ачно пошло. Тем временем развязываются африканские кампании для того, чтобы достичь Палестины, но и это у него, как известно, не выгорает. Тогда он ставит все на кон и рвется в бой на территориях павликиан, то есть на Балканах и в России. Когда он уверяется, что в его сфере влияния четыре шестых Плана, он посылает Гесса с секретной миссией и предлагает Англии союз. Бэконианцы наживку не заглотнули. Следовательно, самый существенный элемент тайны не у них. Тут у Гитлера срабатывает интуиция: значит, те, кто держит в руках ключевой обрывок пропавшей грамоты, это они, застарелые враги, иудеи! И совсем не обязательно искать их в Иерусалиме, где в тот момент их меньше чем где бы то ни было. Тот фрагмент Вести, что был вручен иерусалимитянам, спрятан вовсе не в Палестине, а в диаспоре. Вот чем объясняется Холокост.
– Как это?
– Ну подумайте минуточку. Вообразите, что вы собираетесь устроить геноцид…
– Пожалуйста, – прервал его Диоталлеви, – отпустите, вы разрезвились, а у меня болит желудок.
– Стоп, ни с места! Значит, пока тамплиеры потрошили сарацинов, ты получал удовольствие, потому что это от тебя далеко. А сейчас становишься в моральную позу. Мелкоинтеллигентскую. Мы перекраиваем Историю, и ничто не может внушать нам страх.
Мы стали слушать дальше, загипнотизированные его энергией.
– Что поражает в связи с геноцидом евреев, это длиннота процедуры. Сначала их держат в лагерях и морят голодом. Потом раздевают догола. Потом отправляют под душ. Потом методично перерабатывают Джомолунгмы трупов, инвентаризуют одежду, рассортировывают мелкие предметы… Выглядит не так уж рационально, если затеей является убийство и ничего больше. Но довольно рационально в случае, если производится поиск, ищется Послание, которое кто-то из этих многих миллионов человек, иерусалимский резидент тридцати шести Недоступных, сохранял под подкладкой одежды, за щекой, в татуировке на коже… Только Планом может быть объяснена невероятная бюрократизация геноцида! Гитлер обыскивает всех евреев, чтобы найти на одном из них знак, подсказку, которая помогла бы ему выявить с помощью маятника конкретную точку, где под вогнутым сводом, который полая Земля сама себе составляет, пересекаются подземные потоки. Таким образом, идея пустотелой Земли, если можно так выразиться, материализует тысячелетнюю герметическую догадку: то, что внизу, эквивалентно тому, что сверху! Мистический Полюс совпадает с Сердечником Земли. Таинственное сорасположение светил – это оккультный план подземелий Агарты. Не существует противоположности между небесами и адом. Грааль, lapis exillis (камень изгнания) – на самом деле lapis ex coelis. Камень, сошедший с небес. Это Философский камень, который являет собою сплетение, границу, срок, хтоническую матку небес! Гитлер, когда сумел бы идентифицировать эту точку в полом центре Земли, то есть в идеальной середине неба, сделался бы Властелином Мира, Царем которого он является по закону высшей расы. Вот почему до последней возможности, из глубины своего бункера, он надеялся суметь, успеть выявить Мистический Полюс.
– Ну ладно, – сказал Диоталлеви. – Теперь мне правда плохо. Болит, кроме шуток.
– Ему плохо. Не в порядке идейной полемики, – сказал я.
Бельбо, похоже, понял только теперь. Он вскочил и подхватил своего друга, который склонялся на стол, почти теряя сознание. – Извини, пожалуйста, я просто увлекся. Серьезно, ты ведь не оттого, что я все это говорю? Ты же за двадцать лет меня уже знаешь? Мы вечно шутим. У тебя, видимо, и правда гастрит. В этих случаях нужна таблетка меранкола. И грелка. Пойдем, я тебя отвезу домой, но ты потом обязательно вызови врача, пусть тебя посмотрят.
Диоталлеви отвечал, что доедет до дому один на такси и что он еще не умирающий. Просто надо лечь. Врача обещал позвать. И что дело не в Бельбо, а еще со вчера что-то не в порядке. Бельбо перевел дух и повел его вниз к такси.
Вернулся обеспокоенный. – Так если подумать, уже несколько недель он какой-то дохлый. Под глазами круги… Черт подери, по этой логике я должен был помереть от цирроза десять лет назад, а я как огурчик, а этот аскет заработал гастрит или чего похуже, я начинаю думать, что с него станется и язва. К дьяволу этот План. Жизнь превращается в сумасшедший дом.
– Ну, я думаю, что таблетка меранкола разрешит проблему, – сказал я.
– Да я тоже думаю. Но хорошо, если он положит на пузо грелку. Как-то займется собой.
101
Qui operatur in Cabala… si errabit in opere aut non purificatus accesserit, devorabitur ab Azazale[100].
Приступ у Диоталлеви был в конце ноября. Назавтра он не пришел, а позвонил сказать, что ложится в больницу. Врач говорит, что вроде беспокоиться нечего, но лучше обследоваться.
Бельбо и я ассоциировали эту его хворь с Планом, который, похоже, мы слишком уж далеко завели. Мы давали понять друг другу, что это иррационально, но ощущали вину. Сейчас во второй раз я чувствовал себя сообщником Бельбо. В первый раз мы сообща молчали (с Де Анджелисом). Второй раз сообща слишком много говорили. Виноватить себя было иррационально – тогда мы думали так, – но чувство было тяжелое. Поэтому мы на месяц или больше перестали говорить о Плане.
Через две недели Диоталлеви пришел и небрежно сообщил нам, что на время уходит на больничный. Ему прописали лечение, о котором он не стал распространяться. Но сказал, что придется ходить в клинику каждые два-три дня и что лечение несколько ослабит организм. Не знаю, куда еще его можно было ослабить: лицом он был точно того же цвета, что волосы. – И бросьте вы эту историю, – сказал он. – От нее портится здоровье, как видите. Розенкрейцеры мстят.
– Не беспокойся, – ответил ему Бельбо с улыбкой, – мы этим розенкрейцерам так всыплем, что они от тебя отвалятся. Нам это мигом, – и щелкнул пальцами.
Лечение продлилось до начала следующего года. Я погрузился в историю магии – в настоящую, серьезную, говорил я себе, а не в нашу выдуманную. Гарамон заходил в нашу епархию почти каждый день, справлялся о здоровье Диоталлеви. – И прошу вас, господа, сигнализируйте мне о любой ситуации, то есть, так сказать, о любой проблеме, если таковая возникнет, и если я могу, компания может чем-либо помочь нашему достойному другу. Он для меня все равно что сын, скажу больше, все равно что брат. В любом случае мы в цивилизованной стране, хвала господу, и что бы там ни говорили, располагаем прекрасным государственным здравоохранением.
Алье проявил внимание, спросил название больницы и позвонил главврачу, своему близкому приятелю (и в частности, добавил он, брату одного из наших ПИССов, с которым в последнее время он в самых наисердечных отношениях). Диоталлеви будут лечить по первому разряду.
Лоренца была нежна. Забегала в «Гарамон» почти ежедневно за новостями. Это должно было бы радовать Бельбо, но он и тут находил повод все больше мрачнеть. Ведь она заходила не ради него.
За несколько дней до Рождества я слышал обрывок разговора. Лоренца говорила: – Увидишь, потрясающий снег и очень милые комнатеночки. Ты ведь можешь и не кататься на лыжах. Едем? – Значит, они собирались куда-то на Новый год. Но когда все снова вышли на работу, Лоренца появилась в нашем коридоре, и Бельбо сухо произнес: «С Новым годом», – и не дал себя чмокнуть в щеку.
102
Оттоле отшед, мы направились в местность, зовомую Милестр… В коей, по слухам, жительствует тот, кто называется Горным Старцем… И воздвиглась на великих горах, коими обставлена долина, стена толстейшая и великая, насчитывает вокруг ххх миль, и двое ворот ведут в ее внутренность, но потаенных и устроенных внутри горы.
Однажды, в конце января, я пошел забирать машину, которую оставил на улице Маркиза Гуальди, и наткнулся на Салона. Тот выходил из «Мануция». – Повидались с моим другом Алье, – сказал он. С другом? Насколько я помнил по Пьемонту, Алье его терпеть не мог. Интересно, это Салон что-то вынюхивал в «Мануции» или Алье привлек его, чтобы выйти на кого-нибудь там еще?
Не успел я задуматься на эту тему, как Салон предложил мне аперитив, и мы оказались у Пилада. Я никогда не видел Салона в этом месте, но с Пиладом они поздоровались как старые знакомые. Мы сели, и он осведомился, как поживает моя история магии. Он и об этом слышал! Я решил пощупать его на предмет пустотелой Земли и насчет Зеботтендорффа, о котором упоминал Бельбо.
Салон хихикнул: – Ну ясно, к вам же ходит столько сумасшедших! Об этой истории с пустотелой Землей ничего не знаю. А фон Зеботтендорфф, ну что ж, он был странный такой человек… Чуть было не вбил в голову Гиммлеру и всей их компании мысли, самоубийственные для немецкого народа.
– Какие мысли?
– Восточные фантазии. Он опасался евреев и обожал арабов и разных турок. Ну, а вообще вы знаете, что на письменном столе у Гиммлера вместе с «Майн Кампф» постоянно находился Коран? Зеботтендорфф в молодости побывал под влиянием не помню там какой турецкой тайной секты и изучал исламский гнозис. Он произносил «Фюрер», а думал о Горном Старце. И когда они вместе основали СС, они имели в виду организацию наподобие ассассинов… Вы задумайтесь, почему в Первой мировой войне Германия с Турцией выступили союзниками…
– Откуда же вам известно все это?
– Я, кажется, уже говорил вам, что мой покойный папа работал в России в Охране. Ну вот, я помню, что в те времена царская полиция интересовалась ассассинами, кажется, по инициативе в первую очередь Рачковского… Этот след не был хорошо изучен, потому что к чему имели отношение ассассины, к тому не имели отношения евреи, а опасность тогда исходила как раз от евреев. Тогда и всегда. Евреи возвратились в Палестину и заставили остальных выбраться из пещер. Но вообще-то история запутанная, давайте не будем разбираться во всем этом.