— Я согласна на зарядку, но фонарь мы зажигать будем.
— Ладно-ладно, утро вечера мудренее, — проворчал Капоряк-мл. и побрёл спать.
Марта и Марк-Филипп
А теперь перенесёмся на яхту «Кормач», если вам ещё не надоело переноситься из одного места в другое. Это не так уж далеко — каких-то сорок морских миль от маяка. Двигается эта яхта вдоль того же самого берега, на котором живёт Эльза.
На судне с самого утра до позднего вечера все всегда заняты делом — готовят корм для береговых животных, а потом складывают его в кормушки. Если по дороге попадается остров или какая-то одинокая морская скала — «Кормач» кормит животных и там.
На безлюдном берегу в тихой бухте на яхту прибились ещё два работника — женщина с сыном. Что можно сказать про них? У женщины светлые волосы, а ресниц почти не видно — такие они белые. Зовут её Марта. У её сына один глаз закрыт повязкой — то правый, то левый, по настроению, — а под носом пробиваются рыжие усики. А его имя такое длинное, что полностью не поместится в эту главу. Назову лишь то, что удалось запомнить. Итак, его зовут Марк-Филипп-Александр-Алик-Фенимор-Грэй-Костэн-Герман-Пушкин-сан-Марк-Филипп. Все моряки стали называть его коротко — Марк-Филипп.
Обычно яхта не входила в ту безлюдную бухту. Голодных животных там всё равно не водилось, кроме того, поговаривали, что в тёмном лесу часто сидят в засаде пираты. Но в этом рейсе всё было по-другому. В этот раз на яхте увидели, как кто-то размахивает белым флагом. Это оказалась футболка Марка-Филиппа. Как только «Кормач» пристал к берегу, мальчик отвязал её от длинного шеста и тут же надел.
Марта и Марк-Филипп не рассказывали, что они делали на берегу, почему захотели уехать и зачем мальчик завязывает глаз, то один, то другой. На судне все были заняты делом, а не пустыми разговорами. И новенькие работали ничуть не хуже матросов, поваров и кормачей.
Конечно же, шторм
Дела на корабле «Антоний и Сладкая Н.» шли неплохо. Рыжий Эдвин взял штурвал в свои руки, и матросам больше не казалось, будто их судно стоит на месте. Нет, теперь оно передвигалось по морю с приличной скоростью. Матросы перестали впадать в безудержное веселье или предаваться отчаянной печали. Все работали слаженно, никто не шлялся без толку по палубе, не смотрел попусту за горизонт, паруса наконец-то просохли, корабль резал волны. Но благополучно всё выглядело только на первый взгляд. На второй взгляд становилось заметно, что «Антоний и Сладкая Н.» на 1–2 градуса отклоняется от заданного курса. Иными словами, с приличной скоростью движется не туда. К счастью, сухие карты были только у Эдвина, исправный компас — у капитана, а капитан давно потерял интерес к маршруту, своему кораблю и морю вообще, так что Эдвин, Антоний и Сладкая Н. без препятствий вели корабль к своей цели. А капитан по-прежнему изредка выходил на палубу, смотрел вдаль и всё повторял:
— Без нашего груза людям придётся туго. Никуда без него.
Так продолжалось бы и дальше и судно достигло бы своей неизвестной цели, если бы не начался шторм. (Ну конечно, а какое же путешествие проходит без него?) Корабль болтало, бултыхало и даже подбрасывало на волнах. Ветер чуть не порвал паруса, хорошо, что матросы успели свернуть их. Нельзя сказать, что небо и море смешались, нет, это был довольно пристойный шторм, он и не думал доставлять больших неприятностей людям — так, хотелось немного побуянить, попроказничать. Шутя, порыв ветра качнул корабль, залил волной палубу. Как назло, на палубе хранился тот самый ценный груз — коробки с мылом, шампуни, пена для ванн. Что тут началось! Теперь уж действительно ни матросы, ни Эдвин не могли больше отличать неба от моря — всё превратилось в пену и мыльные пузыри. Мыльная вода попадала в глаза, больно щипалась, и никто уже не мог держать штурвал. Команде оставалось только надеяться на свой корабль. Но Антоний и Сладкая Н. неслись по морю, не разбирая дорог и течений. Ветер и волны гнали пену и пузыри в сторону маяка.
Шторм, конечно
На «Кормаче» дела тоже спорились. Яхта потихоньку передвигалась по морю, не отходя далеко от берега, команда кормила животных, выискивала новых, варила еду и снова кормила. Однажды Марк-Филипп почувствовал, что скоро грядёт неизвестное — шторм или просто штормовое предупреждение. И у неба, и у моря резко изменился цвет. А может быть, ничего и не грядёт, может быть, это просто ему кажется. Он хотел было рассказать кому-нибудь о своих подозрениях, но не стал — вы помните, что на судне с утра до вечера все были заняты делом, а не пустыми разговорами.
Обычно команда прекрасно справлялась со слабым и средним штормом. Вот и теперь яхта отошла подальше в море, чтобы ветер не разбил её о берег, моряки опустили паруса и собрались переждать непогоду в своих рубках, каютах. Лишь Марта и Марк-Филипп встали к штурвалу. Это Марта сама вызвалась, а сын решил её поддержать.
И вот шторм разошёлся не на шутку. Яхту болтало вверх-вниз и кидало на все четыре стороны, но Марта старалась не сбиваться с курса. Марк-Филипп помогал удерживать штурвал. Всё смешалось — земля, море и маленькое судно посреди ненастья. Марта с сыном уже не следили за курсом, они просто держались за рулевое колесо, чтобы не свалиться с «Кормача».
И вдруг налетел какой-то особенно сильный порыв ветра, и штурвал вырвался из рук, а в глаза Марте и Марку-Филиппу попало что-то щипучее, резкое, с запахом роз, ландыша и календулы. Конечно, это ветер и волны пригнали к «Кормачу» пену и мыльные пузыри. Они так же легко, как пену, подхватили и понесли в сторону маяка яхту. Экипаж выскочил на палубу и молча постарался исправить положение. Тут же у всех защипало в глазах, и команда начала протирать их дождевой водой. Всё это происходило при рёве ветра, шуме волн и в полном молчании — на «Кормаче» не привыкли тратить слова напрасно.
Штормыльные пузыри
Однажды начался шторм. Как раз на следующий день после того, как Капоряк-мл. передал Эльзе привет от тёти Тани. А может быть, не на следующий — дни такие путаные, бывает, что их трудно отличить один от другого. Во всяком случае, Эльза в тот день проснулась и подумала, что сегодня будет не то зарядка, не то драка с Борей за право включить маяк. А может быть, даже и то и другое. Сначала ей даже не хотелось вставать, и она лежала и лежала.
Вообще-то Эльза не очень любила шторм. Чего хорошего: непогода — она и есть непогода. Правда, появляется какое-то разнообразие — а то всё тишина и тишина. Иногда можно и шторм потерпеть. Сидишь на маяке, смотришь в море. А море бушует, ревёт, крутит волны, солёный воздух мечется туда-сюда, в небе темно, и снова непонятно, где море, где небо. В это время и погулять не выйдешь — того гляди ветер свалит с ног, захлестнёт высокая волна. Шторма надо немного, а потом пусть снова будет лёгкий бриз или довольно ощутимый ветер, гулкие упругие волны, на которых можно качаться, сидя в шлюпке.
Начало шторма Эльза пропустила. Она лежала, лежала и постепенно заснула. Вдруг кто-то стал брызгаться морской водой. Это вовсю разгулялась стихия. Эльза распахнула окно, посмотрела на море, но не увидела его: вокруг маяка летали огромные, большие, внушительные, довольно солидные, маленькие, микроскопические мыльные пузыри. Воды в море не было, её заменила мыльная пена, густой сладкий запах доносился с моря. Что могло произойти? Что это за таинственный шторм, который приносит мыльные пузыри?
Из соседнего окна на море смотрел Боря Капоряк. Взгляд его был неподвижен, рот раскрыт. Примерно так же выглядела и Эльза. Они так внимательно наблюдали за штормом, что не заметили, как наступил вечер. Только Кулик-Сорока бегал туда-сюда по кровати и скулил. Но скулил очень странно — то жалобно, как собака, которую только что побили, то радостно, как щенок, который увидел своего долгожданного хозяина. Он то ставил передние лапы на подоконник, то подпрыгивал всеми четырьмя сразу, то кидался Эльзе в ноги. Никогда раньше с ним не случалось такого. «Наверное, Кулик-Сорока хочет гулять», — решила хозяйка. Они вместе спустились на улицу.
Голос из темноты
Настоящая тьма опутала маяк. Не сумерки, не рассеянный свет, не темнота даже — а самая настоящая тьмущая тьма. Если бы кто-то попросил Эльзу поднести ладонь к носу и посмотреть на неё, то она бы не увидела ничего. Странно, две минуты назад наверху наблюдались мыльные пузыри, а здесь — только темень. Эльза протянула руку вперёд, и она стала липкой. «Это тьма», — решила она. Говорят же: «липкая темнота». Вот она, самая настоящая липкая тьма.
Вдруг что-то заплюхалось у самого берега, застучало, зашумела ещё сильнее вода, что-то даже затрещало как будто.
— Заглохни мой голос, чего ж это у вас маяк-то не светит? — спросил кто-то из тьмы.
Эльза бегом кинулась наверх. А вот Кулик-Сорока, похоже, заметался в разные стороны. Он то пускался вслед за хозяйкой, то отскакивал в сторону голоса. Побежим же за Эльзой — сейчас начнутся грустные дела, пусть она чувствует нашу поддержку.
Не очень-то радостная встреча
Эльза сама не понимала, что с ней происходит. Лампа на маяке уже давно загорелась, экипаж «Кормача» был накормлен, переодет в сухое и уложен спать. Перед сном каждого матроса лично осмотрел Боря Капоряк, прослушал, исправно ли работает сердце, лёгкое ли дыхание, проверил пульс, потрогал живот. Всё было в порядке, только у всей команды наблюдалась сильная усталость и у пары матросов — умеренное волнение. Пока доктор делал своё дело, мальчишка в чёрной повязке ходил вокруг лампы, цокал языком и приговаривал что-то вроде:
— Разбейся мой компас, если это не настоящий северный маяк! Тресни моя повязка, если он светит не на сорок морских миль!
Потом отбегал от неё, смотрел из окна на море, поправлял свою повязку, несколько раз присвистывал и бормотал:
— Акулы-дрозофилы! Вот это пейзаж!
От всех этих присвистываний, причмокиваний, бормотаний и восклицаний рыжая Эльза каждый раз вздрагивала и тёрла коленки — как будто на них появились ссадины. Она хотела сказать этому нахалу, чтобы потише тут, не у себя же дома, но не смогла — голос пропал. И веснушки на лице побледнели.