льно небольшим, однако изменилось направление, в которое был как бы обращен бронзовый классик. Через день после этого Георгий Шенгели, поэт исключительно тонкий и наблюдательный, назвав случившееся “похоронами времени”, и в стихотворении “Вот взяли, Пушкин, вас и переставили” он писал:
…На прежнем месте в сторону Урала вы
Глядели – в те безвыходные дали,
Где пасынки одной зари коралловой
“Во глубине сибирских руд” молчали.
Вам не пришлось поехать к ним: подалее
Отправил вас блистательный убийца.
Теперь – глядеть вам в сторону Италии,
Где Бог-насмешник не дал вам родиться.
Между тем перестановка памятника работы Опекушина – речь идет именно о нем, том самом, при открытии которого 6 июня 1880 года выступил со своей знаменитой речью Достоевский, по существу не нарушила исторической правды, во всяком случае, послевоенного сталинского времени. Не ведая о том сами, создатели новой Москвы, развернув Александра Сергеевича в сторону запада, невольно связали его крепче с той Россией, которая осталась за границами, за долами и морями…»
На несколько долгих десятилетий исчезнувший с поля зрения русских читателей, Георгий Шенгели продолжал существовать в душах тех, кто помнил его все прежние годы и кто открыл его в последнее время. Его вспоминают и продолжают увековечивать в своих эпиграммах нынешние молодые поэты. Вот одна из них Виктора Качемцева, написанная им в 2014 году в Санкт-Петербурге:
Разбив слова на буквы и на слоги —
Стихи пишу не в Ворде, а в Экселе.
«Нормально! Даже лучше, чем у многих!» —
Сказали б Маяковский и Шенгели.
А вот «Эпизоотии» Владимира Ланцберга, предупреждающего нас о возможной угрозе распространения какой-либо повально заразительной болезни:
Слушай, поэт,
помнишь старого хрена Шенгели,
который придумал книгу,
как писать стихи?
Хочешь, я для тебя
разработаю методику,
как ткать паутину!?
Сидит поэт,
ткет паутину.
Ничего у него не выходит…
Шенгели, как настоящий интеллигент, высоко ценил и бережно относился не только к содержанию, но и к форме хороших книг; сам их переплетал. Однажды, увидев у Кирилла Евгеньевича Черевко – доктора исторических и филологических наук, действительного члена Академии информатизации при ООН, академика РАЕН, приглашенного профессора Государственного университета г. Любляны (Словения), – только что купленный у букиниста японско-русский словарь М. Мацуды и взялся его переплести, сделав на шмуцтитуле надпись: «Беспатентный переплетчик – профессор Георгий Шенгели». И это тоже говорило о его отношении к литературе и книгам.
А русский советский зоолог и зоограф Иван Иванович Пузанов так пересказывал услышанные от Георгия Шенгели наставления в области русского языка: «Слово «спаленный» можно рифмовать с «наклоненный», «окрыленный», но не «наклоненных», «окрыленных». «Конечно, рифмуют и так, – говорил он, – но это и некрасиво, и как-то не опрятно».
Хотя у самого Шенгели в стихах встречается довольно большое количество неправильно поставленных ударений, к примеру – нéктар, тéррор, прóжилки, рéмни, фóльга, зéркальный, трóллейбус и так далее. Да и не только такого рода ошибки находятся в его стихах, есть у него также стихи просто тяжелые, грузные, трудно произносимые, такие, например, как стихотворение «Барханы»:
Безводные золотистые пересыпчатые барханы
Стремятся в полусожженную неизведанную страну,
Где правят в уединении златолицые богдыханы,
Вдыхая тяжелодымчатую златоопийную волну.
Где в набережных фарфоровых императорские каналы
Поблескивают, переплескивают коричневой чешуей,
Где в белых обсерваториях и библиотеках опахала
Над рукописями ветхими, точно ветер береговой.
Но медленные и смутные не колышатся караваны,
В томительную полуденную не продвинуться глубину.
Лишь яркие золотистые пересыпчатые барханы
Стремятся в полусожженную неизведанную страну.
Встречаются также совершенно бледные, не трогающие читателя за душу ни чувствами, ни ритмами, ни рифмами стихи типа «Под самой крышей»:
Под самой крышей в седьмом этаже
Широким квадратом окно,
Пластиной синей в слепой стене
На север обращено,
Свежим негативом глядит,
Витражом густым синевы,
В миражи, в мыльное небо, в даль,
В гарь золотую Москвы.
Об окнах надо поговорить:
Никто не знает окон.
В разных окнах по-разному мир
Схвачен и отражен…
…И качало окно над листами книг
Маргариты девичий газ,
Крутой рот целовал даль,
И золотел глаз.
Но такие стихи не являются главными в творчестве Шенгели, у которого имеется множество по-настоящему замечательных, глубоких и красивых поэтических работ. Таких, как стихотворение «Прибой на гравии прибрежном», написанное еще в 1917 году и до сих трогающее собой душу любителей поэзии:
Прибой на гравии прибрежном
И парус, полный ветерком,
И трубка пенковая с нежным
Благоуханным табаком.
А сзади в переулках старых
Густеют сумерки. Столы
Расставлены на тротуарах.
Вечерний чай. Цветов узлы.
Черешен сладостные груды,
Наколки кружевные дам.
И мягкий перезвон посуды
Аккомпанирует словам.
И так доступно измененье
Девятисот на восемьсот,
Где жизнь застыла без движенья,
И время дале не идет.
И радостью волнует райской,
Что впереди – свершенья лет,
И что фонтан Бахчисарайский
Лишь будет в будущем воспет.
В одном из телефонных разговоров Александр Ревич сказал: «У нас вышел том Шенгели, подготовленный Вадимом Перельмутером, и это издание меняет всю историю русской поэзии ХХ века: великим придется потесниться и впустить в свои ряды еще одного замечательного поэта…»
И самое удивительное, что великим придется сделать это ради одного маленького четырехстрочного стихотворения:
Цветет акация. Безмолвие созвездий,
Безмолвие луны над миром голубым.
И мальчик с девочкой целуются в подъезде, —
И так им хорошо, так сумасшедше им.
Думается, что именно такие бы стихи нужно писать для современной молодежи, а не переводы поэм Байрона, которые вызвали просто невероятное раздражение (а может быть, и зависть) ряда других коллег Шенгели по перу. И самым нестерпимым из таких конкурентов был переводчик Иван Александрович Кашкин.
Черная полоса
В 1943 году Георгий Аркадьевич Шенгели закончил свою многолетнюю работу над переводом поэмы (а точнее – романа в стихах) Джорджа Байрона «Дон-Жуан», а в 1947 году этот огромный труд в стихах был издан. По всем признакам, эта работа должна была быть признанной самым выдающимся достижением Шенгели, венцом его переводческого творения. Однако как переводчику этой поэмы, так и ее долгому переводу была уготована намного более горькая судьба, чем это было можно предположить. «Дон-Жуан» подвергся сокрушительному удару критики, а самого Георгия Аркадьевича с той поры на долгое время записали в буквалисты.
Но все произошло не сразу, жизнь припасла для него много сюрпризов…
В марте 1940 года Шенгели читал в Союзе писателей отрывки переводов поэм Байрона, услышать которые пришло много писателей, среди которых, похоже, был и Корней Иванович Чуковский. В 1941 году, перед самым началом Отечественной войны, у него вышла переизданная Гослитом, исправленная, дополненная и уже однажды им выпускавшаяся книга под заглавием «Высокое искусство», в которой он упоминал о представителе «зловредной теории буквализма», которого Георгий Аркадьевич Шенгели безоговорочно принял на свой личный счет. К тому же и дочь Корнея Ивановича – Лидия Корнеевна – писала в то время, что «и на практике, и в теории перевода Шенгели был приверженцем буквализма, то есть точной передачи смысла каждой отдельной строчки, что мешало ему передавать иную точность: поэтическое очарование подлинника».
Устав сносить эти беспочвенные и ничем не оправданные уколы и атаки, Шенгели, помимо собственной воли, написал в ответ довольно едкую эпиграмму на Чуковского, которую, впрочем, выпускать «в люди» он все-таки не решился. Хотя эта эпиграмма, надо признать, может быть, и стоила того, чтобы быть обнародованной:
Едва взойдет звезда, тотчас на горизонт
Он вылупит критические бельма;
Бальмонта он назвал «Шельмонт»;
Простим ему: ведь сам он только шельма.
Но страна тогда сначала погрузилась в захлестнувшую всех тяжелую войну, потом рвала жилы для восстановления разрушенного бомбежками хозяйства, и книга Корнея Ивановича проскользнула в те дни без следа мимо внимания рецензентов и критиков, а иначе бы Шенгели вынужден был отбиваться от них не в 1950-е годы, а намного раньше.
9 сентября 1944 года в процессе подготовки выпуска переводов избранных произведений Махтумкули, в который намеревался войти со своими переводами его бывший ученик Марк Тарловский, Георгий Шенгели передал заведующей редакцией литератур народов СССР «Гослитиздата» Александре Рябининой свое требование, в котором говорилось: «Махтума я дам лишь при том условии, что книжка будет целиком моею. У Вольпин всего два или три перевода, напечатанных здесь в журнале, а Марк свою халтуру издавал дважды, хватит, – и я не намерен на своих плечах его вывозить».