Казалось, он сожалел о том, что рассказал слишком много, и поторопился откланяться. Потом случилась еще одна странность. После всего, что стряслось потом, сегодня я могу быть уверен, что мне не померещилось. Но в тот день я сказал себе, что наверняка галлюцинирую, когда поглядел вслед Салону и увидел, что на углу его дожидается какой-то восточный по внешности человек.
В любом случае Салон наговорил достаточно, чтобы довести мое воображение до оргазма. Горный Старец и ассассины для меня не были незнакомцами. Я занимался ими для диплома, поскольку тамплиеров обвиняли, в частности, в сношениях с теми. Как можно было не задействовать подобных персонажей?
В тот день я нашел новое занятие своей фантазии, а в первую очередь – пальцам, которым пришлось перетрясти дикую уйму старых карточек. И наконец выработал такую убойную концепцию, что никак не мог удерживать ее при себе.
В одно прекрасное утро я ввалился к Бельбо в издательство. – Они все спутали! Мы все спутали!
– Тише, Казобон, кто что спутал? О Господи, опять этот План? – Он поколебался. – Знаете, насчет Диоталлеви… Ничего хорошего. Он не говорит, я позвонил в клинику, и со мной не хотели разговаривать, потому что не родственник. Ну нет у него родственников. Кому же им заниматься? Но мне не понравилось, что они так мямлят. Что-то там доброкачественное вроде бы, но терапия не дает ожидаемых результатов, так что надо бы его госпитализировать на месяцок и попробовать хирургию… В общем, они очень уклончивы, и я как-то занервничал.
Я не знал, что отвечать, и принялся листать какую-то ерунду, чтобы замять свое триумфальное явление. Но не сумел выдержать сам Бельбо. Он был как игрок, перед которым помахали колодой карт. – Ладно, к чертям, – сказал он. – Жизнь, к сожалению, продолжается. Валяйте.
– Они все спутали. И мы спутали все или почти все. Так вот. Гитлер сделал известно что с евреями, но ничего не откопал. Оккультисты в половине мира столетие за столетием зубрили иврит, рыли где только можно… Но самое большее, что у них осталось в руках, это гороскопы. Почему, по-вашему?
– М-м… Ну, потому, что иерусалимский фрагмент все еще упрятан в надежном месте. С другой стороны, и фрагмент павликиан не обнаружен, насколько нам известно…
– Ответ в стиле Алье. Но не в нашем стиле. У меня есть нечто поавантажнее. Евреи ни при чем!
– В каком смысле?
– Евреи ни при чем к Плану. Никакого отношения. Вообразите круг общения тамплиеров, сначала в Иерусалиме, потом в капитанствах Европы. Французские рыцари контактируют с немецкими. Контактируют с португальцами, с испанцами, с итальянцами. С англичанами. Все они вместе как-то соотносятся с византийским ареалом. Но особенно много точек соприкосновения у них с непосредственным неприятелем: с турками. Неприятель, с которым сражаются, но с которым, как мы знаем, довольно часто садятся и за стол переговоров. Вот какие силы расставлены в тот момент на поле, и взаимоотношения складывались между благородными людьми, людьми единого круга. А кем были евреи в те времена в Палестине? Религиозным и национальным меньшинством, терпимым и уважаемым арабами, которые относились к ним добродушно-снисходительно, и жутко унижаемым христианами, которые, не будем забывать, в ходе крестовых походов, скажем даже «походя», громили гетто. И что же, мы думаем, что тамплиеры, при всем их высокомерии, стали бы перенимать мистические теории от евреев? Никогда в жизни! Далее. Капитанства Европы воспринимали евреев только как ростовщиков, как персон нон грата, которых принято использовать, но не принято принимать. А в Плане задействованы кавалеры, и мы говорим о духовной кавалерии, духовном рыцарстве. Как мы могли допустить, что провэнские храмовники заводили знакомства с личностями последнего разбора? Нет и нет!
– Но вся возрожденческая магия основывается на изучении Каббалы…
– Естественно. Потому что время близится уже к третьей встрече, люди хватаются за что попало, ищут решения загадки, древнееврейский язык кажется таинственным и сакральным, каббалисты работают по собственному почину и ради иных целей, и тридцать шесть разбросанных по миру начинают думать, что неудобоваримый язык может таить в себе какие-то откровения. Да, Пико делла Мирандола действительно пишет: «nulla nomina, ut significativa et in quantum nomina sunt, in magico opere virtutem habere non possunt, nisi sint Hebraica»[101]. Ну и что из этого? Пико делла Мирандола был остолоп!
– Назовем вещи своими именами!
– Да! И как итальянец он не был охвачен Планом. Что вообще он мог знать? Еще хуже со всеми бесконечными Агриппами, Рейхлиными и прочими. Всеми, которые рванули по ложному следу. Я прослеживаю, как и когда сложился ложный след, понимаете? Мы сбились с толку из-за Диоталлеви, потому что он подкаббаливал. Диоталлеви подкаббаливал, и мы завели евреев в План. Но если бы Диоталлеви возлюбил китайскую культуру – запустили ли бы мы в План китайцев?
– Наверно, да.
– Наверно, нет! Но не будем раздирать на себе одежды, поскольку за ошибку ответственны все. Все, от Постэля примерно и далее через века. Все уверили себя через два столетия после гибели Провэна, что шестая группировка – иерусалимская… Нет, нет и нет!
– Простите, Казобон, но ведь именно мы отредактировали версию Арденти и постановили, что свидание на камне – это значит не Стонхендж, а камень Мечети Омара.
– И тоже неверно. Камней полным-полно. Нам следовало думать не о камне, а о постройке, установленной на камне, на скале, на утесе, на откосе, на обрыве… Шестая группа сидит в твердыне Аламут!
103
И появился Каир, держа в руках скипетр, означающий царственность, и дал его первому сотворенному богу, и тот принял и сказал: «Твое тайное имя будет состоять из тридцати шести букв».
Главный аплодисмент я сорвал. Предстояло оправдывать доверие. Следующие дни были заняты демонстрацией доказательств, длинных, подробных, документированных. За столиками «Пилада» я передавал в руки Бельбо улику за уликой, а он со все сильнее туманившимся взором зажигал сигарету от предыдущей и через каждые пять минут откидывал в сторону руку с опустевшим стаканом, в котором на донышке добрякивал призрак льдинки, и Пилад кидался снова наполнять стакан, не ждя никаких призывов.
Первые источники были те же самые, в которых содержались и первые упоминания тамплиеров. От Герарда Страсбургского до Жуанвиля. Тамплиеры состояли в контакте, можно сказать, в конфликте, можно сказать, в секретном союзничестве с ассассинами Горного Старца.
На самом деле положение, естественно, было сложнее. Все началось после смерти Магомета, в момент раскола между последователями исконного Закона, суннитами, и приверженцами Али, зятя Пророка, мужа Фатимы, обойденного верховной властью. Те, кто поддерживал Али, именовали себя аш-Ши’а («партия»), и их усилиями было создано еретическое ответвление в исламе – шиитство. Эта инициатская доктрина отождествляет преемственность откровения не с традиционной медитацией над словами Пророка, а с личностью Имама, государя, царя, богоявленного, богоизбранного, Властелина Мира.
Какой же путь прошло это еретическое течение ислама, впитывая в себя всевозможные эзотерические учения средиземноморского бассейна, от манихеев до гностиков, от неоплатоников до иранского мистицизма, – влияния, на которые мы ухлопали месяцы и годы, прослеживая их бытование в контексте Западной Европы? Путь запутанный и долгий. Не все нам удалось разложить по полочкам. Арабские мыслители и деятели имели невыговариваемые имена, которые вдобавок в серьезных публикациях кругом обвешивались диакритическими знаками, и после дня работы нам не очень-то легко давалось проведение различий между Абӯ Абди’л-лā Мух. аммадом б. ‘Алӣ ибн Раззāмом ат.-Т.а’ӣ аль-Кӯфӣ, Aбӯ Мух. аммадом ‘Убайду ’л-лōй и Абӯ My ’ини ’д-Дӣн Нāз. иром ибн Хозровом Марвāзӣ Кобāдьянӣ. Думаю, что для араба должно быть так же муторно разбираться между Аристотелем, Аристоксеном, Аристархом, Аристидом, Анаксимандром, Анаксименом, Анаксагором, Анакреонтом и Анахарсисом.
Тем не менее бесспорно одно: шиитство расщепилось на два основных течения, одно из которых – «ожидающие двенадцатого имама» – нацелено на пришествие сокрытого властелина, а другое, носящее имя исмаилитства, сформировавшееся при правлении Фатимидов в Каире, а потом расцветшее в форме ревизионистского исмаилитства в Персии, связано в основном с именем поразительного, мистичного и безжалостного героя, Хасана ибн Сабба. Хасан действовал из своего опорного центра, из неприступной крепости в Казвине (на юго-запад от Каспия), именовавшейся замком Аламут, «Гнездом хищного».
Там Хасан начиная с 1090 года окружил себя приверженцами, федайинами, готовыми за него на гибель, и использовал их для устранения политических противников в ходе «джихāд хафӣ», священной и тайной войны. Федайины, или как там они произносятся, прославились под именем ассассинов («убийцы» на некоторых европейских языках). Не слишком красиво звучит, но тогда звучало просто великолепно и символизировало братство воинов-монахов, донельзя напоминавших тамплиеров и готовых пожертвовать жизнью за веру. Духовное рыцарство. Вот вам.
Твердыня или крепость Аламут. Камень. Построенная на воздушном хребте скалы, протяженностью четыреста метров и шириной максимум тридцать шагов, издалека тем, кто подъезжал по дороге, ведущей в Азербайджан, она показывалась просто стеною, белой, спаленной солнцем, голубоватой на пурпурном закате, бледной на рассвете и кровавой на заре, в некоторые дни почти призрачной среди сизых облачных скоплений или в сиянии зарниц. По верху стены почти не различались зазубрины четырехугольных башен, а снизу крепость представлялась скоплением отрогов, тянущихся в высоту на сотни метров и угрожающих для всякого, кто осмелится п