— Ну почему же не помочь? — с шумом выдохнул извозчик. — Оченно даже сможем. Тем более если вознаграждение такое. Пятьдесят рублёв, говорите?
— Да, пятьдесят.
— Понятно, — Петр на минутку задумался. — Хорошо, обеспечим мы вам все, что надо. Скажите, как вас найти, и прямо же сегодня этот возница к вам явится собственной персоной.
— Прекрасно, — Шумилов назвал адрес и протянул извозчику свою визитку. — Покажете эту визитку швейцару, он скажет, как пройти. Я его предупрежу.
— К какому часу прикажете подойти? — Петр почтительно рассматривал вычурный герб «Общества поземельного взаимного кредита», изображенный на визитке Шумилова.
— Скажем, к десяти вечера, успеете дела свои закончить?
Петр Никифорович молча кивнул.
— Ну, вот и давайте тогда в десять.
Соскочив с пролетки, Шумилов на секунду остановился и внушительно произнес:
— Только вот что, Петр Никифорович, сам запомни и брату скажи. Упаси вас Бог привести мне «подставного» дурачка. Я сразу пойму, что это не тот человек. Знаешь такую статью в Уставе уголовного судопроизводства: «Препятствие правосудию»? Так вот, либо вы мне поможете, либо полиция применит эту статью к вам обоим.
Имелось у Шумилова опасение, что артельный старшина, пожелав заработать на дармовщинку пятьдесят рублей, направит к нему совсем не того человека, который в действительности возил неизвестную дамочку по Невскому.
Однако, когда вечером на пороге его квартиры появились рослые лопатобородые мужики, Шумилов только крякнул: визитеров оказалось трое. Впереди троицы стоял колоритный типаж сусанинского типа. Открытое широкое лицо, осанистая фигура, достоинство и многозначительность во взгляде… Выпустить бы такого на сцену Мариинки, и он сорвал бы аплодисменты одним своим появлением. Несомненно, это и был Сил Никифырыч, вполне соответствовавший обликом своему сермяжному имени-отчеству. Стоявшие позади него двое мужчин были, как говорится, «породой помельче», с мелкими чертами лица, светло-русыми волосами, давно не знавшими расчески. Один из них, немного старше другого, лет под тридцать пять-сорок, имел лицо, как будто поврежденное оспой. Шумилов затруднился бы сказать, действительно ли это следы страшной болезни или просто следствие какого-то кожного заболевания.
Вся троица стояла на лестничной площадке и не переступала порог квартиры. Госпожа Раухфельд, предупрежденная Шумиловым о возможном появлении важных «деловых гостей», была явно озадачена приходом простолюдинов. Открыв визитерам входную дверь, она даже не пригласила их войти, что свидетельствовало о крайней степени растерянности.
— Господин Шумилов? — осторожно начал стоявший впереди.
— Силантий Никифорович, насколько понимаю? — в свою очередь поинтересовался Шумилов. — Прошу вас, заходите.
Явившиеся были явно смущены обстановкой богатого жилища, в котором неожиданно для себя оказались, но отступать им было некуда. Разоблачившись до поддевок и косовороток, они прошли в кабинет Шумилова, где все четверо расселись вокруг стола.
— Господа, сразу к делу, — начал Алексей Иванович, не желая терять времени на лишнюю в данный момент преамбулу. — Меня интересует человек, который управлял экипажем, у которого сиденье возницы оббито серебряным позументом с кистями. У вас два таких экипажа, что ли?
— Никак нет, Алексей Иванович, — степенно объяснил Силантий. — Экипаж один, возницы два. Один уезжал в деревню, а вместо него ездил другой. Поскольку я не знал, какое число вас интересует, я привёл обоих.
— Так, — Шумилов запнулся. — Тогда зайдем с другой стороны: у вас под одним жетоном два человека ездят?
— Никак нет-с, — вежливо отозвался староста. — В этом смысле у нас все чисто. Просто людей пересаживал по своим… так сказать, причинам. Мы закон не нарушаем-с, господин Шумилов.
— Хорошо. А с паспортами все у ваших людей в порядке? У обоих выправлены?
— У обоих паспорта зарегистрированы. Я же говорю, у нас все чисто, не извольте беспокоиться.
— Ну ладно, тогда скажите мне, кто из вас работал вечером двадцать седьмого августа на этом экипаже?
Силантий Никифорович внимательно посмотрел на своих людей. Те, в свою очередь, переглянулись, рябой негромко пробормотал: «Не-е, не я…». Второй
поднял руку, точно гимназист за партой:
— Я работал. Как раз накануне вернулся из деревни.
— Как тебя зовут? — поинтересовался Шумилов.
— Андрей Копытин.
— Вот что, Андрей, скажи, пожалуйста, ты можешь вспомнить, кого и куда вез, скажем, в шесть часов вечера?
— Да, — уверенно ответил извозчик. — С нижегородского поезда клиент был. Отвез его в меблирашку на Лиговке, дом 82.
— Хорошо… — Шумилов задумался на секунду. Было очевидно, что извозчики, работавшие у главного вокзала столицы, отмеряли время прибытиями и отходами поездов. В принципе, это могло бы здорово помочь в уточнении некоторых деталей и повышало доверие к словам извозчика. — А кого ты повез через два часа?
— Через два часа — это в восемь, что ли? Без четверти восемь «Екатеринбургский скорый» подходит. С него я взял господина офицера, казачьего есаула.
— А почему ты уверен, что это было именно в тот день? Может, есаул сел к тебе двадцать восьмого августа? — полюбопытствовал Шумилов.
— Никак нет, — подал голос Силантий Никифорович. — Екатеринбургские скорые по нечетным.
— И потом, — дополнил ответ старосты извозчик. — Это мой первый рабочий день после возвращения в Питер. Я ж говорю, из деревни вернулся — ездил родителей проведать. Я этот день хорошо запомнил.
— Ладно, дальше пойдем, Андрей. Какой поезд был следующим и кого ты с него взял?
— Следующий — без четверти девять. Но там я никого не взял.
— А кого же и куда ты вез сразу после девяти часов?
— Барыньку дурную. Но она была не с поезда. Не знаю, откуда она вышла, но не с вокзала точно. Сама ко мне запрыгнула. Хорошо ее помню, как на грех, в историю из-за нее вляпался.
— Как это? — насторожился Шумилов.
— Ну, я когда её посадил, подбегает ко мне один из новгородцев — тоже, значит, извозчик, но они по Лиговке возят, Знаменка — не их место. Так вот, подбегает, кнут в руке и глаза такие… бешеные. Зачем, говорит, клиентку мою перебиваешь. Я ему: эка, хватил, охолодись-ка, милой! У ней на лбу, чай, не написано, что она — твой клиент! И вообще, с какой это стати она твоя, коли здесь наше место! Поцапались, одним словом, — Андрей Копытин очень выразительно воспроизвел интонацию, с какой отвечал конкуренту, и это получилось у него неожиданно комично.
Шумилов не сдержал улыбки:
— Да ты просто артист! Ну, а барынька что?
— А она меня зонтиком в спину тычет — дескать, поехали. Слов же нету, чтобы по-человечески сказать! Ну, я ее и повез. Да только с новгородцем тем история не кончилась. Через два дня зашел я в чайную позади вокзала, а он там с дружками. В общем, вспомнил он меня и давай по ушам ездить, учить политесу! Слово за слово, он мне в ухо, а я-то терпеть не стану и — ему в сопатку. У меня это запросто. А там этих братишек новгородских с дюжину, честное слово, еле ноги унес, — рассказчик повернулся в старосте. — Сил Никифырыч, вы помните, я ж рассказывал!
— Да, было такое дело, — кратко отозвался староста, — ходил я к их «старшому» по этому делу.
— А как этого героя звали, не припомнишь?
— Да вроде его дружки Дементием кликали, — не очень уверенно ответил Степан. — Здоровенный такой мужик, рябой, харя круглая, красная, хоть прикуривай!
— Ну-с, вернемся к нашей барыньке, — решил Шумилов. — А куда ж ты её вез?
— Она села здеся, ну, то есть на Знаменской площади, а повёз я ее по Невскому, она хотела добраться до театра на Итальянской.
— В дороге что-нибудь было интересное: может, где-то останавливались, о чем-то говорили?
— Да ну, куда там говорили! — Андрей махнул пренебрежительно рукой. — Зонтом меня в спину тыкала, давай, дескать, погоняй! Где-то на полпути между Надеждинской улицей и Литейным попросила остановиться. К девчонке обратилась, которая по тротуару шла. Потом вышла на минутку, о чем-то с ней поговорила, мне сказала стоять, ждать. Опять села и потом уже я её высадил на Итальянской, напротив театра.
— О чем же она спросила девочку?
— Девочка-девочка, щеночка маленького не хочешь взять? Та ей, дескать, а что за щеночек? Но мамзель выскочила из коляски, и что там дальше говорила, не знаю.
— Понятно. А когда она на Итальянской вышла, куда направилась?
Андрей Копытин пожал плечами:
— Не-а, не знаю. Неохота мне было на неё смотреть. Противная мамзелька, глупая. Ко мне сразу же парочка подскочила, там ведь место бойкое, людное.
— Значит, ни лица ее не запомнил, ни имени не знаешь?
— А на что мне ее имя? Я имени её вообще не слышал. Чай, она мне не кума, не невеста. Лица не помню, это точно, да и не видно его было — шляпка на голове такая черная, с вуалеткой. А вот юбка в клетку — это хорошо запомнил, сумка такая черная, с костяными ручками. И зонтик желтый такой, длинный. Ух, и больно же она им меня в спину тыкала, почитай, как штыком. Окаянная! — извозчик досадливо покачал головой.
— Что ж, Андрей Копытин, хорошая у тебя память, за то тебе и награда хорошая, — Шумилов поднялся с места и, подойдя к письменному столу, отсчитал пять красненьких ассигнаций. — Как и обещал, пятьдесят целковых.
Извозчик аж даже отшатнулся от протянутых денег:
— Это не мне, это Силу Нифырычу.
Шумилов отдал деньги старосте:
— Строго в вашем департаменте, Силантий Никифорович!
— Ничего, мы поделимся, — без тени иронии отозвался староста.
9
Шумилов испытывал определенное удовлетворение результатами первого дня розысков. Теперь он твердо знал, что женщина в пролетке действительно существовала, и она разговаривала с Саррой Беккер буквально за два часа до гибели последней. Сама тема начатого разговора представлялась Алексею Ивановичу весьма подозрительной: с чего это вдруг проезжавшая мимо в пролетке женщина решила поинтересоваться у незнакомой девочки, не желает ли она взять щенка?