— Ах, — воскликнул я (s’ècria-t-il), сознание пронзительно-ясное, но слишком поздно и напрасно, а сердце громко бьется под кружевами корсета: вот почему он забрал у меня трубу, этот амулет, талисман, космическую связь, которая имела власть над злыми духами. Что он может замышлять в своем Доме Соломона?
«Поздно, повторил я себе, — он получил слишком большую власть».
Говорят, что Бэкон умер. Соапез уверяет меня, что это ложь. Никто не видел его трупа. Он живет под вымышленным именем, бок о бок с ландграфом де Гессе, посвященный в самые строгие тайны и, следовательно, бессмертный, готовый продолжать свое мрачное сражение за триумф Плана — триумф его имени и под его контролем.
После этой гипотетической смерти меня посетил Вильям — как всегда, со своей улыбкой лицемера, которую не скрыла от меня даже решетка. Он спросил, почему в сонете 111 я написал о каком-то Красильщике, и процитировал стих: «То What It Works in, Like the Dyer’s Hand...»
— Я никогда не писал этих слов, — возразил я. И это было правдой... Ясно: их включил Бэкон перед тем, как исчезнуть, подавая какой-то таинственный знак тем, кто в будущем должен дать приют Сен-Жермену как эксперту по тинктурам... Я думаю, что когда-нибудь он попытается убедить мир в том, что именно он написал произведения Вильяма. Каким все становится очевидным, когда смотришь из мрака камеры!
Where Art Thou, Muse, That Thou Forget’st So Long? Я чувствую себя разбитым, больным. Вильям ждет от меня нового материала для своих беспутных клоунад в Globe.
Соапез пишет. Я заглянул через его плечо. Чертит какие-то непонятные слова: Riverrun, past Eve and Adam’s[159]... Закрывает листок, присматривается ко мне, видит, что я бледнее Духа, читает в моих глазах Смерть. Шепчет мне:
— Отдохни. Не бойся. Я буду писать вместо тебя.
Он так и делает, это маска маски. Я медленно угасаю, а он забирает мой последний свет, свет темноты.
74
При том, что намерения он имеет благие, весь дух его и все его пророчества несомненно одушевляются дьяволом... Его речи способны соблазнить многочисленных любознательных людей и нанести большой ущерб и бесчестье церкви Господа Нашего.
Точнее, Бельбо говорил с нами об этом, но очень сдержанно, ограничившись сжатым пересказом мотивов и связей и, разумеется, затушевав личностный компонент. Он даже попытался сделать вид, что мотивы и связи подсказала ему сама машина, Абулафия. Я действительно и до Бельбо уже читал где-то предположение, что Бэкон является тайным автором розенкрейцерских манифестов. Меня поразил скорее другой факт, упомянутый Бельбо: что Бэкон был виконтом Сент-Альбанским!
Что-то загудело у меня в голове, какое-то воспоминание, связанное опять же со знаменитым, ныне полузабытым дипломом о тамплиерах. Всю ночь я копался в старых конспектах.
— Господа, — торжественно обратился я на следующее утро к сообщникам, — мы не можем изобретать связи. Наше дело их обретать. Они существуют. Когда Святой Бернард подал идею созвать свой знаменитый собор для легитимизации тамплиеров, среди членов оргкомитета мероприятия числился приор Сент-Альбанский. Святой Альбан, кстати говоря, — это первый британский мученик, евангелизатор британских островов, и родился он в Веруламе, поместье Бэкона. Святой Альбан — кельт и несомненный друид, посвященный в тайны, как и сам Святой Бернард.
— Этого мало, — сказал Бельбо.
— Погодите. А приор Сент-Альбанский, о котором я говорил до того, становится настоятелем Сен-Мартен-де-Шан, аббатства, в котором будет впоследствии учрежден Консерваторий Науки и Техники!
Бельбо не выдержал.
— Дьявольщина!
— И не только, — продолжал я как ни в чем не бывало. — Еще и сам Консерваторий задумывался как памятник Фрэнсису Бэкону. 25 брюмера III года республики от Конвента поступает приказ Комитету народного образования — подготовить и опубликовать полное собрание сочинений Бэкона. А 18 вандемьера того же года тот же Конвент принимает законопроект об учреждении Дома науки и искусства, в котором бы воплотилась идея Дома Соломона, описанного Бэконом в «Новой Атлантиде» — места, где собраны все известные технические изобретения человеческого рода.
— Ну и что? — спросил Диоталлеви.
— А то, что в Консерватории висит Маятник, — ответил Бельбо. По вопросу Диоталлеви я понял, что Бельбо не вводил его в курс своих соображений на тему о маятнике Фуко.
— Всему свое время, — сказал я тогда. — Маятник будет изобретен и установлен лишь в девятнадцатом веке. Пока что пренебрежем.
— Пренебрежем? — перебил Бельбо. — Вы что, никогда не видели изображения Иероглифической монады Джона Ди, талисмана, в котором сосредоточена вся мудрость подлунного мира? Что это, по-вашему, не Маятник?
— Прекрасно, — ответил я. — предположим, нам удается установить соответствия между этими фактами. Но какой переход от Сент-Альбана к Маятнику?
И я нашел переход за несколько дней и принес им его в зубах.
— Значит, приор Сент-Альбанский — настоятель Сен-Мартен-де-Шан. Таким образом аббатство становится филотамплиерским центром. Бэкон, через свое имение, налаживает тайные связи с друидами, последователями Святого Альбана. В то же время учтем, что когда Бэкон начинает в Англии свой творческий путь, во Франции его же оканчивает Гийом Постэль.
Бельбо чуть заметно скривился, и я вспомнил разговор на вернисаже Рикардо, когда он сказал, что Постэль ассоциируется с тем, кто похитил у него Лоренцу. Но это была сиюминутная реакция.
— Постэль изучает еврейский язык, желая доказать, что это праматерь всех языков, и переводит «Зогар» и «Багир»; он завязывает отношения с каббалистами, разрабатывает проект всепланетного мира, сходный с проектами розенкрейцерских групп в Германии, а также пробует устроить военный союз короля Франции с султаном, посещает Грецию, Сирию, Малую Азию, изучает арабский язык, одним словом — повторяет духовный маршрут Христиана Розенкрейца. Не случайно он подписывается во многих случаях «Розиспергий» — «прыщущий росой». В то же время Гассенди[160] в своей «Проверке Фладдовой философии» говорит, что Розенкрейц происходит не от розы, а от росы («рос»). В одной рукописи он говорит о некоей тайне, которую надлежит хранить, пока не созреют времена, и добавляет «не пометайте бисер ваш пред свиниями». А знаете, где еще появляется это евангельское выражение? На фронтисписе «Химического бракосочетания»! Вдобавок Святой отец Марине Мерсенн, обличая розенкрейцера Фладда, говорит, что тот — из такого же теста, такой же великий безбожник, как и Постэль. С другой стороны, почти что достоверно известно, что Ди и Постэль встречались в 1550 году, но тогда они еще не знали, да и откуда бы им узнать, что именно они и станут теми двумя Великими Магистрами, которых План обяжет встретиться в 1584-м. Вдобавок ко всему, Постэль заявлял, — вы только послушайте, — что как прямой потомок старшего отпрыска патриарха Ноя, притом что Ной — родоначальник кельтского племени и следовательно, цивилизации друидов, король Франции имеет непосредственное право на титул Царя Мира. Именно так: Царя Мира, того самого, который в Агарте, но употребляет он этот термин тремя столетиями раньше! Бог с ним, с Постелем, и с его странной биографией, потому что в определенный момент он втюрился в старушку по имени Иоанна, назвал ее Божественной Софией, видимо, подвинулся рассудком. Учтем при этом, что у него имелись довольно солидные недоброжелатели, которые аттестовали его псом, калоедом, мерзостным отродьем, клоакой ересей и вместилищем легиона демонов. Несмотря на это, и даже несмотря на старушку любовницу, инквизиция не считала его еретиком. Он проходил у инквизиторов по статье amens, что переводится как «блаженненький». Делаем вывод, что этого человека не трогают, потому что за его спиной — тень какой-то могущественной группировки. В скобках для Диоталлеви добавляю, что Постэль любил путешествовать по Востоку и являлся современником Исаака Луриа, а дальше Диоталлеви пусть делает выводы какие хочет. Да. Так вот в 1564 году (когда Ди сочинил свою «Иероглифическую монаду»), Постэль отрекается от еретических блудней и удаляется искупать вину... угадайте куда? В монастырь Сен-Мартен-де-Шан! Как легко понять, он хочет провести двадцать лет в ожидании 1584-го.
— Это уж точно, — кивнул Диоталлеви.
Я летел дальше.
— Да вы понимаете, что у нас вся картина на ладони? Постэль — гроссмейстер французского ядра, он дожидается встречи с ядром английским, но умирает в 1581 году, за три года до условленной встречи. Выводы. Во-первых, ляпсус с 1584 годом происходит, в частности, потому, что нет надежного человека, такого как Постэль, способного вовремя предусмотреть и откорректировать нелепицу с календарями. Второе, Сен-Мартен — это место, где тамплиеры испокон веков чувствовали себя как дома и где поселился их уполномоченный представитель, ожидая выхода на связь. Сен-Мартен-де-Шан — это и есть «Укрытие»!
— Ну просто одно к одному.
— Вот именно. В год несостоявшегося свидания Бэкону еще всего только двадцать лет. Дожив до 1621 года, он принимает титул виконта Сент-Альбанского. Спрашивается: почему его вдруг так потянуло к имению предков и ко всему с этим связанному? Мы не знаем. Однако в этом же году кто-то выдвигает против него облыжное обвинение в коррупции и Бэкон попадает в тюрьму. Очевидно, Бэкон раскопал нечто, что могло внушать страх. Внушать кому? Не будем забывать, что к этому времени Бэкон уже твердо уверен, что Сен-Мартен — ключевая точка, и собирается разместить именно там свой Дом Соломона — лабораторию, в которой можно работать, проводить эксперименты, с тем чтобы раскрыть секрет Плана.
— Но, — спросил Диоталлеви, — через кого осуществлялся контакт между наследниками Бэкона и деятелями Великой французской революции?