В конце перекрестного допроса Балинского адвокат Семеновой задал эксперту вопрос:
— Профессор, но если вы утверждаете, что поведение Семеновой определялось ее болезненным психическим состоянием, то как следует поступать с таким больным?
Вопрос провоцировал ответ «лечить», а это давало бы Семеновой шанс избежать каторги, но эта адвокатская уловка не сработала. Профессор ответил интересно:
— Свобода приносит такому больному безусловный вред. Поставьте психопата в какие угодно благоприятные условия, как материальные, так и нравственные, дайте ему полную свободу — и он вернётся на прежний путь лжи, разврата и порока. Все действия психопата основаны вовсе не на непременном желании причинить вред, а на невозможности с его стороны поступить иначе.
Шумилов поймал себя на желании зааплодировать тому, насколько ладно профессор Балинский отбрил адвоката.
Вообще же все психиатры на процессе по делу Мироновича выступили в пику профессору Сорокину: никому из них и в голову не пришло утверждать, будто Семёнова не могла быть убийцей Сарры Беккер.
Во второй половине дня 3 декабря суд перешел к заслушиванию заключительных речей сторон. Обвинитель ссылался на экспертизу Сорокина с таким видом, словно это была истина в последней инстанции, никаких ляпов, огрехов и натяжек Дыновский в ней предпочел не заметить. Формально логичная речь его каждым своим выводом шла против здравого смысла и жизненной правды. Почему насильник напал на Сарру Беккер, не дождавшись ухода Семёновой? Для чего вообще растлителю потребовалось немедленно нападать на жертву, не потратив определенного времени на ее соблазнение, что вообще-то свойственно этой категории преступников? Почему, убив девочку, насильник не убил саму Семёнову? Почему насильник и убийца, имевший в своем распоряжении целую ночь и шарабан во дворе, не вывез тело из ссудной кассы, а оставил его на месте убийства, тем самым сразу приковав внимание как к этому месту, так и к своей персоне? Никаких внятных ответов на эти вопросы речь обвинителя не содержала. В ней было много эмоций, много разоблачений Мироновича как безнравственного человека, но при этом ничего толкового, способного действительно изобличить его как преступника.
Шумилову речь помощника прокурора показалась откровенно слабой. Даже Сакс, которого Шумилов хорошо знал и не ценил высоко, сумел бы сделать заключительную речь более монументальной и внушительной.
Впрочем, возможно, в Алексее Ивановиче говорила застарелая обида: ведь когда-то он сам работал на прокурорском поприще, которое оставил не по собственной воле.
Далее последовали защитительные речи адвокатов. Главной из них по смысловой нагрузке следовало признать речь Карабчевского, поскольку ему приходилось категорически отвергать инкриминируемые его подзащитному обвинения. Карабчевский жестко, непримиримо раскритиковал работу обвинения с самого начала следствия. Он вспомнил даже утерю волос убийцы, справедливо указав на то, что если бы волосы были сохранены, то и самого дела не было бы. Поскольку Миронович сед, а Семенова черноволоса, понять, кому принадлежали волосы, зажатые рукой погибшей девочки, труда не составило бы. Адвокат много внимания уделил экспертизе Сорокина, указав на ее очевидные противоречия протоколу аутопсии. Не забыл Карабчевский упомянуть и о примечательной просьбе прокуратуры, адресованной врачам-патологам, изменить формулировку заключения.
Речь была сильной, насыщенной фактическими материалами, и при этом жестко-эмоциональной. По тому, как тихо, опустив глаза, сидели журналисты, Шумилов догадался, что завтра же большие фрагменты речи Карабчевского он увидит в печати. По большому счету она того стоила.
После напутственной речи председателя судейской коллегии, обращенной к присяжным заседателям, были оглашены вопросы, поставленные на их решение. Таковых в общей сложности было девятнадцать.
Первый касался виновности Мироновича в убийстве Беккер, второй — виновности Семеновой в сокрытии этого преступления. Ответ на третий вопрос надлежало дать в случае, если на второй присяжные давали отрицательный ответ, и касался он виновности Семеновой в ложном сознании и сокрытии личности подлинного виновного в убийстве Беккер. Четвертый вопрос касался признания умопомрачения Семеновой, пятый — виновности Безака в сокрытии убийства.
Остальные вопросы затрагивали различные мелкие эпизоды совместной преступной деятельности Безака и Семёновой и к делу Мироновича непосредственного отношения не имели. Присяжные совещались довольно долго — более шести часов. Публика, получившая право свободного перемещения, циркулировала по залу заседаний, выходила в коридор, возвращалась обратно. Знакомые сбивались в кучки, обменивались мнениями, пытаясь угадать, как же окажется вердикт присяжных, кое-где даже с азартом заключались пари на исход процесса. Шумилов успел сходить пообедать, поговорил с Карабчевским, другими адвокатами, к нему один за другим подошли несколько знакомых. Мнения о предполагаемом исходе у всех были разными.
Только к концу последнего вечернего дня заседания 4 декабря присяжные пришли к общему мнению.
Мироновича признали виновным в убийстве Сарры Беккер, по постановлению суда он получил семь лет каторжных работ. Семёнова была оправдана на основании признания её невменяемости в момент совершения преступных деяний. Безак был признан виновным и приговорен к ссылке в Сибирь. По залу пронесся вздох облегчения: люди устали ждать и рвались домой. Миронович побледнел и сразу как-то ссутулился, обмяк. Было видно, что он всё-таки надеялся на оправдательный приговор. Семёнова победно заулыбалась и протянула руки к своему адвокату. У Безака ходили желваки на скулах, он был мрачен.
Алексей Иванович видел, как Карабчевский чтото живо обсуждает со своим напарником, Леонтьевым. После закрытия заседания и вывода конвойными осужденных Шумилов направился к нему.
— У меня нет слов, это чертовщина какая-то, — обратился к нему Карабчевский. — Три психиатра признают Семенову вменяемой, а присяжные освобождают от наказания! Какими словами прикажете это комментировать? Все было сказано предельно ясно об экспертизе Сорокина. Что он тут устроил? Цирк-шапито? Тоже мне, Гамлет с черепом Йорика!
— Николай Платонович, успокойтесь! — подал голос обвинитель, складывавший за соседним столом бумаги в портфель. — Пусть вас греет мысль, что правосудие торжествует.
— Это вы торжествуете, господин Дыновский, а правосудие плачет! — огрызнулся Карабчевский. — То, что вы устроили здесь, я называю худшим вариантом правосудия. Вы, господа обвинители, свалили все в кучу, вы переложили свою работу на других адвокатов. Марголин был куда лучшим обвинителем Мироновича, чем вы, господин Дыновский, От ваших неумных действий страдают не только конкретные люди, несправедливо осуждаемые, но и сам институт суда присяжных.
— Суд высказался вполне определенно насчет виновности каждого, — парировал обвинитель. Дыновский явно не хотел допустить, чтобы последнее слово в полемике осталось за присяжным поверенным.
— Я понимаю вас, ведь каким бы ни был приговор, вы все равно получили бы признанного убийцу. А убийца сидел рядом и нагло улыбался вам в лицо, когда одураченные вами присяжные признали его невменяемым. Только знаете, что я вам скажу, господин Дыновский?
— М-да, и что же?
— Я не позволяю вешать всех дохлых кошек на один забор. Это мой принцип. Каждый обвиняемый должен отвечать только за содеянное. Слышите: только за содеянное, а не за то, что он «вообще» нехороший человек. Вот так… Мы добьемся пересмотра приговора, обещаю. Приглашаю вас на повторное слушание дела.
Шумилов подал руку Карабчевскому:
— Спасибо, Николай Платонович, я ждал от вас этих слов.
Эпилог
Минул почти год. Все это время Иван Иванович Миронович провел в тюремной камере. Едва закончился процесс, Миронович заявил в правительствующий сенат кассационную жалобу. Сенат передал дело на новое рассмотрение, причем разделил обвиняемых на первом процессе. Теперь Миронович должен был предстать перед судом в одиночестве. Новое рассмотрение дела по обвинению его в убийстве Сары Беккер было назначено на сентябрь 1885-го года.
В первый месяц после того памятного первого суда в прессе было высказано очень много нареканий в адрес как защиты, так и обвинения. Обвинению ставилось в вину то, что оно утеряло важные улики, не отыскало орудие преступления, не проследило должным образом судьбу пропавших с места преступления вещей, выставило эксперта, вышедшего за рамки своей компетенции и такта. Защита критиковалась за то, что, спасая своего подзащитного, адвокаты поддерживали обвинения против других обвиняемых, присваивая себе, тем самым, несвойственные функции. Шумилов читал эти рассуждения и, в принципе, не мог с ними не согласиться. С Карабчевским он виделся время от времени, и они всякий раз возвращались к теме предстоящего слушания по делу Мироновича.
Второй процесс по «делу Мироновича» проходил с 23 сентября по 2 октября 1885-го года. Председателем судейской коллегии на суде был Крестьянинов, обвинителем выступал товарищ прокурора Бобрищев-Пушкин, адвокатами Мироновича были Карабчевский и Андреевский.
Последний являлся весьма примечательным членом адвокатского цеха. Некогда он начал работу в окружной прокуратуре, где прослыл одним из лучших судебных ораторов. Однако после отказа поддерживать обвинение против Веры Засулич на известном процессе Андреевский был изгнан с государственной службы и перешел в присяжные поверенные. На адвокатском поприще он быстро выдвинулся и, благодаря успешному участию в нескольких крупных процессах, стал весьма авторитетным специалистом по общеуголовным делам. Поверенным гражданского истца, защищавшим материальные интересы Ильи Беккера, отца Сарры, выступал князь Урусов, еще один очень известный столичный адвокат. Состав присяжных заседателей был полностью обновлен.
Начало второго процесса было похоже на начало первого, разве что на этот раз обвинение отказалось от экспертизы профессора Сорокина и его фокусов с креслом и черепом в полутемном зале. В остальном же обвинение придерживалось прежней линии, доказывая, что Миронович пытался изнасиловать свою жертву, но встретил энергичный отпор, и результатом завязавшейся борьбы явилось убийство. Впрочем, на втором суде прежде бескомпромиссные заявления обвинения сделались гораздо более сглаженными и смягченными.