— Эко вы загнули, — улыбнулся Алексей Иванович. — Карабчевский не провозглашает социалистических идей, разве что в спальне и под одеялом, чтобы охранка не услышала. Что же касается жадности до денег, то это слабость, которой грешат многие.
— Но ведь то, что я говорю, по существу правильно! — не унимался Александр.
— Да, по существу правильно. Но как говорит мой духовник: лучше милостыню не подавай, да только людей не осуждай!
— Я не осуждаю, я выставляю нравственную оценку, — поправил Шумилова молодой оппонент.
— Вы делаете это со страстью, с пылом горячего молодого сердца. А надобно — с холодной головой, — возразил ему Шумилов. — Легко судить других, да только кто мы такие, чтобы судить? Карабчевский толковый, думающий юрист, понимающий толк в сыскной работе. Это, видимо, наследственное. Вы знаете, что его дед был полицеймейстером Крыма?
— Тем более! — воскликнул Александр. — Вы посмотрите, что получается: дед обласкан властью, выпестован ею, а внук, подобно жуку-короеду, эту власть ничтожит.
— Оттого, что Карабчевский защищал некоторых одиозных деятелей, он, как человек, хуже не становится. В конце концов, даже закоренелый преступник имеет право на компетентного защитника. Вы не возражаете?
— Против этого — нет.
— А Карабчевский как раз и есть тот самый защитник. Он нивелирует закон, делает его равно применимым как к преступнику, так и к преследователю. Хорошо, что он таков, каков есть. Было бы много хуже, если б он оказался другим: лояльным к власти и расшаркивающимся перед окружным прокурором. Не нужны России такие адвокаты, видит Бог, не нужны!
Без проволочек закончив свои дела в «Обществе», Шумилов уже в начале одиннадцатого шагал к Малой Садовой, где в своей конторе Карабчевский назначил ему встречу. Отыскав нужный адрес, Шумилов понял, что явился слишком рано. Не желая показаться человеком дурного тона, он с десяток минут простоял на углу Итальянской улицы, наслаждаясь благодатью теплого осеннего дня.
Наконец, ровно в половине одиннадцатого Алексей Шумилов переступил порог пятикомнатной квартиры в бельэтаже, которая служила конторой присяжного поверенного Карабчевского. Визитера встретил тот самый юноша, что давеча доставил Шумилову конверт. Не мешкая, молодой человек проводил его в кабинет адвоката.
Карабчевский, смуглокожий, с копной вьющихся черных волос, доставшихся в наследство от турецких предков, усадил гостя в объемистое кожаное кресло в углу кабинета, устроился в таком же кресле напротив, подчеркнув тем самым доверительность предстоящей беседы.
Шумилов и Карабчевский являлись людьми одного поколения, обоим было чуть за тридцать, они были одного воспитания, одного круга общения, каждый мог гордиться пройденным путем, хотя следовало признать, что у адвоката на этом пути денег и роз было все же поболее.
Они начали разговор как равные партнеры и единомышленники, только у Карабчевского голос был ласковее, а манеры вкрадчивее, видимо, в силу выработавшегося профессионального навыка.
— У нас, Алексей Иванович, много общих знакомых, от которых я слышал по вашему адресу массу самых лестных похвал, — начал адвокат.
— Ну что вы, Николай Платонович, — улыбнулся Шумилов.
— Алексей Иванович, не буду вас мучить, сразу к делу, — продолжал адвокат. — Вы слышали что-нибудь об убийстве Сарры Беккер?
Шумилов на секунду задумался, перебирая в памяти имена и события последнего времени.
— Да, читал кое-что в газетах. Там, кажется, и изнасилование было? Полиция обвинила работодателя девочки, я ничего не путаю? Фамилия у него еще такая странная — как отчество. Мирович, кажется…
— Мирович — это офицер, который в середине восемнадцатого столетия хотел Иоанна Антоновича из тюрьмы освободить, — поправил Карабчевский. — Наш же герой носит фамилию Миронович. Иван Иванович Миронович.
Карабчевский помолчал пару минут и продолжил:
— Так вот, открою тайну, о которой газеты пока не знают: он мой клиент. Я имел с ним чуть ли не пятичасовое свидание, много говорил и пришел к твёрдому убеждению, что Сарру Беккер он не убивал. Улики против него все косвенные. Хотя, признаюсь, одна к одной, так хорошо подогнаны, не знаешь, что и подумать. Газеты уже успели слепить такой образ ростовщика-кровопийцы, растлителя малолетних, да еще с полицейским прошлым, что для прокуратуры он стал идеальной мишенью обвинения. Полагаю, что Мироновича уже презирает весь Петербург. Официальная версия исходит из того, что он убил Сарру в пылу ярости за отказ девочки сделаться его любовницей. А другие версии, которые, возможно, изменили бы всю направленность следствия, остались вообще не отработанными. Вот я и хочу попросить вас подключиться к этому делу и помочь мне восполнить этот пробел.
Карабчевский замолчал, словно предлагая Шумилову высказаться.
— Я понял суть вашего предложения, — сказал Алексей Иванович. — Но в таких делах у меня есть принцип, от которого я не отступаю.
— У меня тоже, — улыбнулся Карабчевский. — В чем заключается ваш принцип?
— Я не помогаю преступникам. Если я приду к убеждению, что меня пригласили работать в интересах преступника, я откажусь от работы и сообщу
полиции все, что мне станет известно по делу.
— Наверное, это правильно, — кивнул адвокат. — Обещаю, что не буду предлагать вам сделаться пособником убийцы.
— Прекрасно, значит мы поняли друг друга правильно. Продолжайте, пожалуйста, — попросил Шумилов.
— Полиция вообще сработала весьма топорно. Представляете, они потеряли важнейшую улику — клок волос с головы убийцы, который погибшая девочка зажала в кулаке. Глупейшая оплошность, если не того хуже! Я говорю о прямом умысле.
Далее Николай Платонович принялся максимально подробно, если не сказать дотошно, излагать известные ему обстоятельства преступления. Он привел свидетельства соседей, дворников, выводы полиции, содержание протокола аутопсии и прочие детали.
— Дела, разумеется, мне читать никто не давал. Все что знаю — разрозненные фрагменты, собранные буквально по крупицам. Как относится ко мне полиция, полагаю, объяснять не надо, так что на сколько-нибудь продуктивный обмен мнениями рассчитывать не приходится. Мне очень помогает один человек, штатный полицейский, хорошо знающий Мироновича еще по тому времени, когда тот возглавлял вторую Литейную часть. В силу понятных причин я не могу открыть вам фамилию этого человека. Он сообщает некоторые детали, которыми располагает следствие, но, как вы понимаете, делает это с чужих слов. К самому следственному производству он доступа не имеет, поэтому кормится слухами. Возможно, что-то из того, что я вам сейчас сказал, в дальнейшем подвергнется уточнению либо вообще будет отвергнуто, так что не судите меня строго. Пока что хочу спросить, что вы об этом деле скажете?
— На первый взгляд, версия полиции выглядит сильной, логичной и стройной. Плохо дело Иван Иваныча. Но вы правы, Николай Платонович, полиция явно недоработала. Имело бы смысл отыскать женщину, которую сосед видел сидящей с Саррой на ступеньках лестницы в вечер убийства. Время было позднее, уже около двадцати трех часов. А смерть наступила минут через пятнадцать-тридцать? Ведь это же аксиома: ищи того, кто последним видел жертву, зачастую это и есть преступник.
— Ещё что-нибудь вам бросилось в глаза?
— Полицейское прошлое вашего подзащитного.
— Вот-вот, — закивал Карабчевский, — старая вражда, ненависть. Миронович мне сказал, что сажал многих, у него были громкие задержания. Еще признался, что бил задержанных преступников.
— Сильно бил?
— Сильно, ногами. Он уверен, что зуб на него с тех еще времен наточили многие.
— А Миронович ничего подозрительного не замечал в последние недели? Встречи, может, какие-то неожиданные происходили? Предметы обстановки не на своих местах оказывались?
— Нет, ничего такого не было. Миронович, насколько я составил о нем представление, человек основательный, осторожный, внимательный. Работа ростовщика, знаете ли, требует всех этих качеств. Опять же, опыт полицейской работы имеется. Если бы слежка за ним была кем-то установлена, он бы её почувствовал.
— Ну ладно, — Шумилов махнул рукой. — Думать можно о многом. От меня что вы хотите?
— Пока один мой порученец опрашивает кондукторов конки, я хотел бы попросить вас разыскать женщину, упомянутую дворником и одним из свидетелей. Или, по крайней мере, разобраться в вопросе, существовала ли вообще эта женщина. Сколько вам надо на расходы?
— Двадцать пять рублей в сутки. И разумеется, под честное слово.
— Ну разумеется, расписки я не потребую, — усмехнулся Карабчевский. Он встал с кресла, взял с письменного стола ежедневник, между страниц которого наподобие закладок оказались заложены банковские билеты различного достоинства. — Вот, пожалуйста. Поторопитесь, голубчик. В расходах не скаредничайте, мой клиент — человек состоятельный.
— Прекрасно, — Шумилов принял деньги. — Вы говорите, она на извозчике ехала от Знаменской площади?
— Да, один из дворников, не знаю, кто именно, вроде бы видел, как извозчик остановился напротив дома 57, из него вышла эта дама в шляпке и вуали, подозвала Сарру и о чем-то с ней минут пять говорила. Потом села обратно и уехала на том же извозчике.
На том и расстались.
Уже в дверях Алексей Иванович на секунду задержался и повернулся к Карабчевскому:
— Николай Платонович, я вам сказал, что в своей работе я руководствуюсь принципом, на что вы заметили, что у вас тоже есть принцип. Интересно,
какой?
— Я не люблю, когда на один забор навешивают всех дохлых кошек с майдана, — не задумываясь, ответил Карабчевский.
Шумилов в каком-то смысле был даже рад новому заданию. Ему уже давно хотелось встряхнуться, вновь почувствовать горячечный азарт идущей по следу гончей. С некоторых пор он начал ясно понимать, что больше всего на свете его влечет именно такая работа, а вовсе не то бумагомарание, наполняющее будни судебного следователя. По прокуратуре он не скучал.