часто называл его по имени. Джо не понимал, что обращаются к нему, пока один из стражников не рявкнул «Турнье!» на всю комнату. В нем загорелась надежда. Он сунул письмо в карман, вернулся к двери тем же путем, которым пришел, и обнаружил, что его ждет Кайт.
– Лорд Лоуренс хочет с тобой познакомиться, – сказал он.
Джо пробрался мимо двоих стражников в уверенности, что те его остановят. Выход был всего в двух ярдах от него, но ему казалось, что за дверью – другой мир; пустая мощеная дорога, ведущая вниз, блестела от дождя. Он обнял Кайта изо всех оставшихся сил, потрясенный тем, что так рад его видеть. Кайт, похоже, тоже был потрясен: сперва он напрягся, но затем положил ладони Джо на спину.
– В чем дело?
– Я думал, ты не придешь. Черт знает, что у тебя на уме, – беспомощно сказал Джо.
– Я же сказал, что вернусь, – голос Кайта дрогнул от удивления. – Прошло всего пятнадцать минут. Что случилось?
– Нет, ничего, просто… – Джо умолк, не зная, что сказать. – Они делают поделки из соломы.
Кайт, казалось, растерялся, но затем кивнул в знак того, что им пора идти. Когда Джо ему улыбнулся, он, похоже, растерялся еще сильнее.
Джо почти сразу начала бить дрожь, но после жары и нестерпимой влажности холод казался восхитительным. Воздух был чистым, и при появлении Кайта сдавленность в груди отступила. Тоненький голосок в голове Джо заявил, что раз он радуется при виде знакомого убийцы, то его дела в самом деле плохи. Кайт указал влево.
– Надеюсь, ты подумал о том, чем можешь быть полезен Адмиралтейству, – сказал Кайт. Кем бы ни был лорд Лоуренс, при упоминании о нем Кайт тут же стал казаться ниже ростом. – С Лоуренсом лучше не шутить.
Джо кивнул. Он не уделил этому времени, поскольку постоянно думал о том, как бы сбежать, но все равно знал, что будет говорить.
Лоуренс оказался коренастым мужчиной в длинном старомодном парике, искусственные кудри которого ниспадали на его шелковый камзол. Он был без формы. Джо ничего о нем не знал, но, насколько можно было судить по его кабинету – обшитому дубовыми панелями и увешанному гобеленами – и тигровому ковру, который внезапно ожил и сел на полу, Лоуренс, вероятно, считал, что в форме он будет выглядеть как торговец. По-видимому, стены кабинета возводили в спешке: они были деревянными, поэтому из коридора отчетливо доносились голоса и шаги. В остальном же было видно, что кто-то как следует потрудился над обстановкой. У камина стояло чучело фламинго с торчащими перьями.