– Да, а луна сделана из сыра.
Кайт понятия не имел, чем заслужил ее преданность. Он хотел схватить Уэллсли за рукав и встряхнуть, но не мог. Она была выше его и, возможно, сильнее, но для мужчин, которые поднимали руку на женщину, какой бы та ни была, в аду существовал отдельный котел. Дело было не в том, что она сильнее. А во всем остальном. В конце концов он вытянул руку перед ней, чтобы заставить остановиться.
– Я выбросил его за борт, когда мы подплывали к Эдинбургу.
– Прекратите. Зачем вам это делать?
Кайт слегка тряхнул головой.
– Он… ударил меня. Наверное, это было просто боевое истощение, но я сорвался. – Кайт долго смотрел ей в глаза. – Мне жаль, но я действительно это сделал, и вам следует оставить меня здесь.
– Вы бы не… – на ее лице отразилось сомнение, и он ее не винил. Даже независимо от его слов он выглядел как человек, способный на убийство. Кайт всегда так выглядел, но шрамы от ожогов особенно усиливали это впечатление.
– Я действительно это сделал.
– Почему? – спросила она.
Он пожал плечами, зная, что ее это разозлит, и чувствуя отвращение к себе – тем более что вполне мог объяснить почему.
Путешествие из Лондона в Эдинбург было ужасным. Море волновалось, и обычно Кайт не стал бы тревожиться, но шестеро из семи – шестеро из семи – мужчин погибли либо у Трафальгара, либо во время эвакуации Лондона, и теперь большинство людей, поднимавших паруса и завязывавших канаты, были вовсе не моряками, а женщинами и детьми, которых привела Ревелация Уэллсли, юная жена его погибшего первого лейтенанта. В какой-то момент у берегов Ньюкасла Кайт уже не сомневался, что они пойдут ко дну. «Ориона» нигде не было видно. Кайт подал сигналы другим кораблям, но, похоже, никто не знал, удалось ли судну отплыть от Трафальгара.
Он никогда еще не был так рад увидеть гавань и так удивлен, что им удалось до нее добраться, как по прибытии к Эдинбургу. Пусть даже в таком состоянии.
Гавань была так переполнена, что они не могли подплыть к причалу. Им пришлось бросить якорь чуть поодаль и отправить к берегу лодки за медицинским персоналом, который, слава богу, ждал на пристани. Хирургический колледж был всего в паре миль оттуда, и они, похоже, прислали всех студентов и выпускников, которых смогли найти. С севера на поврежденный корабль налетел свирепый ветер, который раскачивал судно даже на якоре. Подниматься на борт было тяжело. Около часа Кайт помогал медсестрам перебираться через борт, а затем рухнул прямо на врача. Тот решительно повел его в каюту, чтобы осмотреть ожоги.
Люди непрерывно поднимались и спускались с корабля. Агата и Реви Уэллсли героически отправились на берег и сумели купить места для раненых в пансионах на пристани, и без того переполненных. У Уэллсли была нитка жемчуга, и она ее продала. Кайт не мог в это поверить. У нее не было ничего, кроме этого жемчуга и одной смены одежды, но Уэллсли, похоже, думала, что на ее месте любой поступил бы так же.
Те, кто в состоянии передвигаться, должны были остаться на борту, чтобы помогать с ремонтом. Из лазарета, которому пришлось занять часть батарейной палубы, поступали сообщения, что им срочно нужна чистящая соль, иначе начнется холера. Грот-мачта раскачивалась на ветру. Адмиралтейство захватило Эдинбургский замок и призывало всех способных стоять на ногах офицеров явиться туда для отчета, но доктор пригрозил ударить Кайта сумкой с инструментами, если тот хотя бы заикнется, что не ранен. Кайт почувствовал облегчение. Когда ему все-таки удалось отделаться от этого человека с его отвратительным соляным раствором, который причинял гораздо больше боли, чем сами ожоги, он едва мог идти. Он не хотел, чтобы моряки видели его таким, но выбора не было.
Кайт прихромал на палубу – убедиться, что всем хватает теплой одежды. Учитывая количество погибших у Трафальгара и в Лондоне, кителей было в избытке. Вдруг он остановился.
На пушке сидел Джем с маленьким мальчиком. Перед ними стояли солонка и перечница и лежала экзаменационная тетрадь лейтенанта.
– Так вот откуда берутся нечетные числа, – подытожил Джем. – Это все из-за изгиба волны. Ничего сложного. Хочешь сигарету? – добавил он. – Это хороший табак, ямайский. Пахнет теплой погодой, пусть и не согреет.
Мальчик восторженно рассмеялся. Кайт подождал, пока Джем покажет ему, как сворачивать самокрутку, а затем сел на пушку рядом с ними.
– Ага, – тихо сказал Джем, – вот и он.
Поначалу Кайт не мог говорить. Он просто прислонился к Джему, пытаясь убедить себя, что он настоящий, а не видение, вызванное боевым истощением. Джем сжал его руку.
– Что вы делаете? – наконец произнес Кайт.
– Обсуждаем формы волн, – сказал Джем, сияя улыбкой. – И теперь этот молодой человек их запомнит, потому что они будут для него неразрывно связаны с гораздо более значительным воспоминанием о его первой сигарете. Я все продумал.
– Какие глупости, – сказал Кайт. – Не давай детям курить.
– Мне нравится, – запротестовал маленький мальчик и радостно добавил: – Вы капитан Кайт? Вы правда вступили в бой на корабле, на реях которого висело пятьдесят мертвецов?
– Я… что? Нет, – сказал Кайт. – Кто это говорит?
– Все, – радостно сообщил мальчик.
Потрясающе.
– Беги отсюда, – велел ему Джем театральным шепотом.
Как только мальчик убежал, Джем прижался головой к голове Кайта. Он говорил тихо. Он провел здесь два дня, прибыв сюда одним из первых. «Орион» вез короля, поэтому так опередил все остальные корабли. На берегу царил хаос: у доков висели доски с объявлениями, с помощью которых родственники могли разыскать друг друга. Армия создала специальное отделение для того, чтобы помочь семьям воссоединиться. И люди, замечательные простые люди, установили дополнительные доски объявлений с подробным описанием свободных комнат и чердаков, где могли бы остановиться беженцы из Лондона. Кайт не расслышал и половины из того, что сказал Джем, потому что оглох на одно ухо еще несколько дней назад, но ему все равно нравилось смотреть, как он говорит.
Кайт забыл, что тот маленький мальчик на пушке был Фредом Хэтэуэем. Он не вспоминал об этом до того самого момента, когда увидел, как Джо дает Фреду сигарету.
Обычно Джо довольно заметно отличался от Джема, так что Кайту было нетрудно воспринимать его как другого человека. Но иногда он снова становился Джемом.
Вот только он больше им не был. Он был несчастным человеком, который хотел вернуться домой к своей дочери, и, если бы Фред сказал ему, кто он такой, он тут же понял бы, что все дурацкие угрозы Кайта ничего не стоят, и спокойно ушел бы, не оказав им ни малейшей помощи, зная, что Кайт не способен причинить ему боль.
Кайт сидел у окна кабинета начальника тюрьмы с двумя матросами с «Агамемнона», одетыми во французскую форму, все равно чувствуя себя беззащитным. Уэллсли настояла, чтобы они остались до тех пор, пока не явится начальник тюрьмы – подписать квитанцию, которая позволит ей получить вознаграждение, а потом… ну, потом ей придется оставить Кайта здесь, его отправят в тюрьму, и на этом все закончится. После того как он рассказал ей о Фреде, Уэллсли была очень молчалива, и Миссури не сомневался, что теперь она с радостью оставит его.
Ему было о чем подумать, но преобладала мысль о том, что он отвык находиться на суше. Даже в Эдинбурге Кайт обычно спал на корабле. Ему не нравилось, что земля такая твердая. Обычно подобная неподвижность означала, что корабль оказался в Тихом океане во время штиля и экипаж всерьез готовится умереть с голоду. Кайт почувствовал прилив тревоги.
Одним из его сопровождающих был сержант Дрейк. Похоже, он заметил, что Кайту не по себе, и положил руку ему на спину. Обычно его лицо было каменным, но сейчас он неловко улыбнулся Кайту. Кайт ему подмигнул. Дрейк приободрился.
Наконец появился начальник тюрьмы. Это был денди с уличным парижским акцентом: он намеренно его преувеличивал, как делают люди, которые неимоверно гордятся тем, что они не аристократы.
– Мадам! – воскликнул он и отпрянул, когда Уэллсли встала и выяснилось, что она гораздо выше его. Кайт едва не рассмеялся. Ему нравилось смотреть, как кто-то впервые знакомится с Уэллсли. – Я слышал, что вы привели Миссури Кайта от имени вашего мужа, капитана… э-м-м… «Англетера»?
– Верно.
– Прекрасно, – радостно сказал тюремщик. Он бросил взгляд на Кайта, которому при виде его длинных ног тут же представилась гигантская водомерка. Кайт понимал, что должен быть с ним осторожен, но с трудом подавлял желание вышвырнуть его в окно. – Это точно он?
– Сколько, по-вашему, в Северном море рыжеволосых капитанов-пиратов? – сухо сказала Уэллсли.
– Вы действительно испанец? – сказал начальник тюрьмы Кайту. Кайт немного понимал его французский, привыкнув к странному англифицированному французскому Джо. Его грамматика или какая-то иная неуловимая, но важная особенность языка была другой, и это служило мостом между английским и этим парижским выговором. – Глупо было поступать на английский флот, учитывая, что ваша сторона победила, не так ли?
– Теперь я понимаю, что в некотором роде это было ошибкой, – сказал Кайт по-испански, чтобы показать, что знает его.
Тюремщик рассмеялся с таким видом, словно с ним заговорило дикое животное. Он снова повернулся к Уэллсли.
– Великолепно! Я подпишу для вас квитанцию, мадам. Полагаю, случай заслуживает того, чтобы выпить бокал вина?
Она улыбнулась. Кайт по-прежнему не мог избавиться от ощущения, что ее зеленое платье выглядит неприлично, но Уэллсли хорошо играла роль. Она даже сидела иначе: обычно она, как и многие высокие люди, наклонялась вперед, но сейчас держала спину в корсете совершенно прямо.
– В самом деле, сэр, и, раз уж я здесь и на меня свалилось неожиданное богатство, я подумываю приобрести пару рабов. Могу я взглянуть на них прежде, чем отправлюсь в министерство за вознаграждением?