ок, не было найдено никаких следов постороннего присутствия, во всяком случае таковые следы не обратили на себя внимание полицейских.
Затем полицейские перешли в главную комнату кассы. Шкафы и стеклянная витрина были заперты, замки на них нетронуты. На полу валялись разбросанные в беспорядке десять просроченных квитанций на заложенные в ссудной кассе Ивана Мироновича вещи.
Во время осмотра помещения кассы в полутемной прихожей раздались голоса — один взволнованный, требовательный, другой — примирительно-официальный. Потом дверь в комнату приотворилась и в щель просунулась голова полицейского:
— Ваше благородие, тут хозяин кассы пришел. Прикажите пустить?
Непонятно было к кому он обращался, но поскольку пристав был единственным человеком в полицейской форме, то он и ответил:
— Давай его сюда. Пусть заходит.
В комнату буквально ворвался крепкий, лет 50-ти мужчина, с седеющей курчавой шевелюрой, с нафабренными седыми усами. Невысокого роста, с прекрасным персиковым цветом лица и полными красными губами, он был одет в добротную брючную пару из качественной темно-серой шотландки. Черный велюровый жилет выражал претензию хозяина на элегантность, а толстая золотая цепь от часов недвусмысленно свидетельствовала о его зажиточности. Он производил впечатление человека, который своего не упустит. Отличная осанка и уверенная манера держаться выдавали в нем отставного военного, впрочем, как и усы, которые согласно традициям того времени могли иметь лица, обладающие правом ношения мундира. Иван Иванович Миронович выглядел взволнованным и возмущенным. Ему еще во дворе рассказали о случившемся и он прямиком, не делая попыток взглянуть на труп девочки, бросился к своим шкафам.
— Взгляните, все ли ключи и вещи на месте, не пропало ли чего, — после взаимного представления обратился к нему Черняк.
Миронович подошел к отгораживающему угол шкафу, запустил руку глубоко в щель и выудил связку ключей, которая, по всей видимости, висела на гвозде, вбитом в заднюю стенку шкафа. Взяв связку в руки, он внимательно осмотрел её, убеждаясь, что все на месте. Потом проверил замки на шкафах и витрине — все было заперто. Двигался Миронович быстро, резко, шумно дыша и не переставая рассказывать, как ему только что внизу, во дворе, рассказали и про убийство, и про дверь, стоявшую всю ночь открытой, и про полицию… Выглядел он по-настоящему взволнованным, если не сказать, напуганным.
Пристав Рейзин, наблюдавший за ним безмолвно, вдруг произнес:
— Не желаете ли взглянуть на труп, господин Миронович? Там, в маленькой комнате…
Хозяин кассы не ответил. Он подошел к витрине и внимательно всматривался в предметы, помещенные за стеклом.
— Так и есть! — воскликнул он, — Я же чувствую, что меньше стало! Не хватает! Не все вещи на месте! Пропали часы, да не одни, медальон… еще брошка, портсигар, портмоне для серебряных монет… — принялся он перечислять.
— Это были самые ценные вещи в витрине? — спросил Гаевский.
— Да нет же, нет! То-то и странно, сам не пойму! Вот же, почти рядом — очень дорогая табакерка, финифть, белое золото, посмотрите, ее почему-то не взяли… Странно как-то.
— А замок-то нетронут, — многозначительно проговорил Черняк. Он, вооружившись лупой, рассматривал замочную скважину на крышке витрины. На ней не было ни царапинки, ни щелочки вокруг, замок плотно сидел в своем гнезде.
— Может, вынуть и разобрать? — предложил Гаевский.
— Ну-ка, Викентий Александрович, дайте-ка я попробую, — сказал сыщик Иванов, опускаясь перед витриной на корточки и извлекая из кармана собственную 10-кратную складную лупу.
Пока сыскари — каждый со своей лупой — рассматривали крышку витрины, пристав обратился к хозяину кассы:
— Вам, полагаю, следует составить список пропавших вещей и бумаг. Но с этим можно повременить… Не хотите ли, все-таки, посмотреть на девочку? Как-никак, она была вашей помощницей.
— Да, она была… смышленая, — рассеянно кивнул Миронович, — Да что уж теперь… Нет, на труп смотреть не хочу, увольте… потом…
— Какое страшное преступление — убийство с изнасилованием! — с нажимом произнес Рейзин, глядя на хозяина кассы неприязненно и цепко.
— То есть как?! — взвился при этих словах Миронович, — Какое тут изнасилование, тут изнасилования нет, тут не может быть изнасилования! — громко и неожиданно возбужденно заговорил он.
Крайне озадаченный такой реакцией, Рейзин ответил ему:
— Почему же вы можете знать, что тут нет изнасилования, когда отказываетесь даже взглянуть на убитую?
Миронович, выдвигавший в это время попеременно один за другим ящики стола, отвлекся от своего занятия, строго глянул на пристава и весомо проговорил:
— Полноте, господин пристав, не ловите меня на слове. Оставьте свои детские приемы для голытьбы с Сенной. Я отработал в полиции 12 лет и толк в полицейской работе знаю. Какое тут может быть изнасилование, скажите мне? Зачем грабителям девочку изнасиловать-то?
— Известно зачем: удовольствия ради! — парировал пристав.
— Бандит идет на убийство, рискует угодить в каторгу и на всю оставшуюся жизнь остаться прикованным к пятипудовой тачке! Зачем ему терять время на девчонку? Да он за одни золотые часы, взятые из этой витрины, возьмет лучшую шлюху с Лиговки. А тут — возня, шум, гам. Вы посмотрите какой двор-колодец: здесь в окно крикнешь и весь дом услышит, что на первом этаже насилуют. Да, вот и векселей недостает! Хорошие векселя были, на предъявителя, на большие суммы, просроченные, хоть сейчас к взысканию предъявляй. Да их с руками и ногами оторвут в любой закладной кассе!
Черняк, внимательно выслушавший речь Мироновича, протянул ему несколько бумажек, найденных на полу, попросил посмотреть. Хозяин кассы стал их перебирать, тихо бормоча фамилии закладчиков.
— А векселя Грязнова нет ни в столе, ни здесь. На 50 рублей был вексель. А других вы не нашли?
— Нет, это все, — ответил Черняк.
— Скажите, Иван Иванович, а как вы провели вчерашний вечер? — спросил хозяина кассы Гаевский.
— Да очень просто провел, обыкновенно. Часов до девяти вечера был в кассе, потом поехал домой, на Болотную, дом 4 — там у меня квартира. Да, еще по пути, на Невском, попалась мне старинная знакомая, с ней перекинулся двумя словцами.
— Кто такая? — тут же поинтересовался Черняк, извлекая из жилета маленький блокнотик и такой же маленький остро отточенный карандаш. Он приготовился записать ответ Мироновича.
— Анна Филиппова, мещанка, живет рядом, на Невском, дом 51.
— А позже? — продолжал расспрашивать Гаевский.
— Да как всегда — дома переоделся к ужину. Сели поужинать с семьей. Потом все разошлись, а я еще остался за столом, пил чай. Потом лег спать.
— Прекрасно, — кивнул Гаевский, — И в котором часу вы приехали к себе на квартиру?
— Да я на часы и не смотрел. Наверное, в 11-м. Вы что же, алиби мое выясняете? Так все мои домочадцы могут подтвердить, что вечером я был дома.
Он держался уверенно, абсолютно спокойно, глаз не прятал, но только все равно было в нем что-то подозрительное и даже неприятное — уж больно многословен и активен он был в такой неподобающий момент. Ведь совсем рядом еще лежал труп хорошо знакомой ему девочки. И особенно подозрительным казалось то, с какой аккуратностью и самообладанием преступник действовал в кассе — он не разбил витрину, не сломал замки, лампу керосиновую затушил. Уж не для того ли, чтобы ненароком не устроить пожар? Неужели преступник — жестокосердный убийца! — заботился о сохранности имущества ростовщика-мироеда? Странно это было как-то…
Присутствовавшие в комнате обратили внимание на то, что неожиданно за окном все потемнело. Налетел порыв ветра, сквозняком где-то грохнуло оконную раму — собирался дождь.
— Скажите, Иван Иванович, а как получилось, что Сарра оказалась в кассе одна ночью? — снова задал вопрос Гаевский, — Ведь имущество у вас здесь немалое. На какую сумму, кстати?
— Да уж, на 50 тысяч потянет, — важно ответил Миронович, — место бойкое, проходное, самый центр города, почитай. Что касается Сарры, то обычно здесь с дочкой всегда был Беккер, но 25-го числа приказчик уехал к жене и детям в Сестрорецк. Так что Сарра осталась в городе одна. Она, видите ли, дочка Беккера от первого брака, ну, и ему сподручнее было, чтобы она была здесь. Уж не знаю из каких видов… Вообще-то она расторопная девчонка была, и в конторе мне помогала — я ей 5 рублей платил! А если на ночь оставалась, то была очень осторожна, всегда дверь запирала. Вы видели, что на входной двери кроме замка есть еще большой железный крюк? Так что запрёшься изнутри — и как в крепости, даже если домушник отворит замок, внутрь все равно не попадет.
— Говорят, иногда дворники с ней здесь дежурили?
— Да, я просил их пару раз, но Сарра пожаловалась на них, говорит, выпьют водки и тянет их на подвиги. Вот я и не стал их больше звать — в конце концов приказчик отвечает за сохранность вещей, вот пусть у него и болит голова, как он будет ночью охранять хозяйское добро.
— Что ж, удобная позиция, — кивнул Гаевский, — Скажите, а кто мог знать, что в этот раз Сарра будет ночью в кассе одна?
— Да кто угодно! Ее тут все знали, да и тайны никакой не было в том, что папаша ее уехал…
— А вот мебель в дальней комнате… — неожиданно вклинился Черняк, — не помните, как стулья стояли — на диване или рядом?
Гаевский осуждающе покосился на коллегу, очевидно, вопрос о мебели был задан некстати.
— На диване. Я решил, что мебелью пока пользоваться не буду, так что пусть стулья пока и стоят на диване, как обычно на складе — так места меньше занимают.
— А сегодня их нашли расставленными на полу, рядом с диваном. Кто же это мог сделать? — спросил Черняк.
— Ну, уж не знаю. Ищите! Да-с.
Гаевский при этих словах Мироновича улыбнулся и оборотился к Черняку:
— Вот тебе, Викентий, золотое правило допроса!
— Какое правило?
— На дурацкий вопрос всегда следует дурацкий ответ, — сказав это, Гаевский повернулся к Мироновичу, — Иван Иванович, вы составили список похищенного?