Это романтическое увлечение «уберегло» её от любви дальнейшей, но не от любовных страданий. Впоследствии она ряд лет, когда приезжала в Крым, бегала на почту и униженно вымаливала ожидаемое письмо до востребования, но так никогда и не получила. Зато остался ряд замечательных стихотворений, например, это:
По неделе ни слова ни с кем не скажу,
Всё на камне у моря сижу,
И мне любо, что брызги зелёной волны,
Словно слёзы мои, солоны.
Были вёсны и зимы, да что-то одна
Мне запомнилась только весна.
Стали ночи теплее, подтаивал снег,
Вышла я поглядеть на луну,
И спросил меня тихо чужой человек,
Между сосенок встретив одну:
— Ты не та ли, кого я повсюду ищу,
О которой с младенческих лет,
Как о милой сестре, веселюсь и грущу? –
Я чужому ответила: — Нет!
А как свет поднебесный его озарил,
Я дала ему руки мои,
И он перстень таинственный мне подарил,
Чтоб меня уберечь от любви…
Так и у нашего визави, наверно, произошло что-то уж очень неожиданное, но вряд ли романтическое. Может быть, его отказ от принятого уже «компромисса» связан с тем, что он всё-таки получил «заказ»? Хорошо, что никуда не избираюсь, иначе вероятность «заказа» была бы огромной. А может быть, не устроила сумма? Может быть, уже успел похвастаться кому-нибудь из москвичей, что зацепил выгодное дельце?
Разные мысли вертелись в голове, но старался не углублять переживания до скачка давления. Гулял и читал, как заклинание, есенинские строки из поэмы «Чёрный человек»:
В грозы, в бури,
В житейскую стынь,
При тяжёлых утратах
И когда тебе грустно,
Казаться улыбчивым и простым –
Самое высшее в мире искусство.
В ситуацию я как бы вжился, и первоначального стресса уже не было. Верно говорят: «С несчастьем тяжёло первую ночь, а переспишь — и сроднишься».
Спокойная реакция на страшноватую новость объясняется ещё и тем, что я узнал её по телефону, находясь в одном из самых благостных мест — на горном курорте в Аршане, в соседней Бурятии.
Был я под впечатлением собственного рекорда. Два с лишним года не ходил дальше первого водопада. Прогулка к нему хоть и требует некоторого напряжения, но доступна всем более-менее здоровым людям. А вот дальше уже не простая тропа, там немало мест, где нужно задействовать руки, буквально ползти по скалам, где-то страховаться и пятой точкой опоры, карабкаться вверх или спускаться по каменистым, а кое-где и обрывистым склонам. Не единожды тропа перекидывается с одного на другой берег кипящей и ревущей на многочисленных порогах и водопадах горной речки. Перебираться по брёвнышкам и жердям рискнёт не каждый. Не представляю даже, что делают люди в случае травмы или приступа. О сплаве по реке нечего и мечтать, нереально. Вертолёт не сядет, спасателей или каких-то дежурных, как, например, на горнолыжных базах, нет и в помине. Да и сотовая связь не пробивается. В общем, дальше первого водопада ступает на трудную тропу разве что один процент более выносливых и уверенных в себе. Я рад, что снова в их числе. И громко в походе декламирую вечно молодого Пушкина:
Есть упоение в бою,
И бездны мрачной на краю,
И в разъярённом океане
Средь грозных волн и бурной тьмы,
И в аравийском урагане,
И в дуновении Чумы!
Всё, всё, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья –
Бессмертья, может быть, залог!
И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог.
После попытки недальнего захода за первый водопад в предыдущий день назавтра я фактически дошёл до долины, где уже кончаются водопады и неожиданно начинается нежная и спокойная водная гладь, с многочисленными питающими реку ручейками, сбегающими с окрестных гор, отступивших от реки на почтительное расстояние. Последний раз в эти места я доходил «две жизни назад», когда мне было всего лет пятнадцать. Я спокойно выдержал, почти без «перекуров», пятичасовой горный поход. Обычно туда ходят с ночёвкой, не налегке. После некоторых очень неприятных ощущений с ритмом пульса если не спортивная, то, во всяком случае, физкультурно-туристическая форма с помощью широкого арсенала средств, в основном нетрадиционной медицины (об этом — глава «Горе от ума и медицины»), восстановилась. А это важнее любых денег и очень многих неприятностей.
Позабросил я последний год ежедневную «каторгу» поэтических строк с заботами о мироздании, от которых до депрессии и сбоев в организме один шаг, и стал больше ценить каждый отпущенный Богом день, как учил Фёдор Тютчев:
Не рассуждай, не хлопочи —
Безумство ищет — глупость судит;
Дневные раны сном лечи,
А завтра быть чему — то будет…
Живя, умей всё пережить:
Печаль, и радость, и тревогу –
Чего желать? О чём тужить?
День пережит — и слава Богу!
Не только Тютчев, но и сторонники нетрадиционной медицины считают: нельзя, чтобы голова постоянно была занята мыслями, причём не только тяжёлыми и тревожными, но и любыми. Даже сочинительством. Пишущий человек часто не расслабляется ни на природе, ни дома, ни в выходные, ни в отпуске. И голова начинает отходить от контроля за организмом, что и может способствовать всяческим сбоям. Так что отдыхать, расслабляться, медитировать, даже и выпивать — необходимо.
В общем, радость от туристического достижения и поэтические молитвы перебили все неприятности и обеспечили крепкий сон.
Замечательно всё-таки, что сохраняются на земле естественные преграды человеческому варварству, особенно процветающему в наше изобильное время. Одной из таких преград, наряду с морями и океанами, являются горы. Не пускают они в Аршане потребителей пива, соков, жвачек и другого баночно-целлофанового суррогата дальше первого водопада.
В доперестроечное время, с его двадцатидневными курсами лечения и с аскетическим дефицитом всего и вся, выходя из автобуса, сразу же попадали в тихое елово-кедровое царство. Не знаю другого такого места, где бы по обе стороны дороги стоял стройный ряд вековых елей, встречающих прибывших почти на месячный отдых курортников. Раньше ехать к этой предгорной красоте из Иркутска с обязательным обедом и прочими остановками приходилось часов семь, восемь. Целый рабочий день.
Теперь же времена изменились. На хорошей иномарке можно долететь часа за два с половиной, три, но нет плюсов без минусов. Бессчётные авто бесконечно покупающего и мусорящего люда заполнили всю великолепную еловую зону.
Благодаря очистительному горному ветру выхлопные газы пока не могут, к счастью, задушить могучие ели, как это происходит в пригородах. Изменилась и дорога на первый водопад. В её начале стоит множество лотков местных и приезжих, очень приветливых бурят с сувенирами, орехами, травами, обувью и одеждой кустарного и монгольского производства. С представителями этой сибирской нации у меня всегда особенно тёплые отношения. Может быть, потому что мои предки из села Баргузин на Байкале. А там, как известно, дружно жили и русские, и евреи, и буряты. А бабушка по отцовской линии в совершенстве, наряду с русским и еврейским, знала и бурятский язык. Но сегодня предгорье, к сожалению, превратилось в настоящий базар, расположенный вдоль многолюдной дороги.
От прошлой завораживающей курортной тишины и степенности в этом месте остались воспоминания лишь у немногочисленных гостей этого обворожительного места шестидесятых-восьмидесятых безбарахолочных и не баловавших личными автомобилями годов. Да и не было ни у кого из них в старые времена неприятностей, подобных моим, как не было и больших должников и налоговиков. Хотя, впрочем, тогда всесильные партийные органы легко могли любого руководителя исключить из партии, снять с работы, а значит, лишить привычного номенклатурного образа жизни с персональной машиной, отдельным кабинетом, секретаршей, привилегиями в отдыхе и лечении, в приобретении дефицита, вплоть до автомобиля, с хорошей зарплатой и с любимым делом.
Немало директоров заканчивали инфарктом. Месячные, квартальные, годовые планы тогда нужно было выполнять любой ценой. Причём обком партии жёстко контролировал реализацию продукции и выпуск товаров народного потребления, а главки и министерства «давили» за валовые показатели. Вот такое было разделение непыльного труда. Должности над директорами считались заинфарктными, а должности заместителей директора и главных специалистов называли предынфарктными. Так что и в те времена способным руководителям тоже жилось несладко.
«Кому на Руси жить хорошо?» — доискивался Некрасов, породив вечно актуальный вопрос. Ответ появился только теперь: сегодняшним многочисленным получателям взяток — чиновникам, особенно российского масштаба.
При Сталине это была особо опасная профессия. Смертельно рискованной была не только взятка, но даже совместное чаепитие, не говоря уж об обеде проверяющих с проверяемыми.
Сегодня же берут все, так же, как и все шалят с налогами, но у этой игры есть свои незыблемые правила. Расслабляться нельзя, можно попасть в жернова ржавого, и тем ещё более опасного, государственного механизма, который нуждается в свежей «крови» зазевавшихся жертв, словно в смазке для деталей.
Единичные разоблачения — это как бы и дань народу, и своеобразный естественный отбор в чиновничьей и предпринимательской среде, тест на профпригодность, но много чаще — просто примитивное сведение счётов. Попался — значит, слаб и нерадив, проиграл — непригоден для службы, иди отдыхай, причём иногда — на тюремные нары. Кстати, большинство чиновников, выкинутых с госслужбы, не могут показать себя ни в бизнесе, ни в другом масштабном деле…
Сравнительно безопасны, на мой взгляд, только должности в верхнем неприкосновенном эшелоне российской власти. Там практикуются «в наказание» только переводы по горизонтали, без уменьшения статуса. Зачем плодить недовольных рядом с собой? У каждого из «наказанных» остаётся во власти рука друзей и родственников, которые будут чувствовать себя весьма неуютно и, чего доброго, готовить заговор. Судьба Берии, Хрущёва, предположительно Сталина, Брежнева и многих высших руководителей послебрежневской чехарды не стимулирует фактические наказания приближенных к трону, особенно когда переизбрать и переждать вождя практически невозможно. Да и охрана на самом верху, по слухам, в основном чеченская и не менее боеспособная, чем латышские стрелки при Ленине или швейцарская гвардия при папе римском в Ватикане.