– Не знаю, – сказал Фрэнк. Он имел привычку тереть подбородок, когда волновался, а поскольку на этой неделе он не брился, то от трения огрубевших пальцев о щетину раздавался тихий скрежет. Фрэнк мне очень нравился, но голод действует на нервы, и этот звук был настолько раздражающим, что я почувствовала прилив ярости.
– Больше грузов – больше припасов для их армии…
– Но им нужно будет построить железнодорожные пути, а я не думаю, что у них на это хватит железа. Почти все уходит на производство пушек и снарядов, не так ли? – Чарльз посмотрел на Уильяма, который обладал энциклопедическими знаниями.
– Полагаю, что так, – согласился Уильям.
– Ладно, – сказала я. Это был обыкновенный разговор, но от голода мои мозги превратились в цветную капусту, и мне было очень трудно думать. – Лондонское метро. Я… что мне им сказать? Нарисовать карту по памяти, рассказать, как прокладывали тоннели?..
– Да, первые тоннели были проложены траншейным способом, – сказал Чарльз.
– Да, – сказала я, – я знаю, Чарльз.
Шон ухмыльнулся. Я тоже улыбнулась: для меня было новостью, что он вообще понимал все, что мы обсуждали. Никто не говорил, откуда он родом, но он явно был иностранцем, возможно, арабом. Я видела, как он что-то писал, и это была не латиница. Конечно, на самом деле его звали не Шон. Я думаю, это имя ему дал Фрэнк, чтобы избежать языковых затруднений. Опять же, я хотела спросить его об этом, но это казалось мне неуместным.
Чарльз покраснел.
– Ну вы же спросили…
– Нет, она спросила, не что ей рассказывать, а насколько подробно, – сказал Уильям. Он подтолкнул Чарльза локтем. – Так что ваши комментарии излишни.
– Не дерзите, – довольно вяло огрызнулся Чарльз. Он неловко заерзал, и набивка дивана из конского волоса заскрипела.
Уильям ему не ответил.
– Значит, договорились. На этой неделе Мэделин расскажет о метро. Все остальные… постарайтесь болтать о какой-нибудь ерунде.
– Послушайте, если уж мы зашли так далеко, то почему бы нам всем не сообщать им что-то полезное? – сказал Чарльз. – Тогда мы все будем нормально питаться.
– Я думаю, он продолжит награждать кого-то одного, – сказала я. Уже сейчас, говоря «он», мы всегда подразумевали Эро.
– Согласен, – сказал Фрэнк. – Думаю, нам следует придерживаться идеи Уильяма.
– Шон? – спросил Чарльз.
– Эро – самодовольный ублюдок, но он не глуп, – сказал Шон с неожиданным лондонским акцентом. – Он будет придерживаться выбранного курса.
– Боже, он умеет говорить, – ухмыльнулся Уильям. Казалось, он был искренне рад. Он умел радоваться мелочам. Мне всегда это в нем нравилось. Мне до сих пор этого не хватает.
– Если постоянно молчать, то, когда начинаешь говорить, люди тебя слушают, – Шон был весел, несмотря на лихорадочный блеск в глазах.
Оглядываясь назад, я понимаю, что Эро был не против нашего сговора. Ничто не мешало ему позволить нам каждую неделю назначать ответственного – так или иначе, он все равно получал информацию.
Это кажется правильным решением, даже когда я вспоминаю об этом сейчас. Мы сели, все обсудили и пришли к взвешенному решению – настолько разумному, насколько это было возможно в тех обстоятельствах. Я помню, как уходила, чувствуя гордость, хотя и была недовольна, что должна говорить первой. Все это было очень по-английски. Возможно, позволив нам сесть и все обсудить, Эро хотел, чтобы мы расслабились и потеряли бдительность.
Если бы мы были менее голодны и более собранны, мы бы, несомненно, предвидели проблему заранее. Но этого не произошло. А на следующей неделе, когда Эро указал мне на нее, было уже поздно.
Я нарисовала вполне безобидную карту лондонского метро, указав на ней названия станций и добавив краткие комментарии о том, как его строили. Я застала время, когда для строительства Центральной линии перекопали Оксфорд-стрит, и рассказала об этом в подробностях. Я описала, как работают двигатели поездов, – не так детально, как могла бы, но достаточно убедительно для того, чтобы Эро решил, будто я рассказала все, что знаю. Я даже была довольна собой, когда солдаты пришли забрать бумаги накануне очередной встречи с Эро.
Через полчаса за мной пришли.
Эро сидел в обсерватории у стола с кофе и пирожными. Пирожные – прошло всего две недели с тех пор, как я нормально ела, но они уже казались чем-то сказочным: эдакое красивое блюдо, которое ни в коем случае нельзя есть, иначе окажешься заточен в подземном мире. Я не могла отделаться от ощущения, что это и в самом деле так. Если бы я поела с ним, я бы оказалась у него на крючке.
– Мадемуазель, – сказал он, наливая дымящийся черный кофе. Я не стала говорить ему, что я мадам. – Выпейте со мной кофе. Как вы это называете? Послеобеденный чай? Терпеть не могу чай.
Я села.
– Пирожное?
– Нет, спасибо, – сказала я, подавив внутренний вопль.
– Как скажете. Вы подготовили весьма интересную карту лондонских железнодорожных станций.
– Да, – медленно произнесла я и оглянулась, опасаясь, что кто-то подойдет ко мне сзади. Я не сомневалась, что в его духе было бы улыбаться человеку, в то время как кто-то бьет того кирпичом по голове. Даже тогда я думала, что он позвал меня потому, что карта показалась ему невразумительной.
– У некоторых станций очень интересные имена. Вот, например. «Элефант-энд-Касл» – что значит это название?
– О, эм… кажется, это искаженное «Инфанта Кастильская». Насколько я знаю, эту станцию назвали в честь Екатерины Арагонской.
– Вот как. И вот еще: Ватерлоо. Рядом с… тем, что вы обозначили как мост Ватерлоо? Откуда взялось название «Ватерлоо»? – любезно спросил он. – Насколько я знаю, Ватерлоо – это город в Нидерландах.
У меня нет оправданий. Да, я была голодна – все мои усилия были направлены на то, чтобы не схватить одно из его дурацких пирожных. Я чуть не потеряла сознание, когда взяла чашку с кофе – его аромат был таким насыщенным, что мне казалось, будто я пытаюсь вдохнуть марципан.
– Там была знаменитая битва, – сказала я.
– Понимаю, – сказал он с улыбкой. – Но в наше время такого места не существует, значит, оно получило свое название недавно… ну, для вас.
– Полагаю, что так…
Вы об этом не узнаете. Не думаю, что вам предстоит это пережить. Но в мое время, в том будущем, которого больше не существует, Ватерлоо было местом, где состоялась великая битва между Англией и Францией, ею и завершилась нынешняя война. Англия победила. Да-да, представьте себе, Англия в чем-то победила.
– И вот эта станция, «Чаринг-Кросс», рядом с которой вы отметили Трафальгарскую площадь. Такого названия в наше время тоже нет. Сейчас Трафальгар – это неприметный мыс в Испании. Почему центральная площадь Лондона названа в его честь? – теперь он говорил очень быстро. Он был далеко не глуп.
– Я не знаю.
– Вы знаете, чем примечателен Трафальгар? Испанский, а не лондонский.
– Нет.
– Ничем. Разве что… он находится всего в пятидесяти милях от Кадиса, – Эро склонил голову. – В Кадисе базируется испанский флот, а отчасти и наш флот – с тех пор, как мы вступили в союз с Испанией. Любимое занятие британского флота – перекрывать ему путь.
– Как… неприятно.
Я тешила себя надеждой, что Эро не сможет догадаться о двух важнейших битвах на основании одних только названий на карте Лондона. Но, как я и говорила, он был далеко не глуп.
– Верно, но знаете ли вы, в каком направлении дует ветер из Кадиса? – он засмеялся. – В каком направлении должны плыть корабли? Так знайте: в сторону Трафальгара.
– Как скажете.
Он снова улыбнулся.
– Ватерлоо – битва, в которой вы победили, иначе вы бы не стали увековечивать это название. Трафальгар – подозреваю, что это морское сражение. Трафальгар – это… логичное место для морского сражения, даже если Объединенный флот попытается прорвать британскую блокаду. Расскажите мне о Ватерлоо и Трафальгаре, мадемуазель.
– Мне ничего неизвестно о том, что вы сейчас рассказали, – возразила я. – Позвольте напомнить, я слишком молода, чтобы об этом знать. Это всего лишь точки на карте, я не знаю, почему они так называются.
– Ах, как жаль, – сказал он совершенно серьезно и совершенно неискренне. – Значит, никаких дополнительных пайков. Полагаю, вы расстроены: должно быть, вы уже проголодались.
Я сжала осколок разбитой вазы в кармане, затем рванулась вперед и ударила его им. Я была недостаточно проворна и вместо его шеи задела только щеку. Он закричал, и я бросилась на него, но солдаты схватили меня и оттащили.
– Господи! – закричал Эро. Я отлично помню, что он тогда сказал, ведь он действительно был потрясен. – Мадемуазель, все, что я делаю, – это мой долг! Я никому из вас не причинил вреда, я неплохо с вами обращаюсь – да, я доставляю вам неудобства, но не более того! Вы хоть представляете, сколько миллионов людей питаются так, как вы сейчас? Я питался так все детство, поскольку такие, как вы, отбирали у нас все, – в его голосе звучала страшная ненависть. Мне до сих пор это кажется диким. Я давно подозревала, что люди победнее ненавидят таких, как я; вот почему я была осторожна с Уильямом и Шоном. Но я никогда не осознавала, насколько их ненависть пламенна. – Так что держите себя в руках! Вы в безопасности, в тепле и сухости, а если вы голодны, то это ваша собственная вина. Давайте обойдемся без насилия.
Я не стала спорить: несмотря на то, что несколько секунд назад во мне кипела ненависть, сейчас мне было его жаль. Мне казалось, я разговариваю с человеком, который пострадал от рук мне подобных.
Он прижал рукав к окровавленной щеке. Один из солдат коснулся его руки, чтобы спросить, все ли с ним в порядке.
– Просто уведите ее, пожалуйста. Я не хочу ее больше видеть. Скажите остальным, что первый, кто сможет толково описать сражения при Трафальгаре и Ватерлоо, получит полноценное питание на две недели.
Глава 33
Сигаретный пепел упал Джо на колено. Он поднял его и выбросил в окно, которое было старым и сломанным и открывалось всего на несколько дюймов. Джо сделал это машинально, все еще думая о Мэделин и о странном поместье во Франции. Возможно, насчет Чарльза он ошибся. Возможно, он был Шоном. Судя по внешности, Джо вполне мог быть им. Но еще оставался Уильям: у Джо был такой же шрам – небольшой след над глазом.