Гуляя по берегам Байкала, я часто чувствую присутствие своих предков где-то рядом. Не зря считается, что воды священного озера обновляются полностью только за триста лет, и байкальский ветер обычно отвечает мне, когда я прокричу приветствие своей давно ушедшей родне. После таких походов и обращения к предкам даже пишется совершенно иначе. Некоторые стихи приходили буквально на одном дыхании. Например, «Прозрение»:
На гребне прибайкальских гор,
Вступив с порывом ветра в спор,
Просил у предков я прозренья,
Чтоб, словно молния в простор,
Пронзая суету и вздор,
Врывался луч стихотворенья!
Или такое стихотворение, как «Прадеды»:
Породы блёклые сливая,
Вы мыли золото в ручьях.
Байкал, штормами промывая,
Лишь самых ярких оставляя,
Искал сиянье в мужиках.
В жестоких северных метелях
Заряд взрывался снеговой:
В сердцах вливая страха зелье,
Искал добычу подземелью
Под рвущий душу ветра вой.
Снега, взметаясь в буйных тучах,
Стирали звездный небосвод.
Кружился бесом снег колючий,
Обоз тонул в волнах кипучих,
Был снежный шторм, как буйство вод.
Молились люди и прощались –
Буран немало жизней смёл.
Но наши прадеды прорвались!
И храмы к небу поднимались,
И род купеческий расцвёл.
Дед по материнской линии Андрей Фёдорович Миронов — из рода московских интеллигентов; став одним из первых российских лётчиков, он стажировался во Франции и ушёл воевать против немцев за царя и Отечество в Первую мировую войну.
И хоть пересеклись мы с дедом всего на пять лет, но след в моей душе и в духовном развитии он оставил неизгладимый. Но об этом лучше скажут два посвящённых ему стихотворения:
Наследство
Сжёг лето яростный сентябрь
В кострах осенней позолоты.
А ключник времени — декабрь –
Глядит на новый календарь
Из убывающей колоды.
Тревожен жребий каждый раз,
С молитвой мы к судьбе взываем,
Чтоб сберегла родных и нас,
Чтоб нежный свет родимых глаз,
Как в детстве, был неисчерпаем.
С такими мыслями сроднясь,
Иду я к дате юбилейной,
Порой вздыхая и крестясь,
Порой старательно бодрясь,
Ищу, где сбился пульс вселенной.
В дыму цехов я в зрелость шёл,
Померк огонь, зажжённый детством;
Вихрь пятилеток путь замёл,
Но, заблудившись, я набрёл
На клад с негаданным наследством.
Богатство дед скопить сумел,
С эпохой сталинской сгорая.
Он надо мной лет пять корпел
И под гитару тихо пел,
В мелодиях любви купая.
Дед даже музу приручил!
Она пером меня коснулась,
Я вскрикнул, пробудясь в ночи,
Узрел поэзии лучи,
Страсть сочинять во мне проснулась.
Но дед, увы, был одинок,
С московско-царственной закваской.
Он завещал: «Держись, внучок,
За песню русскую и слог
И в мир ступай с мечтой и сказкой!»
Без деда я поплыл один
В тумане чуждых научений.
Всё комом шло, как первый блин…
Вдруг звоном колокола всплыл
Над жизнью хор стихов вечерний.
Утрата
«Ох, зябко домовому» — и с гимном в шесть утра
Ворчал дед: «Печку, братец,
чуть свет кормить пора.
Крещенский жмёт морозец. Бог даст,
так разожжём», –
А сам щипал лучины охотничьим ножом.
И вскоре треском радостным весь оживлялся дом,
Духовка нараспашку шла в комнату теплом,
Она, с хозяйкой, праздничный пирог
и хлеб пекла,
А на ночь груду валенок к скамеечке влекла.
Иной раз рядом грелись коньки, сродни саням,
Снегурки круткой к валенкам прилаживал дед нам.
А на окне подтаивал намёрзший городок,
Бутылки руслом тряпочным влекли к себе поток.
На гвоздиках бутылки менял я в нужный срок,
Сливать водицу талую — был первый мой урок.
А между рам снег ватный — дед так принарядил,
Чтоб без улыбки доброй никто не проходил.
Румяные молочницы кричали у ворот,
Манила счастьем улица нас в свой круговорот,
Поленницы шли в очередь под кров дровяников,
А круг точила рыжего грел щёки топоров.
И только трёхколёсник сквозь дрёму вспоминал,
Как тротуар дощатый нас скрипом принимал,
Как куры разбегались, потешно голося,
Как будто тоже деда о помощи прося.
В горячий летний полдень был тополь нам шатром,
Жар камешков гасила трава живым ковром,
В стихи и сказки деда душой влюблён был двор,
Но оборвала вечность негромкий разговор.
И в лётном синем кителе, в наградах, без погон,
Казалось, дед заслушался на дальний перезвон,
Впервые рядом с матерью я плакал не один…
Солёный привкус детства всё ближе у седин.
В крещенские морозы мне слышится с утра,
Как дед ворчит, мол, печку кормить — твоя пора…
Детство, хоть и тянулось бесконечно долго, увы, с позиции сегодняшнего дня, пролетело мгновенно, как и на первый взгляд бестолковая, но порой весьма напряжённая юность, а студенческо-заводская молодость упёрлась в зрелость 90-х годов.
Родина «юного» капиталиста
Начало 90-х годов прошлого столетия я встретил, имея немалый опыт работы на промышленном предприятии, обсуждённую докторскую диссертацию по экономической социологии и две книги, вышедшие в центральном издательстве с тиражом, который вряд ли был у кого-то из нынешних иркутских профессоров. Но в стране в это время был дан старт становлению дикого капитализма, отрежиссированного кем-то до полной потери здравого смысла и жалости если не к народу, то хотя бы к трудовым ресурсам. Несмотря на понимание беспредела, творимого в стране, я всё же принял решение выйти на весьма тернистую дорогу российского бизнеса, по которой сновали бессчётные бандитские группировки. О том времени ёмко и точно сказано в стихотворении Юрия Кузнецова «Тамбовский волк»:
России нет. Тот спился, тот убит,
Тот молится и дьяволу, и Богу.
Юродивый на паперти вопит:
— Тамбовский волк выходит на дорогу!
Нет! Я не спился, дух мой не убит,
И молится он истинному Богу.
А между тем свеча в руке вопит:
— Тамбовский волк выходит на дорогу!
Молитесь все, особенно враги,
Молитесь все, но истинному Богу!
Померкло солнце, не видать ни зги…
Тамбовский волк выходит на дорогу.
В городе было известно честное имя моего отца — бессменного в течение почти тридцати лет директора мясокомбината. Знали и меня как кандидата экономических наук и автора статей в местной прессе. Под этот багаж авторитета и гарантию моего приятеля — директора одного государственного предприятия — мне дали весьма внушительный кредит, оформленный в виде карманной книжки банка. Только после получения кредита, в реальности которого, будучи пессимистом-реалистом, я сомневался до последнего дня, пришлось всерьёз задуматься: «А что дальше?»
Один из новых знакомых Григорий предложил рвануть на Камчатку — привезти самолёт красной рыбы. Мол, у него в Петропавловске нужные люди и полная гарантия того, что товар есть — плати и забирай. Сбыт рыбы тоже казался делом несложным, психология тотального дефицита была жива, основная задача — привезти товар.
Нашим компаньоном стал знакомый директора предприятия, где я продолжал работать, Юрий. Мы и с ним-то были знакомы шапочно, а с его другом Гришей и того меньше. Но выбора не было. В море новых, ранее теневых, отношений я был полный новичок. Григорий же ещё при социализме имел прочные связи с рынком, правда, вещевым, презрительно именуемым в ту пору барахолкой. При социализме его коллег по неформальному бизнесу обидно именовали спекулянтами и нередко душили уголовными делами. Но, несмотря на риск, его коммерческие связи ещё до перестройки упрочились и приобрели географический размах от Москвы до Камчатки.
В ту пору он не раз со сверхмодным и ходовым товаром, например с американскими джинсами, бороздил воздушный океан в качестве стюарда.
Но грянула перестройка, Гриша и его друзья-подельники и по джинсам, и по нелегальным видеосалонам в одночасье превратились из цеховиков-теневиков в готовых предпринимателей с завидным стажем и связями. Однако не для всех канувшая эпоха была безобидной — приятель Гриши по уголовному делу успел отсидеть год или два, обзавёлся широкими связями, проявил недюжинные способности, железную волю и вскоре получил почётное в их среде звание «вор в законе». Это звание, плюс ранний предпринимательский опыт, плюс победы в математических олимпиадах, свидетельствующие о незаурядности, позволили занять ему высокое в российских масштабах место в преступном мире, а позже и в бизнесе. По слухам, сегодня закрепилось за ним ещё более почётное в перевёрнутой с ног на голову России место недавно убитого «старосты» преступного мира — деда Хасана. Гриша иногда любит вспоминать совместные с возвысившимся другом деяния, как любят многие чиновники вспоминать о прежней дружбе с вышедшими из Иркутска знаменитыми руководителями правительственных корпораций и Генеральной прокуратуры.
Не надрывался на социалистических предприятиях и Юра. Ему после политехнического института удалось то ли купить, то ли по дружбе занять дефицитнейшее место директора штучных в ту пору автозаправочных станций. Работа с потоком наличных денег, вечными очередями и разведённым или расширяющимся при нагревании топливом приносила не только зарплату, но и немалый доход. Во всяком случае, якобы выигранная в лотерею дефицитнейшая при социализме «Волга», а позже и, пожалуй, первый «Крузер» в Иркутске были у недавнего студента политехнического института.