Алексей наклонился к нему и жестко, вложив всю силу, ударил извозчика кастетом вторично, на этот раз по ребрам. Помедлив секунду, добавил и в третий раз, так чтобы наверняка лишить противника желания продолжать бой. Шумилов прекрасно знал, что зачастую у выпившего человека меняется восприятие боли, и даже получившие серьезные травмы люди оказываются в силах продолжать сопротивление. Кроме того, Шумилова душил гнев, он был готов буквально затоптать в грязь своего обидчика.
Шумилов выпрямился и, с глубоким внутренним удовлетворением наблюдая за конвульсиями человека подле своих ног, процедил:
— Ну что, падла краснорожая, наелся? Думал, самый умный в этом департаменте? Женщин ты уже любить не будешь никогда, это я тебе обещаю. Вопрос в другом, Дементий: останешься ли ты вообще жив. Я ведь имею полное право сейчас тебя убить. А что поделать, оправданная самозащита. Уж я оправдаюсь перед судом, верь мне.
Дементий корчился и немо ловил ртом воздух. Примерно через полминуты, или чуть более, кое-как восстановив дыхание, он просипел:
— Знаешь что, барин… Помяни слово, не уйти тебе отседа…
Он не договорил, потому что Шумилов наклонился и снова ударил по ребрам зажатым в кулаке кастетом.
— Ты не понял песни, Дементий! Ты сейчас сам будешь плакать и просить, чтобы я поскорее отсюда ушел.
Шумилов испытывал огромное желание ударить лежавшего ногой, но прекрасно знал, что лакированные туфли, купленные в магазине Франсуа Пежье за тридцать пять рублей, порвутся от первого же доброго пинка.
— Слышь, Дементий, ответь на мои вопросы, и я не посажу тебя в тюрьму, — предложил Шумилов.
Дементий стоял на четвереньках, опустил голову вниз и промычал:
— М-м… м-м… слышь, адвокат, ну что я тебе сделал, а-а? Отвяжись, а-а…
Шумилов не успел ответить. Из канавы, прорытой поперек двора, стали быстро выскакивать мужички — один, второй, третий. Шумилов отпрянул назад, потянул из кармана пыльника револьвер, который зацепился мушкой за подкладку, и закричал:
— А ну, братишки, кому пулю? Подходить по одному в порядке живой очереди!
Времени нельзя было терять: секунда-другая, и его могли посадить на «перья» друзья побитого извозчика. Так и не вытащив полностью револьвер, Шумилов взвёл курок и выстрелил вверх через одежду:
— Всем стоять по местам! Больше предупреждать не стану!
Грохот выстрела прокатился по тихому двору, словно раскат грома. Ошарашенные мужики застыли, боясь пошевелиться. Шумилов тут же взвел курок для нового выстрела и поворотился к Дементию:
— Слышь, хряк красномордый, будешь отвечать на вопросы или коленку тебе отстрелить? Если б мы были не в Питере, а где-нибудь в лесу, я бы твои пятки в костер сунул. Ты б у меня севильским цирюльником запел, честное слово.
Дементий по-прежнему стоял на четвереньках. Было видно, что ему по-прежнему очень больно, и он при всем желании не мог подняться. Однако, обратив лицо к Шумилову, он процедил:
— Ну чё тебе надо, а? Ну-у чё ты ко мне прицепился, барин?
— Хорошо, Дементий, хорошо. Уже много лучше, чем раньше! Ну-ка, расскажи мне о дамочке, что ты возил двадцать седьмого августа. Только не ври, видит Бог, прострелю тебе коленку, ведь инвалидом станешь, ей-богу, станешь, Дементий! Подаяние просить станешь, а тебе не дадут, скажут, мордатый, сука, здоровый. Иди, падла, землю пахать, а не милостыней христовой побираться. Да я б тебе и сам не подал, видит Бог, лучше пристрелил под забором. Ты ж, падла, душегубец, я тебя насквозь вижу.
— Да о какой дамочке ты толкуешь, барин?! — чуть не заплакал извозчик. — Скажи ясно, о какой? Их, этих дамочек, как грязи катается! Ты о какой спрашиваешь?!
— О той, Дементий, из-за которой ты поссорился с Андреем Копытиным, из рязанской артели извозчиком. Помнишь, сучий потрох, или тебе локоть прострелить?!
— Не надо стрелять, — взмолился Дементий. Видимо, он был окончательно сломлен. — Да помню я эту дамочку, помню! Токмо не стреляй! Как глупо все получилось! Странная бабенка, с-сука, ты из-за нее, что ли, ко мне пристал?!
Происходящее, должно быть, выглядело совершенно нереально. Шумилов с направленным в сторону вылезших из канавы мужиков револьвером и стоящим подле него на четвереньках Дементием был очень импозантен, если б только не перепачканные грязью руки и плащ.
— Давай-ка по порядку!
— Ну, короче, села она ко мне около Свечного переулка. Вези, говорит, на Гончарную. Повёз, лучше бы не связывался с дурой. Замочить надо было, замочить дуру! В самом начале Гончарной остановила и пошла в контору ростовщика. Фамилии не помню, ну еврей, короче, или поляк, одно и то же… Ну, я остался ждать чуть поодаль. И точно помню, что когда она заходила к нему, была рыжая, такая… темно-рыжая. Волосы вверх подобраны, и на голове ничего… ничего не было! Сижу, жду-пожду, как последний дурень на завалинке. Вдруг смотрю, эта падла прыгает к другому извозчику! А там как раз поблизости рязанцы стояли. Только рыжих волос уже не видать было — на голове у ней шляпка с вуалью, черная, и лицо закрыто. А я ее, курву эту, признал по остальной одежке — юбка на ней была приметная, такая, в клетку, а в руках зонтик длинный, дурацкий, желтый. От солнца, значит. А какое, на хрен, солнце, весь август шли дожди?! Ну, я подскочил к рязанцу — сука, мол, не дело чужих клиентов перехватывать, да он, гад, только отмахнулся. Ну, они и уехали…
— А как эту даму зовут, ты случайно не знаешь? Может, кто-то ее называл? — бесцеремонно перебил рассказчика Шумилов.
— Да откуда ж, господин хороший, знать-то? Мы люди маленькие. Отстань от меня, а-а, барин, ну, чё ты ко мне пристал, а-а?..
Может быть, Шумилов и отстал бы от извозчика в другой ситуации, но тут из-под арки выскочил полицейский. Увидевши расстановку сил: один человек с пистолетом, а против него трое плюс еще один на четвереньках — он рванул из ножен свой палаш и заревел:
— Всем оставаться на местах!
Вот уж воистину явление…
Шумилов опустил пистолет и как можно спокойнее сказал:
— Господин полицейский, подойдите, пожалуйста, и выслушайте меня! Я, помощник присяжного поверенного Карабчевского, осуществил только что задержание лица, причастного, возможно, к ряду противозаконных деяний. Это лицо находится перед вами, уж извините, на карачках. Фамилия моя Шумилов, вот моя визитная карточка, — Алексей опустил руку во внутренний карман и протянул визитку полицейскому. — Я вас попрошу доставить этого человека в участок, — последовал кивок в сторону Дементия, — и подержать его там до утра. К вам явится агент сыскной полиции, которому вы его и сдадите.
Полицейский, вдвинув палаш обратно в ножны, живо нагнулся над Дементием и выдернул из его штанов пояс. Не прошло и четверти минуты, как с помощью этого пояса он связал накрест запястья извозчика. Затем полицейский, рванув за ворот цигейки, поставил Дементия на ноги. Тот, однако, не смог стоять прямо и привалился, согнувшись, к забору. Полицейский, не разобравшись, дал ему крепкую затрещину:
— Стоять по стойке «смирна-а»!
— Он не может стоять, — пояснил Шумилов. — У него причинное место зело болит.
Полицейский сноровисто ощупал задержанного, быстро прошелся по его карманам. Из правого бокового кармана меховой цигейки он извлек большой кусок грязной ваты и хотел было положить его назад, но Шумилов прикрикнул:
— Но-но, квартальный, ну-ка разверните вату!
Она оказалась свернута наподобие рулона. Внутри оказались золотая заколка для галстука с бриллиантом, золотые запонки, две многократно свернутые «катеньки» — сторублевые ассигнационные билеты с изображением Екатерины Второй.
Полицейский покачал головой:
— Эвона! Хорош гусь…
И он, снова вытащив из ножен свой палаш, толкнул задержанного в плечо:
— Пш-шел, давай, в участок, переставляй мослы живей!
Как это ни покажется удивительным, но Шумилов смог сдать в полицейский участок Дементия даже без составления протокола. Фактически его участие в задержании извозчика никакого документального отражения не нашло. Это, безусловно, было одним из достоинств сословного общества — человек с хорошей стрижкой, с вензелем на визитке и в дорогой одежде априори признавался лучше и порядочнее любого лохматого бродяги.
В первом же почтовом пункте, попавшемся Шумилову на Лиговском проспекте, он написал короткую записку на имя начальника столичной сыскной полиции Ивана Дмитриевича Путилина. Текст её гласил: «Ваше высокородие, Иван Дмитриевич! Мною — небезызвестным вам Шумиловым Алексеем — только что произведено задержание одного из возчиков новгородской артели по имени Дементий. При нем найдены вещи, ему заведомо не принадлежащие: золотые запонки, заколка для галстука, а также 200 рублей ассигнациями. Есть основания подозревать его в причастности к преступлениям, совершенным на территории Петербургского судебного округа. Будьте любезны, направьте во вторую Литейную часть, куда доставлен задержанный, одного из своих агентов.
Возможно, удастся устроить опознание.
Р.S. Ваш агент в штатском, направленный для сбора сведений по делу Мироновича под видом точильщика ножей, намудрил с гримом. Подскажите ему, что в двадцать пять лет не надо гримироваться в пятидесятилетнего деда. Такие ошибки могут стоить жизни.
С неизменнейшим уважением, Шумилов».
Заплатив за срочную доставку по городу двадцать копеек, Шумилов устремился дальше. Он постепенно отходил от недавней драки, и мысли его начинали крутиться вокруг услышанного от Дементия рассказа. Получалось что-то совсем уж малопонятное: из пролетки вышла и зашла в ссудную кассу рыженькая женщина без головного убора, а вышла в шляпке с вуалью. Откуда же взялась на ней эта шляпка с вуалью? Она ее купила в конторе ростовщика? Маловероятно. Во-первых, в подобные места ездят совсем с другими целями. Во-вторых, надо знать женщин: купив обновку, они сто раз покрутятся перед зеркалом, перемеряют ее со всякой своей одеждой, приспособят к ней не только прическу, но даже походку и посадку головы. А представить, чтобы вот так просто купила, одела и пошла — это немыслимо для женщины. И тогда что же получается? А получается, что дамочка шляпку не покупала, а привезла с собой и потом просто вытащила из сумочки.