Например, папу. Можете писать, можете говорить: «Ты меня обидел смертно тем, что сделал то-то и то-то, сказал то-то и то-то». Вспоминаете, чувствуете всю горечь обиды и пишете или высказываете вслух. Потом, когда все выражено, высказано, делаете глубокий вдох и на выдохе говорите: «Но я тебя прощаю и освобождаю сейчас и навсегда». Фух – и нет обиды. Принципиальные слова, их можете запомнить: «прощаю» и «освобождаю».
Единственный способ избавиться от обиды – это даровать прощение. Почему я использую этот глагол? Потому что прощение – это подарок. Кто-то причинил вам боль, нанес какой-то вред. Есть закон (научно он называется «закон талиона», в Библии – «око за око»): я должен нанести ущерб, эквивалентный тому, который нанесли мне. Поэтому при ссорах любящих, но иногда обижающих друг друга супругов я рекомендую не проглатывать чувства боли и горечи и молчать в тряпочку, а использовать закон маятника, но с маленькой поправочкой: он «наехал» на меня и толкнул «качели» с такой силой – я в ответ тоже толкну, но с меньшей силой. Тогда он в ответ толкнет с еще меньшей силой, вы – с еще с меньшей. Постепенно все затихнет. Так мы не гасим энергию, но и не проглатываем ее. Мы ее раскачиваем, чтобы она сошла на нет, чтобы она угасла по закону инерции.
Так вы проходите по всему списку и прощаете каждого.
Счастье – это когда тебя понимают. В данном случае нет реального человека, но и не в этом счастье. Очень даже может быть, что, будь это реальный человек, выражая таким образом свою обиду, вы получили бы в ответ то же самое. А может, даже больше. А тут мы общаемся с неким мыслеобразом, и главное здесь – выплеснуть, выразить, высказать, чтобы не держать в душе. Важно, чтобы это было искренне. Вы должны делать это по-настоящему.
Вот так разбираются с собственным чувством обиды. Так его можно выплескивать, если оно у вас, конечно, есть.
Следующее немаловажное чувство, отравляющее нашу жизнь, – это чувство вины, тоже наверняка знакомое многим из вас. И я имею в виду не то чувство, когда вас обвиняют в чем-то с «внешней» стороны, а чувство вины, которое порождается внутренним диалогом вашей совести с вашим «я».
Дело в том, что мы живем под присмотром высшей контролирующей «инстанции», которая называется «совесть». Это такое всевидящее око или записывающее видеоустройство, в которое «встроены» полицейский и прокурор. Оно превращает вас в обвиняемого и говорит: «Ты виновата, ты плохая, ты неправильная, ты грешная», – и все в таком духе. А так как это происходит автоматически, мы не можем поймать нашу совесть и заткнуть ее. Более того, испытывая чувство вины, мы даже не можем распознать это не наше, родное, чувство.
Почему же оно неродное? Знаете, откуда берется совесть? Мы с ней не рождаемся. Люди, лет так до пяти – семи, вообще совести не имеют. Она по большому счету, если сильно упростить, есть концентрат мнений, норм и правил внешнего мира, который мы в детстве получаем от авторитетного взрослого. Это либо родители, либо учителя или наставники – в общем, те, кто выше и умнее нас и кто знает, как «правильно» жить. Все эти правила мы «записываем» в свою подкорку, будто пересаживаем характер того человека в себя. Таким образом, совесть фактически досталась нам от одного из родителей. Если у вас, к примеру, была жесткая мать – требовательная, критичная – то совесть будет такой же жесткой и неумолимой: «Пока не отработаешь свое чувство вины, прощения тебе не будет». Если же родители были мягкие, все позволяли, то ваша совесть такая же: «А, ладно. Неважно, хорошая ты или плохая, отличница или двоечница».
Поскольку это концентрат чужого, пусть даже родительского, ну или чьего-то другого, мнения, совесть защищает вовсе не ваши интересы. Она защищает интересы большинства, потому что совесть – это кодекс поведения большинства: «всем будет хорошо, если все будут поступать по совести». Это интересы общности, группы, коллектива, страны, а не ваши собственные. Поэтому подчиняться совести неправильно. Хотя раньше можно было встретить даже такие надписи в трамваях: «Совесть – лучший контролер». Или же: «Поступай по совести».
Фрейд сформулировал свой глобальный вывод и всю свою большую науку выстроил на том, что предположил, что все неврозы являются результатом конфликта между двумя «инстанциями»: сверху – совесть (он называл ее «сверх-я») и внизу – совокупность наших страстей, чувств, желаний (поскольку это что-то безличное, он называл это «оно»). Конфликт случается, когда появляется запретный плод или какое-то желание, которое нам хочется, чтобы исполнилось, а совесть говорит: «Нельзя, нечестно, неправильно». Это напряжение и превращается в невроз. На Востоке даже придумали способ, как избавляться от запретных желаний. Там говорят, что избавиться от запретного желания можно, только нарушив этот запрет. Но делать это разрешается всего два раза! Почему два? Почему недостаточно одного? Потому что первый раз, когда ты нарушаешь запрет, запретный плод всегда сладок – ты получаешь сладость и еще не понимаешь, что это было. А во второй раз сладость проходит, и ты четко понимаешь, что произошло: я нарушил запрет, я позволяю себе поступать неправильно, я не идеальный».
С каждым следующим днем пребывание в больнице все больше начинало напоминать отдых в санатории. Здесь я занималась тем, на что в обычной жизни у меня не хватало времени и сил. Я старалась не пропускать утреннюю зарядку, дыхательную и расслабляющую гимнастику. А еще: массаж, циркулирующий душ, дарсонвализацию, аутотренинги и медитации…
У меня, наконец, появилось время подумать и позаботиться о себе. К тому же в сравнении с последними месяцами, когда я почти все время проводила в четырех стенах, я стала чаще бывать на свежем воздухе. Настя вытаскивала меня из отделения, и мы ежедневно по нескольку часов наворачивали круги по территории лечебницы. Темнеть стало позже, да и погода улучшалась с каждым днем. Весна вступала в свои права, и от этого настроение поднималось само собой. Через две недели таких прогулок я стала замечать, что круги под глазами почти исчезли и мой внешний вид понемногу возвращался к прежнему состоянию.
На душе было уже не так скверно и безрадостно. Ушла постоянная апатия, стало возвращаться утраченное чувство юмора, появился просвет в мыслях о будущем. Боль утраты накатывала значительно реже. Я ни на секунду не забывала о своем горе, но отчаяние, невыносимая тоска и тяжелые воспоминания перестали быть моими неотступными спутниками. Вернулось желание общаться с людьми, как в больнице, так и за ее пределами.
Раньше я отключала телефон, не отвечала на звонки и сообщения даже самым близким друзьям, потому что до тошноты не хотела ни с кем разговаривать. Мне казалось, что это еще больше давит на меня, душит, лишает сил и энергии, а я и без того чувствовала себя совершенно опустошенной. Складывалось ощущение, что я держусь на последнем издыхании: одна нелепая случайность, и все – я упаду и никогда не смогу подняться. Одно неосторожное слово, выражение соболезнований или сочувствие, которое казалось мне неуместным, могли надолго выбить меня из колеи и ухудшить мое состояние, вызвав новый прилив апатии, страданий и отчаяния. Мне было сложно говорить даже с родителями, но я пересиливала себя, потому что понимала, как они волнуются за меня: я их единственный ребенок. Мне было жутко представить себя на их месте. Я перестала смотреть телевизор и читать ленту в социальных сетях. Там я могла увидеть фильм, передачу, фотографию или что-то еще, что напоминало мне о моем горе и вызывало очередную волну боли. Я избегала всего, что могло хоть как-то разбередить мою рану.
Но теперь чувство вины стало меня оставлять, и на душе было уже не так тошно. Я начала понемногу общаться с друзьями на другие темы – затрагивающие не только больницу и состояние моего здоровья. Заново училась обсуждать позитивные события и смеяться, не осуждая себя за это. Я постепенно выходила из казавшегося вечным траура, хандры и чувства обреченности. Понемногу начинала осознавать невосполнимость моей утраты и принимать то, что боль и тяжесть потери никогда не пройдут окончательно, потому что об этом невозможно забыть. Как невозможно разлюбить бабушку, так невозможно и перестать думать о ней. Она навсегда останется самым дорогим и любимым человеком в моем сердце.
Но на этом моя жизнь не заканчивалась, и я должна была ее продолжать. Я не имела права сдаваться под натиском своей боли и хоронить себя заживо.
Бабуля бы никогда мне этого не простила!
На завершающий сеанс с психологом я шла с легким сердцем.
– Как вы себя чувствуете, Алиса? Послезавтра вас выписывают, как я понимаю?
– Да, пора в реальную жизнь, – я улыбнулась. – Мне кажется, я готова.
– Что ж, это прекрасно! Мы сделали все, что от нас зависело. Остальное – за вами. Продолжайте работать над собой и вспоминайте все практики и советы, которые получили здесь. Вы всегда можете записаться на прием и обратиться за помощью. Не бойтесь этого. Ваш диагноз достаточно непредсказуем и коварен. Поэтому не отчаивайтесь и не опускайте руки, если вдруг произойдет рецидив. От панического расстройства, к сожалению, не так просто избавиться навсегда. Но это возможно, и у вас, я уверена, обязательно получится. Вы очень старательная и целеустремленная девушка. У вас есть сила воли. Так что – дерзайте!
– Ну, если вы так считаете, значит, все точно получится. Скажите, а вы можете порекомендовать мне психолога для дальнейшей работы? Помните, мы говорили об этом на одной из первых консультаций? Работа с вами мне очень помогла, и я благодарна вам за помощь, но чувствую, что проработала еще не все страхи и подводные камни.
– Да, конечно, – она открыла ежедневник и записала на листке фамилию, имя, отчество и телефон. – Это очень хороший специалист. Одно время он работал в нашей клинике. Я отправляла к нему многих своих пациентов, которым требовалась более углубленная работа. После нескольких сеансов они добивались отличных результатов и полностью избавлялись от депрессий и панических атак.