Адвокат слушал Шумилова очень внимательно, лишь изредка комментируя особенно яркие моменты его рассказа. Когда Шумилов перешел к описанию своей драки с Дементием, Карабчевский зашелся долгим искренним смехом:
— Алексей Иванович, вы видели свой лоб? Да вы же просто пират!
В целом он был очень доволен услышанным.
— Знаете что, Алексей Иванович, — сказал Карабчевский, выслушав повествование Шумилова до конца, — мне кажется, вы потянули нужную ниточку. Очень бы хотелось, чтоб она не оборвалась. Постарайтесь отыскать эту женщину, приложите для этого все усилия, смело ссылайтесь на меня, если только это может помочь вам в розысках. Считайте, что я даю вам карт-бланш, я покрою все ваши нарушения закона, допущенные в интересах этого розыска.
— Это безнравственно, Николай Платонович, — едко заметил Шумилов. — Цель оправдывает средства, так, что ли? Мое правило: я не нарушаю закона.
— А вот мое правило, — так же едко парировал Карабчевский. — Я готов нарушить закон, если только это пойдет на пользу самому закону.
— Я думаю — это демагогия, закамуфлированный правовой нигилизм.
— Отчего же? Если бы это было действительно так, мы бы и поныне жили древнеримским правом. Для того чтобы создать новый, улучшенный закон, надлежит нарушить старый и убедиться, что нарушение пошло ему на пользу. Пока же давайте вернемся к делу.
— Наша неизвестная дама явно интересовалась местами возможного сбыта своих часов и расплющенных сережек. В этом отношении касса Мироновича также представляла для нее определенный интерес, — продолжил Шумилов. — После посещения дантиста она вполне могла направиться на Невский к Мироновичу.
— Ее поведение чем-то напоминает действия наводчицы. Я не удивлюсь, если окажется, что где-то неподалеку от этой дамы крутился ее друг, — задумчиво пробормотал Карабчевский. — Мне кажется, что самые важные ваши открытия можно свести к следующему: во-первых, полиция направила в район, прилегающий к месту преступления, агента, легендированного под точильщика ножей. Мне кажется, это свидетельствует об определенной неуверенности следствия в собственной версии, даже несмотря на арест Мироновича. Этот момент очень важен для моей защиты. Во-вторых, удалось установить причину перестановки мебели в задней комнате. Напомню, что перестановка стульев расценивалась следователем Саксом как одно из доказательств виновности именно моего подзащитного. Теперь мы знаем, что стулья были переставлены одним из дворников по просьбе самой Сарры. Вопрос, для чего это было сделано, пока открыт, ведь у погибшей имелось спальное место в одной из жилых комнат.
— Вам следует иметь в виду, Николай Платонович, что дворник Прокофьев вряд ли признается в перестановке, — подчеркнул Шумилов. — Он уже дал официальные показания, в которых утверждал, что ничего об этом не знает.
— Я думаю, он просто испугался. На фоне всеобщего ажиотажа он решил, что лучше всего будет, если он станет отрицать сам факт посещения кассы за несколько часов до убийства.
— Скорее всего, так.
— Для меня важно то, что вопрос о перестановке мебели в принципе прояснен. Это повышает мое доверие к клиенту. Я вижу, что он мне не лжет, и начинаю увереннее себя чувствовать… — Карабчевский задумался на минутку. — Третье открытие касается неизвестной дамочки. Мне очень бы хотелось, чтобы вы ее нашли.
Они вышли к Фонтанке и остановились перед Аничковым мостом.
— У меня к вам две просьбы… — сказал Шумилов, но Карабчевский не дал ему закончить:
— Да-да, деньги. Я понимаю, сейчас зайдем в кондитерскую и проведем маленькую калькуляцию.
— Спасибо, — поклонился Шумилов. — Но речь не только о деньгах. Возможно, мне потребуется попасть в помещение кассы Мироновича. Вы говорили, что у вас есть на связи некий полицейский, помогающий в работе. Он не может завладеть на пару часов ключом от кассы и печатью участка?
Карабчевский задумался на какое-то время, затем мечтательно проговорил:
— Я бы и сам хотел попасть в кассу. Посмотреть на все своими глазами… Что там за засов на двери, что за потеки воска на полу, что это за загадочная витрина, которую невозможно открыть… Не знаю, готов ли мой помощник пойти на такой риск. Он ведь рискует почти полной пенсией. Но я с ним обязательно поговорю на эту тему.
Они спустились в полуподвальную кондитерскую, где Карабчевский заказал чай с молоком, а Шумилов кофе. Там они пересчитали расходы, понесенные Алексеем в ходе розысков. Адвокат безропотно отсчитал деньги и прибавил к этой сумме пятьдесят рублей ассигнациями — оклад за два дня работы Шумилова.
Через четверть часа Алексей шагал по набережной Фонтанки в сторону дома, предвкушая, как наберет полную ванну горячей воды, погрузится в нее по самые уши, затем хлопнет рюмочку коньку и завалится спать. Завтрашнее утро следовало начать с посещения «Общества взаимного кредита», попросить отпуск еще на пару деньков. После этого, видимо, у него будет много беготни. Так что хорошо было бы этой ночью выспаться.
Однако кто-то в небесной канцелярии явно не хотел, чтобы Шумилов этой ночью лег пораньше спать. Буквально перед самой дверью парадного подъезда Шумилова остановил младший домовой дворник по имени Кузьма:
— Алексей Иваныч, Алексей Иваныч, — заговорщически оглядываясь, зашептал он. — У вас на квартире засада. Вас дожидается…
— Что-о-о?! — оторопел Шумилов. — Что ты несешь, Кузьма?
— Госпожа Раухвельд, улучив момент, дала знать. Прислала ко мне кухарку через черный ход, велела вас предупредить на подходе. Вот стою, глаз не смыкая, вас сторожу.
— Так что ж ты тут стоишь, бестолочь?! Ты квартальному свистнул, полицию позвал?
— Так полиция и сидит в засаде. На вас, стало быть. Брать вас будут.
У Шумилова закралось подозрение, что Кузьма чего-то недоговаривает.
— Ну-ка, по порядку все объясни. Это кто ещё меня собирается «брать»?
— Явились двое, значит, оч-чень мрачные субъекты. Но я еще не заступил, Филофей стоял… Филофей сразу почувствовал нелады. Останавливает их, куды, дескать, направляетесь? А они эдак: к Шумилову! Ну, бо-о-орзые…
Было похоже, что дворник собрался растянуть свою сагу до утра. Шумилов на него цыкнул:
— Говори по делу!
— Филофей проводил их наверх, к госпоже Раухвельд, — Кузьма подтянулся и заговорил без лирических отступлений. — Через полчаса ко мне с набережной забегает Палашка, говорит, барыня ее послала сказать, что явившиеся господа из сыскной полиции желают видеть вас. Сидят, значит, пьют кофе и никуда не уходят. Главный среди них Агафон. Плохое имя, Агафоны все сычи!
Шумилов даже плюнул с досады:
— Дур-р-рак ты, Кузьма! «Засада», «брать будут» — откуда только словечек таких нахватался! Читать надо меньше газет с криминальной хроникой. Я тебе подарю подписку на будущий год на ботанический журнал, не пожалею червонца. Или анатомический атлас куплю, чтоб картинки рассматривал.
Шумилов знал Иванова довольно хорошо, имел с ним соприкосновение по нескольким весьма спорным делам. Иванов очень зауважал Шумилова после того, как тот объяснил ему принцип метания ножей. Псковский мужик, каковым был и, в сущности, остался Иванов, понятия об этой премудрости не имел, Шумилов же, как выходец с Дона, давшего во времена Крымской войны лучших пластунов, знал о метании ножей, да и о холодном оружии вообще, не
понаслышке.
Поднявшись к дверям квартиры Раухвельд, Алексей нашел их двери приоткрытыми. Явно это было сделано умышленно. Шумилов прекрасно знал, что вдова жандармского ротмистра имеет вполне совершенные навыки конспиративной работы. Она сама не раз вспоминала, как во времена польской смуты 1861–1863 годов «держала» конспиративную квартиру в Вильно, на которой ее супруг проводил секретные встречи с агентурой. Вдова даже считала себя отчасти виновной в гибели мужа именно потому, что его разоблачение и убийство польскими «жолнёрами» произошло после того, как она выехала из города, и барону Эрасту Раухвельду пришлось организовывать встречи по другому адресу.
Алексей просунул голову в квартиру и прислушался. Из-за плотно затворенных дверей в гостиную доносились мужские голоса. О чем шел разговор, понять было невозможно. Шумилов тихонько протиснулся через приоткрытую дверь в прихожую, там переобулся в домашние лайковые туфли и беззвучно прошел в ванную комнату, где бросил простреленный, выпачканный грязью плащ-пыльник. Там же он оставил велюровый пиджак, так и не очищенный до конца, пистолет и кастет. Лишние расспросы Агафона Иванова были сейчас ни к чему. Оставшись в рубашке и галстуке, Шумилов вернулся в прихожую и надел висевший на вешалке чистый плащ, переобулся в уличную обувь, вышел за дверь, которую плотно за собой прикрыл.
И только после этого дважды крутанул ручку звонка.
Звонок дважды звякнул, за дверью послышались торопливые шаги. Когда она распахнулась, на пороге оказался Александр Раухвельд. Не давая ему раскрыть рот, Шумилов как можно громче заговорил:
— Господи, неужели к нам пожаловал сам Агафон Иванов?
Он вошел в квартиру, принялся разуваться, продолжая без умолку говорить:
— Я еще из-за двери почувствовал запах самой дешевой солдатской двухкопеечной ваксы. И сразу решил, что к нам пожаловал агент сыскной полиции Иванов.
В дверях гостиной появился сам Агафон, недоверчиво оглядывавший Шумилова:
— Алексей Иванович, вы шутите, что ли?
— И даже не один, — продолжал разглагольствовать Шумилов. — Судя по оставленному на вешалке клетчатому плащу от «пажиет», компанию ему составил господин Гаевский. В нашей сыскной полиции он один такой манерный.
— Здравствуйте, наш полночный странник, — рядом с Ивановым в дверях гостиной возник упомянутый Гаевский.
— Уважаю вашего начальника Ивана Путилина, только его орденов и титулов вы, господа сыщики, никогда не соберёте.
Обменявшись такого рода любезностями, все трое прошли в кабинет Шумилова.
— Ну-с, господа, только не говорите мне, что вы отказались от кофе, коньяка и кренделей госпожи Раухвельд. В любом случае, ничего такого я вам предлагать не стану. Чем, собственно, обязан? — поинтересовался Шумилов.