— За вашей, Алексей Иванович, подписью пришло письмо на имя начальника сыскной полиции Ивана Дмитриевича Путилина, — осторожно начал Иванов. — Вам что-нибудь об этом известно?
— Разумеется! Я ведь сам его написал и послал… А что, требуются пояснения по тексту?
— М-да, — отозвался Гаевский. — С иллюстрациями и жестикуляцией. Мы видели Дементия. Хотелось бы узнать, кто и за что так его отделал?
— А сам-то он что говорит? — поинтересовался Шумилов.
— Шёл, говорит, через двор, упал в канаву, доска между ног попала, прям по мудям. Попутно два ребра сломал.
— То есть жалоб никаких? — уточнил Шумилов.
— А что толку на деревяшку жаловаться? И вот нам стало интересно, вы-то что там делали? Для чего из пистолета стреляли? — спросил Иванов.
Оба сыщика, Иванов и Гаевский, расселись в кабинете так, что Шумилов оказался между ними, словно на допросе в полиции. Возможно, это было проделано неумышленно, просто в силу наработанной годами привычки, но, отвечая на их вопросы, Шумилову приходилось поворачивать голову то к одному, то к другому. Быстро оценив невыгодность ситуации, он переставил стул и сел вплотную к Иванову.
— Собаку бешеную пристрелил. Вся в пене такая была, ужас! Очень страшно было, — ответил Шумилов.
— Понятно, — скорбно кивнул Иванов без тени улыбки на лице. — А лоб рассечен отчего? Тоже собака?
— Да-а-а, — развел руками Шумилов, — хотел я обмануть вас, господа, но, вижу, сыскную полицию на мякине не проведешь… Ладно, скажу, как все было в действительности, чистую правду открою. Так вот, на меня бросилась не одна бешеная собака, а две. Одну-то я пристрелил, а вот другая успела меня слегка оцарапать.
— А что мешает рассказать как было на самом деле? — задал вопрос Гаевский. — Мы уверены, что вами задержан серьезный преступник, причастный к ограблениям пассажиров пролеток в пригородах Петербурга. Имеющиеся у нас описания сходятся с приметами задержанного Дементия Кочетова. Есть свидетели, которые смогут его опознать. Кроме того, мы надеемся, что удастся проследить историю найденных при нем вещей, и они станут серьезными уликами, разоблачающими как его самого, так и подельников.
— Очень хорошо, — кивнул Шумилов. — С одной поправкой: этого самого Дементия задержал вовсе не я, а замечательный полицейский, явившийся на выстрел. Очень толковый, расторопный сотрудник. Как, кстати, его фамилия?
— Пивоваров.
— Замечательная русская фамилия, даже если абстрагироваться от вызываемых ею ассоциаций.
— Может, хватит издеваться? Может, пора поговорить серьезно? — раздражаясь, повысил голос Гаевский.
— Да я этим только и занят, Владислав Анжеевич, — с самым простодушным видом отозвался Шумилов. В ответе его содержалась толика яда: поляк Гаевский давно русифицировал свое отчество в Андреевич.
— То есть вы настаиваете на том, что задержание Дементия Кочетова — дело рук младшего помощника квартального надзирателя Пивоварова? — поинтересовался Иванов, как бы подытоживая разговор.
— Категорически.
— Хорошо, Алексей Иванович, а что это за приписка в вашем письме насчет агента в штатском?
— Ваш точильщик ножей, гримированный в деда Никифора, немного переборщил. Видно, что он молод.
— В самом деле? Как же вы это заметили?
— По мимическим морщинам. У него по краешкам глаз при улыбке мало морщин, на пятидесятилетнего деда никак не тянет. Вы же знаете правило… — Шумилов имел в виду хорошо известное полицейским всего мира наблюдение, согласно которому количество морщин в уголках глаз равно количеству полных прожитых десятилетий минус единица.
— Ну-у-у, это правило срабатывает не всегда, — заметил Гаевский.
— Разумеется, не всегда. Но неужели вы скажете, господа, что в этот раз я ошибся?
Ответом Шумилову был долгий вздох Иванова.
— А что это, Алексей Иванович, вас вдруг потянуло в дом, где была убита Сарра Беккер? — как бы между делом поинтересовался Гаевский.
— Мимо проходил, господин сыщик.
— Плохой ответ, Алексей Иванович.
— Напротив, очень хороший. Вы же не думаете всерьез, что я, юридический консультант «Общества взаимного поземельного кредита», обязан вам отчетом?
Сыщики переглянулись. Разговор явно приобретал остроту, совершенно для них ненужную. В принципе, Шумилов мог попросту выставить сыскных агентов за дверь. У них не было ни малейших оснований подвергать его допросу.
— Алексей Иванович, по-моему, мы ведем себя вполне корректно, — осторожно заметил Гаевский. — Что мешает вам ответить тем же?
— Господа, по-моему, я также вполне корректен. Быть может, вы позволите задать мне встречный во-
прос?
— Задавайте, — кивнул Иванов.
— Кто направил вашего человека в дом, где находится касса Мироновича? Неужели Путилин?
Сыщики снова переглянулись, после чего Иванов молча кивнул.
— А что насторожило Ивана Дмитриевича?
— В общем-то вы пытаетесь проникнуть в тайну следствия, — пробормотал Гаевский, но Иванов неожиданно резко его осадил:
— Владислав, обожди! Если ты хочешь, чтобы господин Шумилов ответил на твои вопросы, ответь на его. По крайней мере, это справедливо. Что касается Путилина, то… Скажем так, он не поверил в то, что Сарру Беккер убил Миронович. Он ведь достаточно хорошо знает Мироновича, еще по тому времени, когда тот работал в полиции. Путилин высказался примерно так: Миронович старый, хитрый полицейский лис, он вполне может убить человека, но никогда не бросит труп в собственной ссудной кассе. Путилин заподозрил, что Мироновича «подставили».
— Понятно, — усмехнулся Шумилов. — И ваш человек теперь ходит кругами вокруг кассы, так сказать, нарезает дурака, прислушиваясь к сплетням, и пытается выяснить, не велось ли за кассой скрытого наблюдения. А что думает следователь Сакс по этому поводу?
— А следователь Сакс ничего не знает о нашем агенте, — буркнул Гаевский. — Следователь почивает на лаврах и ждет, что не сегодня-завтра Миронович начнет «колоться».
— Ну-ну, пусть ждет.
Шумилов встал со стула, подошел к большому книжному шкафу, из которого извлек бутылку темного, почти черного стекла, затем поднос с маленькими рюмашечками. Все это хозяйство он выставил на письменный стол, сказал негромко:
— Сейчас принесу лимон. Кормить вас не стану, уж увольте, а то вас тогда до утра будет не выгнать.
Когда Шумилов принес с кухни тонко нарезанный лимон и разлил коньяк, обстановка в кабинете моментально потеплела.
— Господа, давайте дружить, — предложил Шумилов.
— Прямо сейчас и начнем, — в тон ему отозвался Агафон Иванов. — По делу Мироновича на кого работаете?
— У меня нет санкции моего работодателя на оглашение его имени. Угадайте сами, вы же большие мальчики.
Иванов переглянулся с Гаевским:
— Значит, Карабчевский «подписал».
— А может, Илья Беккер? — предположил Гаевский. — Не-ет, Беккер до этого не дойдет. Ему денег жаль. Он будет ждать окончания следствия Сакса.
Сыщики опрокинули рюмки.
— Хорош коньяк, я даже заедать не буду, — резюмировал Иванов. — Ну и что, Алексей Иванович, скажете о деле Мироновича?
— Пока без комментариев. Мнения своего не имею. Это у Сакса уже есть мнение, а у меня — никакого.
— Дементий Кочетов как-то связан с делом Мироновича? — спросил Гаевский.
— Как-то связан, — кивнул Шумилов. — Только его не спрашивайте, он сам этого не знает.
Выпив еще по рюмке коньяку, сыскные агенты засобирались. Уже в прихожей, одевшись, Иванов сказал:
— Спасибо, Алексей Иванович, за сотрудничество, хотя ваши ответы нельзя назвать исчерпывающими.
Шумилов засмеялся:
— Один из членов нашего правления, кстати, сенатор, любит повторять замечательные слова: наши юристы никогда не лгут, просто порой они не говорят всей правды!
11
Не будет большим преувеличением сказать, что дом Лабазникова в Мучном переулке знала каждая местная собака. Это была многоквартирная шестиэтажная громадина, в которой с подъемом на каждый этаж потолки делались пониже, оконца — поуже, а плата за наем — поменьше. Верхний этаж доходного дома представлял собой совсем тесные, с низкими наклонными потолками мансардные помещения, в которых летом ужасно жарко от накалявшейся на солнце железной крыши, зимой же они промерзали почти насквозь, до инея на стропилах.
Шумилов без труда отыскал местного старшего дворника и, вручив тому пять копеек «на пиво», попросил указать, где проживает Варварина. Дворник обрадовался пяти копейкам, разгладил морщины на лбу и с готовностью указал Алексею Ивановичу на парадный подъезд. Тем не менее четвертый этаж говорил сам за себя: его обитатели явно не относились к хорошо обеспеченным слоям населения.
Подойдя к обшарпанной двери, Шумилов услышал доносившееся из квартиры пение и звуки расстроенного фортепиано. Он хотел было позвонить, но увидел, что вместо колокольчика болтается оборванный конец веревки. Тогда он просто-напросто пару раз стукнул кулаком в дверь. Послышались скорые шаги, дверь распахнулась, и на пороге предстало странное существо. Шумилов даже отшатнулся — настолько вид открывшей дверь женщины оказался неожиданным. Сделать какое-либо заключение о возрасте не представлялось возможным, ибо лицо дамы было намазано мелом или белилами, контуры глаз нарисованы черным, а губы — алым. Примерно так рисуют себе лица клоуны в цирке. В рыжих волосах женщины можно было видеть папильотки по всей голове. В довершение всего, облачена она была в несвежий стеганый халат с залоснившимися рукавами и турецкие туфли без задников с острыми, загнутыми вверх носами, на босу ногу. В целом, внешний вид дамочки можно было бы счесть забавным, если только он не был нелепым.
— Ну-с, и что?.. — спросило существо смешливым голосом.
Пение, доносившееся из комнаты, прервалось смехом, а потом женский голос спросил:
— Галочка, ну ты скоро?
— Моя фамилия Шумилов, — представился Алексей. — Могу я видеть Варварину Галину Яковлевну?
Женщина в халате кивнула: