сами собой, не отмечаясь перекликанием созвучных слов. В этом смысле и можно говорить о большей или меньшей степени совершенства, с которым построен данный образец белого стиха; и с этой же точки зрения справедливо утверждение, что белый стих “труднее” рифмованного…
В наши дни белый стих большею частью обходится поэтами, увлеченными свободным стихом, стихом леймическим (иначе паузным или “дольником”), но южно-русская группа поэтов (Волошин, Шенгели, Багрицкий, Олеша и др.) культивируют его в целом ряде лирических и эпических произведений…»
И далее он уточняет: «Организованным, органически свободным стихом является такой, в коем сплавлены воедино различные размеры, причем переход из одного в другой осуществляется путем последовательного подчеркивания в двуликих стихах характерных признаков того метра, в который предшествующий перестраивается».
Начинающие стихотворцы весьма часто пускаются в опасное плавание по зыбям «свободного стиха», не обладая еще развитым слухом и поэтому почти всегда превращая свои опыты в рифмованную прозу. Для более глубокого усвоения техники стиха, в том числе и «свободного», учит Шенгели, необходимо начинать знакомство со стиха «пушкинского», наиболее разработанного как теоретически, так и практически.
Он не просто изучал такие традиционные размеры поэзии, как амфибрахий, ямб, хорей и все остальные, но проникал также и в самую глубь поэтической материи, найдя там «выпавшие» из явного строя речи такие «тайные» слоги, как лейма, представляющая собой паузу, которую можно заполнить слогом, не разрушающим плавного ритма. Особенно хорошо это видно на примере «Песни про купца Калашникова» Михаила Юрьевича Лермонтова:
Улыбаясь, царь повелел тогда
Вина сладкого [да] заморского
Нацедить [да] в свой золоченый ковш
И поднесть его [да] опричникам.
Многочисленные пособия и рефераты на тему «Интонация и ее компоненты» говорят, что: «Вставленные в квадратных скобках слоги не разрушают ритма, но, если в этих местах не осуществить пауз (длительностью в один слог каждая), – ритмика пострадает. По-видимому, чувствуя слоговую недостаточность в стихах В. В. Маяковского: «Пыши, / машина, / шибче-ка – / вовек чтоб / не смолкла», – Рубен Симонов произносит не «чтоб», а «чтобы». Вставку лишнего слога он делает, и читая «Песню о Соколе» («…и поживешь [ты] еще немного в твоей стихии»).
В отличие от других пауз, являющихся мигом молчания, лейма является мигом напряженного молчания. Леймы встречались также и у русских классиков, «но, видимо, не осознавались как леймы». По-видимому, то же можно сказать о леймах в былинных стихах: «Ай ты славный v богатырь v святорусский…»
В изданном в 1921 году в Одессе «Трактате о русском стихе» Георгий Аркадьевич Шенгели писал: «Речь состоит из слов. Слова из слогов. Слог определяется обыкновенно, как единство гласного звука с окружающими его этимологически с ним слитыми согласными звуками. Но в стихотворной речи встречаются звуковые комплексы, не подходящие под указанные определения и все-таки равнозначные слогу. У Иннокентия Анненского в переводе Еврипидовой «Электры» в конце 3-го явления I акта есть двустишие:
Не вырвется ль у ней на наше счастье
намек какой… Довольно слова… Тс-с-с.
В «Годунове» есть стих:
Ш-ш – слушайте! Собором положили…
В «Онегине»:
Гм-гм, читатель благородный…
Лишенные гласных междуметия: ш-ш, тс-с-с, гм-гм в каком-то отношении равны слогу, замещают его. Фонетика говорит, что каждый согласный звук в отдельном произнесении приемлет после себя звук полугласный, славянский ер. Но полугласный слога не замещает».
«В своем отношении к стихам Шенгели тоже ни на кого не похож, – написал в своей работе «Смотритель Маяковского» Юрий Колкер. – Он был стиховедом, ученым, последним, может быть, настоящим преподавателем стихосложения, какие случались в Европе еще в XIX веке. Он был носителем культуры, которая уже окончательно ушла. Сегодня стихотворец не унижается до того, чтобы знать, каким размером он пишет. Романтический подход полностью вытеснил классицистический…»
Можно постоянно перекачивать сюда примеры стихов и стиховедения из книг Шенгели, показывающих, насколько это интересная наука, но лучше это изучать непосредственно по самим его учебникам и пособиям. Георгий немало оставил после себя брошюр, которые могут быть полезными для освоения искусства стихотворчества, основы которого здесь только обозначены. Более глубокому изучению могут помочь еще собственные стихи и поэмы Шенгели, которые красноречиво говорят о том, какими должны быть настоящие стихи, независимо от того, коротки они или даже очень длинные:
В комнате этой все живо и радостно мне.
Синяя карта широко висит на стене.
Мраморный глобус округло надулся в углу.
Клипер игрушечный выпрямился на полу.
А за высоким, пасхально промытым окном
Воздух гуляет и машет горячим крылом…
Но надо знать, что помимо овладения различными приемами поэзии, Шенгели писал еще и различные статьи, рассказы, пьесы, литературоведческие исследования и замечательные романы. Об одном из них – неоконченном романе «Жизнь Адрика Мелиссино» – уже было сказано в середине этой книги, но Георгием был написан еще один немаловажный роман – «Черный погон», созданный осенью 1927 года. Советская власть тогда с невероятной пышностью отмечала свою десятую годовщину, а Шенгели – находясь в вынужденном затворничестве и одиночестве (при полной почти, как он говорил, «одинокости»), – подводил свои итоги, сводя счеты с иллюзиями, которым он некогда всецело поддался, тихонько вдумывался в причины своих неудач и анализировал их следствия. При этом он писал уже упомянутый роман «Черный погон», причем не просто роман, но – «беллетризованные» мемуары, да еще и с подзаголовком «роман-хроника», который относится к числу так называемых «романов с ключом», где под довольно прозрачными псевдонимами выведены реальные люди и события, которые, как правило, имели место в действительности, хотя автор и комбинировал их потом в разных сочетаниях, нагружая характерами в соответствии со своей художественной задачей. К типу «романа с ключом» относятся такие книги, как «Сумасшедший корабль» Ольги Форш, «Алмазный мой венец» Валентина Катаева и ряд других произведений.
Октябрьская революция застала Шенгели в Харькове (в романе – это город Додонск), вскоре оккупированном германскими войсками.
После освобождения Харькова Красной армией Шенгели работал в Политпросвете, сотрудничал в большевистских изданиях, ненадолго приезжал в Москву. Затем судьба занесла его снова на юг, в Керчь, город его детства и юности. Шенгели жил в Керчи инкогнито, скрываясь от деникинской контрразведки, готовой припомнить ему харьковскую деятельность; вошел в контакт со скрывавшимися в каменоломнях повстанцами. В романе «профессор Южно-Русской Академии Разврата», некий «поэт-люминист» Юрий Курицын, собирается донести на героя, и он бежит от опасности в Одессу. Шенгели прожил в Одессе полтора года, видел эвакуацию белых частей, дождался красных. Все это описано в «романе-хронике». Большинство персонажей имеет реальных прототипов; они расшифровываются публикатором в примечаниях.
Выбор этого редкого жанра был им осознан не случайно: многие «действующие лица» романа жили тогда уже в эмиграции, а потому близкое, хотя и в прошлом, знакомство с ними могло посчитаться «преступным»; другие же никуда не уезжали, но былое сотрудничество во «вражеских» изданиях для них тоже могло оказаться гибельным. Поэтому были изменены имена всех людей и даже названия городов. Хотя с весьма демонстративной безыскусностью: наиболее известные персонажи были без особого труда узнаваемы.
Внимательное чтение рукописи «Черного погона» вполне убеждает, что вещь завершена: сюжет, охватывающий последний год Гражданской войны, вполне исчерпан, композиционно выстроен и «закольцован». Так что, судя по всему, возвращаться к нему еще раз Георгий больше не собирался.
К машинописи, хранившейся у самого Шенгели, приложена составленная его собственной рукой записка, в которой практически все «псевдонимы» были ясно раскрыты. Из упоминаемых в опубликованных по журналам фрагментах (действие в них происходит в Одессе весной 1919 года) обозначены такие персонажи: Шевелев – Иван Бунин; Танцфельд – поэт Александр Кранцфельд (1890—?); Красовский – поэт и врач Александр Соколовский (1897—?), уехавший в 1920 году в эмиграцию, и о дальнейшей его судьбе ничего не удалось узнать; Кардан – Эдуард Багрицкий; Бэрман – Леонид Гроссман; Бобкина – Ада Владимирова (1890–1985), поэтесса; Ардаши – Юрий Олеша; Сагайдачный – Влас Дорошевич; Рыльский – журналист Петр Пильский (1876–1942), с 1920 года живший в эмиграции.
Вот один небольшой эпизод из романа «Черный погон», в котором действуют некоторые из тех самых персонажей, которые перечислены выше:
«…В “свободной литературной республике” есть свой этикет. И – странно: мне эти накрахмаленные чопорности нравятся. Не могу решить, что здесь: тоска ли мещанина по аристократизму, утешаемая сим этикетом: “у нас, мол, не хуже, чем у вас”, – или привычка к сюжетным иерархиям и проистекающее отсюда уважение к “стержню”, “оси”, “ключу”? Мне приятнее верить в последнее. Я, пожалуй, напишу об этом статейку. В конце концов: литератор вовсе не обязан быть прав, он должен быть интересен… Заношу тему в соответственный блокнот.
Темы похожи на морских свинок: плодятся и множатся, успевай только записывать. Какой это осел плакался, что “тем нет”, что обо всем уже сказано? Да вот это самое: у одного множество тем, у другого ни одной – уже тема.