своим друзьям, среди которых был Осип Эмильевич Мандельштам. Поэма была замечательная по содержанию, и в одном месте она просто поразила слушавших живостью описания Парижа:
…Там вдали Елисейский дворец, ателье, рестораны,
Лупанары, сенаты, мансарды, отели, – весь мир.
Здесь – бездомная тень из туманов проходит в туманы,
Что насквозь прострочил фонарей безысходный пунктир.
А Мальчишка Апрель, золотистого мыла напенив,
Над соломинкой Эйфеля выдул пузырь золотой…
Слушая в авторском исполнении эти чудесные строки о прекрасной столице Франции, Мандельштам внезапно спросил у Шенгели:
– Георгий, ты когда был в Париже?
– Я не был в Париже, – ответил он.
– Ну да, конечно, не теперь, а до революции.
– Я вообще не был за границей.
Тогда Мандельштам воскликнул:
– Это замечательно!..
Поэма Шенгели «Пиротехник», написанная в 1931 году, была полностью опубликована в поэтическом сборнике «Планер» за 1935 год, а чуть раньше этого – отрывками – в альманахе «Стык», куда, помимо него самого, вошли стихи Анны Ахматовой, Николая Клюева и Веры Инбер (племянницы Троцкого, вскоре открывшего гонения на всех новокрестьянских поэтов). Эта поэма открывала достаточно интересный и нетривиальный подход к Шарлю Бодлеру – каждая глава в ней снабжена эпиграфом на языке оригинала и переводом на русский. Есть эпиграфы из поэтов – Гете, Овидия, Гюго, Верлена, Эредиа, прозаиков – Томаса Мора, Маркиза де Кюсси, Г. Уэллса, Брийа-Саварена. Четыре эпиграфа из Бодлера – к 1-й, 13-й, 17-й и 18-й главам. Все стихотворные эпиграфы переведены прозой и буквально. Очевидно, что в тексте эпиграфа Шенгели интересует только его прямое содержание, нарочитая прозаичность эпиграфов вступает в сложный диалог с поэмой, действие которой происходит в Париже, в 1870-е годы, а герой – бунтарь, анархист, террорист-одиночка. Подтверждением тому, что эпиграфы подчеркнуто прозаичны, может служить, например, вот такой эпиграф из Бодлера к 13-й главе «Утро трудового дня»:
«L’aurore grelottante en rose et verte / S’avancait lentement sur la Seine deserte, / Et le sombre Paris, en se frottant les yeux, / Empoignait ses outils, vieillard laborieux», – что переводится Шенгели так: «Стучащая зубами заря в розовой и зеленой одежде / Медленно приближалась по пустынной Сене, / И сумрачный Париж, протирая глаза, / Брался за инструменты, трудолюбивый старик».
Так что неудивительно, что Мандельштам воспринял поэму Шенгели «Пиротехник» как свидетельство его пребывания в Париже. Для поэта таким пребыванием иногда может послужить уже само только его знакомство со стихами и поэмами самих французских поэтов. Неспроста же в поэме Шенгели возникает образ самого Поля Верлена, сливающегося с внешностью самого Парижа:
Из угла подымается сгорбленный, сумрачный, дикий —
Локти прорваны, лацкан засален – лохматый старик,
К волосатой ноздре прижимает букетик гвоздики
И дрожащей рукою застегивает воротник;
Под огромным челом два огромные темные глаза,
Точно камер-обскуры, где все, обратившись вверх дном,
Превратится в тончайшую, – в скиниях синего газа, —
Самоцветную роспись под матовым белым стеклом.
Бормоча, он выходит, втянув исхудалую шею;
Аваланша касается, дрогнув меж каменных стен,
Странный ритм странных слов: «Что ты с юностью сделал своею,
Ты, что плачешь…» Кто это?.. Дверь брякнула дрябло… Верлен!
В 1936 году Георгий написал небольшую поэму, посвященную памяти недавно умершего поэта Максимилиана Волошина, на писательской даче которого в Коктебеле он часто проводил свои летние отпуска. Там часто отдыхали Алексей Толстой, Михаил Булгаков, Андрей Белый, Семен Липкин, Марк Тарловский, Осип Мандельштам, Марина Цветаева, Александр Грин, Михаил Пришвин, Леонид Леонов, Мариэтта Шагинян и целый ряд других российских писателей. Поэма Георгия Шенгели заканчивалась горькими строками о прощании со знаменитым Максом:
…И он прошел – легендой и загадкой,
Любимый всеми и всегда один,
В своем спокойном и большом сиротстве,
«Свой древний град» воспоминая втайне…
Мне без него не нужен Коктебель!
А во второй половине марта 1937 года Шенгели написал большую поэму «Гарм», рассказав в ней о боях красноармейцев с басмачами в Таджикистане вокруг селения Гарм и окружающей его одноименной местности в Центральном Таджикистане. Можно сказать, что по качеству поэм Георгий Аркадьевич является подлинным мастером; они пленяют своего читателя целиком, без остатка. Ландшафт, природа, недра и события – все захватывается в единый водоворот и выстраивается в поющую чудную симфонию:
Памир, Памир! Вершина мира!
Льдом блокированный века,
Он до Тарима, до Кашмира
Свои проносит облака.
В его изломах, срывах, сбросах
Лишь клочья трав жестковолосых
Да жилы драгоценных руд, —
Но, женским ртом пьянея алым,
Красавец – бадашахским лалом
Хафиз и Саади зовут!..
Одни поэмы написаны свободным стихом, без рифм и отчетливых ритмов, другие из них наоборот – снабжены четкими, классическими рифмами, выстроены в определенных ритмах. Шенгели прекрасно владел техникой поэзии, с ранних лет изучал это по книгам других поэтов и писал свои стиховедческие учебники. А главное – он четко понимал, о чем он пишет и что хотел бы сказать людям своей поэмой. И чего они ожидают от поэзии:
…Сто тысяч лет нам было надо,
Чтоб в нас опять взошла звезда,
Чтобы от крови и распада
Мир отвернулся навсегда,
Чтобы проклятьем заклейменный,
Еще недавно – раб согбенный,
Взглянул в невиданную высь,
Чтоб взоры светом налились
И мышцы волей непреклонной;
Чтоб сын Природы и Труда,
Трудом освобожденный дважды,
Исполнен был великой жажды —
Сиять и волить, как звезда!
Нет, выпал нам не Кантов жребий!
Иной предстал моей стране:
Закон свободы в синем небе
И небо звездное во мне!..
Проведя 1942–1945 годы в эвакуации в Средней Азии, Шенгели после окончания войны вернулся в Москву и, начиная втягиваться в мирную жизнь, написал небольшую светлую, немного грустную поэму «Голубой бювар». Она была создана 7 октября 1945 года, герой поэмы мечтал в ней о голубой папке из сафьяна, в которой хоть и не было особенной нужды, но было столько красоты и изящества, что он просто не мог выбросить ее из своей головы. Видел этот бювар в ночных снах, а затем снова шел днем к витрине магазина и опять любовался своей пока еще не реализованной мечтою:
Лежал в комиссионном магазине
Меж разным дрязгом голубой бювар.
Сафьяновый. Разутые разини,
Ища сапог, презрели сей товар.
Сафьян был легче тенора Мазини
И синь, как бы сапфировый отвар,
И от него, хочу ли, не хочу ли,
Задумчивыми веяло пачули.
При чем «хочу ли, не хочу ли» тут?
Для рифмы, что ли? Нет: для реализма.
Ведь образ из подробностей плетут,
И музыка не дышит без мелизма;
Голодной средь широких амплитуд
Душе нужна питательная клизма,
И вот – деталей золотой бульон
Мы цедим сквозь измаранный брульон…
По сути дела, поэма эта абсолютно ни о чем, разве только о влечении души поэта к безделушке – красивой, но в принципе ненужному и излишнему предмету. Но как запретить себе не тянуться к красоте, если последние годы ты жил по чужим домам, окружая себя посторонними, не радующими душу и сердце вещами. А так хочется хотя бы раз позволить себе приобрести что-то хоть и дорогое, но зато красивое и элегантное:
…Я иногда о нем мечтал ночами:
Как он лежит, «осеребрен луной»,
Как статуэтки с севрскими плечами
И натюрморт с багряной ветчиной
Над ним молчат, и синими очами
Он смотрит… Я проснулся весь больной…
Я шел к нему; торговец (был урод он
Презренный!) мне сказал лениво: «Продан!»
А в 1946 году Шенгели вдруг написал большую мощную «византийскую повесть» под названием «Повар базилевса», в котором некоторые из читателей, которым Георгий прочел свою работу, увидели прозрачные намеки на Иосифа Сталина. «Если у Шенгели и были скрытые намеки на сталинский режим, то они содержались в неопубликованной при жизни автора стихотворной исторической повести “Повар базилевса”: критикой тиранического византийского режима Шенгели стремился здесь, вероятно, искупить грех прославления Сталина в “эпическом цикле” из 15 поэм, одна из которых – “Ушедшие в камень” – была опубликована в 1937 году в журнале “Новый мир”», – написал литературовед Михаил Федорович Пьяных.
Однако, чтобы внести хоть какую-то ясность в происхождение этой тревожащей читателей поэмы, Георгий Аркадьевич в послесловии к ней написал следующее (я немного сокращаю этот длинный текст):
«Я не вполне уверен в моем праве поставить мое имя в титуле настоящей поэмы. Я, конечно, ее написал, но я ее не выдумал. Она представляет собою частично сокращенное, частично амплифицированное переложение одной весьма странной рукописи, найденной мною в бумагах моей бабушки, Марии Николаевны Дыбской, умершей в декабре 1914 г. в Керчи. Рукопись эта, к несчастью, не сохранилась: меня обокрали в Москве на Курском вокзале весною 1915 г., и с похищенным моим чемоданом бесследно исчезла и она. В протоколе, составленном у дежурного по вокзалу жандарма, в перечне похищенных вещей упомянута и эта рукопись; протокол, возможно, сохранился где-нибудь в архивах.