Вскрыв, наконец, опечатанную дверь, Боневич пригласил всех войти.
Шумилову пахнул в лицо несвежий запашок необитаемого жилья. В прихожей было темно и тоскливо. Дождавшись, когда Владимир Иванович плотно прикрыл входную дверь, Шумилов обошёл прихожую и открыл двери в помещение конторы и в кухню. Стало немного светлее, но общее ощущение тоски не рассеялось. Чтобы как-то взбодриться, он обратился к Семеновой:
— Ну-с, что скажете, Катерина Николаевна? Узнаёте это место? Можете показать, где же вы ударили Сарру?
Она словно и не слышала вопроса, молча озираясь по сторонам. Лишь через полминуты выдавила из себя:
— Как тут все… по-другому при дневном свете. Тогда ведь ночь была. Темно.
— Где началось нападение? — снова спросил Шумилов.
— Да прямо здесь, в прихожей. Подле входной двери. Опустила руку в сумочку, взялась за гирьку, когда Сарра вернулась, я ей шварк! — в висок, она кулём и завалилась.
— Сколько раз вы ударили Сарру? Покажите, как это было.
Но Семенова уже сделала несколько шагов по направлению кухни. Шумилов пошел следом, зорко следя за ее малейшими движениями.
— Так сколько раз вы ударили? — повторил он свой вопрос.
— Ах, да я не помню! Да разве это важно? Один или два раза. Вряд ли больше.
Она была уже на пороге маленькой комнатки, вошла в неё и уставилась на большое кресло, вплотную приставленное к маленькой узкой двери. Кресло, как, впрочем, и остальную мебель в комнате, закрывал большой полотняный мешок. С одной стороны чехол этот был завернут вверх, обнажая большое бурое пятно на обивке кресла. Шумилов удивился тому, что кресло не забрали, как вещдок.
Семенова смотрела с большим любопытством на кресло и на пятно. Она ничуть не заволновалась, не всплеснула руками и не спрятала лицо в ладонях, как того можно было ожидать от экзальтированной барышни. Только любопытство и никаких эмоций.
— Скажите, а как стояла мебель в этой комнате? — спросил Шумилов, помня, что расстановка стульев, кресел и дивана служила одной из улик против Мироновича.
Семенова озадаченно посмотрела на Шумилова. Было видно, что она не понимает вопроса.
— Да какая разница? Вы надо мной смеётесь, что ли? Не помню я! — в её голосе проскользнули нотки раздражения.
— Вы переставляли стулья и кресло? — вмешался Боневич.
— Нет, нет и нет, ничего не двигала. Мне незачем было здесь что-то двигать.
— Итак, вы потащили тело сюда, — продолжал Боневич.
— Да, волоком, за подмышки. Сарра не трепыхалась, в шоке, видать, была.
— Как вы положили тело?
Она, став сбоку от подлокотника, показала жестами и объяснила словами: спиной вниз, головой на подушку сиденья, ноги на подлокотнике, сама навалилась сверху, почти легла.
— Я ей платок носовой в рот засунула, чтоб не кричала. Она пыталась платок вытолкнуть, а я ей рот прижимала и голову вниз, чтоб она не смогла вырваться.
— А зачем вы вообще положили тело в кресло?
— А как же мне следовало её душить? На полу, что ли? — с сарказмом в голосе отозвалась Семенова.
— Да хоть бы и на полу, — невозмутимо промолвил Боневич. Он никак не отреагировал на насмешливый тон женщины.
— Оденьте широкую и длинную юбку, лягте в ней на пол, а потом попробуйте быстро встать! Я посмотрю, как это у вас получится!
Шумилов полностью и безоговорочно поверил в эту минуту Семёновой. Она только что прекрасно объяснила внутреннюю логику преступления, зашифрованную в обстановке. Мужчине было всё равно, где душить свою жертву — на полу или в кресле. На полу, наверное, даже удобнее, поскольку там мужчина мог в полной мере использовать свое преимущество в весе. Но женщине удобнее бороться с жертвой именно в кресле, поскольку в этом случае нападавшая могла все время оставаться на ногах, благодаря чему лучше контролировала ситуацию.
— Что было потом? — не отступал Боневич.
Семенова прошла из комнаты в кухню, все потянулись за нею. Там она продолжила:
— Стала тут под окном, увидела, что у меня руки и манжеты в крови. Вымыла руки. Манжеты отстегнула, сунула в сумку, гирьку тоже убрала. Погасила лампу.
— Что дальше?
Семенова двинулась в большую комнату, где помещалась собственно касса. Подошла к столу, стала выдвигать ящики.
— Я приступила к поиску денег. Тут были деньги, а тут — векселя. Я взяла пачку, стала сбоку от окна и в свете фонаря стала рассматривать.
— Вы их забрали? — задал уточняющий вопрос Боневич.
— Да нет же, только один, остальные были просрочены.
— Попрошу вас подробнее остановиться на этом, — вмешался Шумилов. — Я уже второй раз слышу от вас, что вы не стали брать просроченные векселя. Объясните, почему?
— В самом деле, почему? — повторил вопрос Боневич. — Просроченный вексель — отнюдь не пустая бумажка: это долговой документ, который может быть обращен к принудительному взысканию. Это ведь означает, что заёмщик пропустил момент добровольного досрочного погашения векселя и теперь выплата долга должна быть произведена безусловно. Любой суд встанет на сторону векселедержателя. Именно поэтому просроченные векселя широко продаются, покупаются и закладываются. Объясните, почему вас они не заинтересовали?
Семенова захлопала глазами и вдруг приобрелакакой-то на редкость оглупленный вид:
— Миша не велел…
— Кто такой Миша? — не понял Боневич.
— Подождите, господин Боневич, это пока несущественный вопрос, — остановил его Шумилов. — Объясните, Екатерина Николаевна, а почему Миша не велел брать просроченные векселя?
— У Миши был план. Он считал, что просроченные векселя нельзя будет пристроить по ссудным кассам. И в суд с ними нельзя будет обратиться. А вот если взять непросроченные, то он их сможет пристроить.
— Каким это образом? — спросил Шумилов, хотя уже знал, каким именно образом Михаил Безак намеревался «пристраивать векселя».
— За четверть стоимости вернуть заемщику… Ну, то есть вернуть назад за меньшую сумму, чем человек должен.
Шумилов понял, что только что услышал от Семеновой очень важное свидетельство активного участия Безака в преступлении.
— Так-так-так, — Шумилов почувствовал, что на языке у него вертится вопрос, который надо непременно задать, вот только сформулировать его следовало правильно. — А что, Екатерина Николаевна, ваш друг Миша Безак уже пристраивал подобным образом векселя?
— Да, у него был такой опыт. Выигрывал в карты у молодёжи, просил выписать вексель, потом предъявлял его родителям. Его ведь именно за это из армии изгнали. Он и потом промышлял этим делом. У него целый склад был таких «карточных» векселей, штук пять, не меньше. Он их закопал…
— Закопал? — Шумилову показалось, что он ослышался.
— Да, в кадку с фикусом. У нас на квартире. Положил их в жестяную коробку из-под германских конфет и закопал.
— Вы хотите сказать, что эта коробка до сих пор там? — уточнил Шумилов.
— Конечно, куда же ей подеваться? В Гельсингфорсе они ему не нужны, чтобы их обратить в деньги, все равно в Петербург надо возвращаться. И вот перед бегством, дабы не таскать с собой, он их и спрятал.
На самом деле решение Безака было вовсе не таким вздорным, как могло бы показаться на первый взгляд. Манера прятать ценные вещи в предметах обстановки, никак не связанных с владельцем, была широко распространена в среде профессиональных проституток. Последние были весьма склонны к воровству мелких ценных вещей у клиентов — золотых запонок, перстней и часов. В силу понятной осторожности воровки старались эти вещи с собой не носить, а «сбросить» в укромное место, откуда потом безо всякого риска их можно легко забрать. Понятно, что прятать ворованную вещь под ковер или за батарею парового отопления смысла не имело: первая же уборка привела бы к обнаружению пропажи. Для сокрытия украденных в гостиницах вещей идеально подходили цветочные горшки и кадки, ведь никому в голову не придет перекапывать в них грунт! Вместе с тем цветы были легко доступны, особенно если находились не в номерах, а на лестницах или в коридорах. Очевидно, Михаил Безак решил воспользоваться опытом профессиональных проституток в своих целях.
— Ладно, с этим понятно. Куда же вы дели векселя, найденные в столе? — продолжил расспросы Шумилов.
— Кажется, на пол бросила. Они ведь были мне не нужны.
— Что было потом?
— Попробовала открыть шкафы. Они оказались заперты. Поискала ключи, там-сям, в стол ещё раз заглянула. Потом решила не терять времени и пошла к витрине со стеклом.
Семенова подошла к витрине, стала сбоку и с напряжением слегка отжала крышку со стороны, примыкающей к стене. Крышка подалась, образуя узкую щель. В эту щель она запустила свою руку, обнажившуюся приподнятым рукавом выше локтя. И только теперь Алексей Иванович обратил внимание, насколько тонкой, безмускульной была эта смуглая ручонка. Семёнова продемонстрировала, как она собирала вещи в этом углу витрины. То обстоятельство, что рука её доставала сравнительно недалеко, объясняло странный на первый взгляд факт, что грабитель взял из витрины отнюдь не самое ценное.
— А как вы догадались, что крышку можно вот так легко отжать вверх?
— Ну, я посмотрела — ключа у меня нет, разбивать страшно, шума много, стекло ведь толстое. Я подошла и потрогала, смотрю — щель образуется, я тогда и приподняла крышку.
— Хорошо, с этим вроде бы все ясно, — подытожил Шумилов. — А что вы можете сказать по поводу воска на полу прихожей? Вы жгли свечу?
— Да, конечно. Я же сказала, что искала ключи. Мне нужны были ключи и от входной двери, и от шкафов. Я решила, что они могли быть у девочки, но, обыскав тело, их не нашла. Тогда подумала, что она могла их выронить во время… — Семенова запнулась, ей явно не хотелось употреблять слово «нападение», — выронить в прихожей. Я прошла туда, зажгла свечку…
— Где вы нашли свечу? — остановил её вопросом Шумилов.
— Я её не искала. Я всегда ношу свечной огарок с собой. Привычка.
Сказанное звучало так странно, что Шумилов не поверил.