В миру и смерть. Кому принадлежит мысль, самая успокаивающая из всех когда бы то ни было помышленных? Никто не переубедит меня, что сей мир – порождение сумеречного бога, тень которого продолжается мною. Вера ведет к Абсолютному Оптимизму.
Сознаюсь, я прелюбы творил (или не творил), но виноват Бог, не сумел разрешить проблему Зла. Бог с ним, эмбриона мы истолчем в ступке с медом и перцем. Бог того желает.
Если уж действительно надо верить, добро пожаловать религия, которая не внушает чувства вины. Религия бессвязная, дурманная, подземная, бесконечная. Религия-роман, а не религия-богословие.
Пять путей к одной и той же конечной точке. До чего неэкономно.
У нас лучше: лабиринт, который приводит везде и в никуда. Чтоб умереть красиво, надо жить в барокко.
Только при Дурном Демиурге мы сами – хорошие.
А что, если космического Плана нет?
Что за издевательство – жить в изгнании, куда никто тебя не гнал. В изгнании из места, которого нет.
А что, если он есть, План, но ускользнул от тебя навсегда?
Когда религия недомогает, искусство помогает. План измысливаешь ты сам, как метафору Того, кто Непознаваем. Договор между людьми способен заполнить пустоту. Не опубликовали мою рукопись «Серце и стрась», потому что я не вхожу в тамплиерское лобби.
Жить как будто бы План есть: камень философов.
If you cannot beat them, join them. He можешь их победить – примкни к ним. Если План есть, приспособимся…
Лоренца меня испытывает. Пытает. Смирюсь. Был бы я настолько смирен, чтобы воззвать к Ангелам, хотя б и не веря, и очертить верный круг, – заработал бы покой. И то не факт.
Думаешь, что есть секрет, и сам себя чувствуешь засекреченным. Запросто.
Создать великую надежду, которую невозможно искоренить, так как корня у нее нет. Коль у тебя нет предков, то нет и риска, что они закатят скандал: предал традиции семьи. Хочу религию, которую соблюдаешь, предавая ее без конца.
В точности как Андреаэ. Выдумать смеху ради самое великое откровение в истории и, в то время как другие ради него убиваются, клясться до скончания твоего века, что придумал его не ты.
Сработать некую истину расплывчатых очертаний. Чуть кто попытается определить эту истину, ты его отлучаешь. Оправдывать только тех, кто еще расплывчатее, чем ты. Jamais d’ennemis à droite. Ни одного врага с правого боку.
Зачем писать романы? Перепишем Историю. Историю, которая потом станет.
Почему бы не поселить его в Дании, милый Вильгельм Ш.? Джо Лимонадник Иоганн Валентин Андреаэ Лукоматфей путешествует по Малайскому архипелагу: Зондские острова от Патмоса до Авалона, от Белой Горы к Минданао, от Атлантиды до Фессалоник… На Никейском соборе Ориген отрезает себе тестикулы и кровавые их протягивает отцам Города Солнца и Хираму, который хихикает: filioque, filioque, пока Константин засаживает коршуньи ногти в глазницы Роберта Флудда, гибель, гибель иудеям антиохийского гетто, Dieu et mon droit, пусть вьется по ветру Босеан, вперед на офитов и борборитов, что там они злокозненное борборячат? Трубят трубы, и появляются Добродетельные Кавалеры Святого Града, воздевши голову Мавра на пику, Ребис, Ребис! Грохочет магнитная буря, валится Эйфелева башня. Скалит зубы Рачковский над обугленным трупом Жака де Молэ.
Я не поимел тебя, но я делаю что захочу с Историей.
Если проблема – это отсутствие сущности, если сущность – это то, что называется тысячью способов, то чем больше говорить, тем в большей степени сущность есть.
Мечта всей науки, это чтобы сущности было немного, концентрированной и произносибельной: Е=mc2. Ошибка! Чтобы спастись с самого начала вековечности, нужно хотеть, чтобы сущности было бог знает сколько. И чтоб она была запутанной, как змея, завязанная в узел пьяными матросами.
Выдумывать, сумасшедше выдумывать, не обинуясь логическими связками, чтобы уже не мочь сделать резюме. Простая игра в салочки эмблемами, одна соотносится с другой, без перерыва. Распотрашивать мир в сарабанду анаграмм с цепной реакцией. И верить в Невыразимое. Не это ли есть настоящее чтение Торы? Истина – это анаграмма анаграммы. Anagrams = ars magna. To есть великое искусство.
Вот что, по-видимому, случилось в эти недели. Бельбо решил отнестись серьезно к мирозданию одержимцев не от избытка, а от недостатка веры.
Униженный своей неспособностью творить, притом что всю жизнь он использовал фрустрированные желания и ненаписанные страницы, первые как метафоры вторых и вторые как метафоры первых, и то и другое под знаком этой его предполагаемой, недоказуемой трусости, теперь он отдал себе отчет в том, что, составляя План, на самом деле он творил. Он влюблялся в своего Голема и обретал в нем опору для утешения. Жизнь (его собственная и человечества) как искусство, а за недостатком искусства искусство как обман. Le monde est fait pour aboutir à un livre (faux). Мир сотворен, дабы отлиться в книге (ложной). Но в эту ложную книгу он старался верить, потому что он все-таки ее создал, и если заговор действительно существовал в мире, он, Бельбо, переставал быть трусом, пораженцем и нерадивцем.
Отсюда все то, что произошло впоследствии, то есть использование Плана, который он считал нереальным, против соперника, которого он считал реальным. А потом, когда Бельбо заметил, что План захватывает его, как если бы он был, – или как если бы он, Бельбо, был сделан из того же теста, из которого и План, – навстречу откровению, за реваншем, он вылетел в Париж.
Умученный ежедневным угрызением, длящимся годы и годы, что имеет дело исключительно с собственными фантазиями, он почти что был рад столкнуться с фантазиями, принимавшими вещный характер, ведомыми кому-то еще, даже если этот кто-то еще был враг. Бельбо полез на рожон? Безусловно. Но этот «рожон» наконец перестал быть непонятным словом. Рожон стал реальнее Джона Лимонщика, реальнее Цецилии, реальнее Лоренцы Пеллегрини.
Бельбо с его синдромом упущенных оказий ныне готовился принять настоящий вызов. И все складывалось так, что он даже не мог дезертировать по трусости, потому что был приперт к стене. Страх вынуждал его к бесстрашию. Выдумывая, он сотворил себе фундамент реальности.
106
Список № 5: шесть маек, шесть пар подштанников и шесть носовых платков – до сих пор продолжает интриговать ученых: почему отсутствуют носки?
Примерно в это же время, около месяца назад, Лия решила, что мне необходимо отдохнуть. Не меньше месяца. У меня загнанный вид, как выразилась она. Наверное, План меня измотал. И нашему ребенку, по терминологии бабушек, требовался воздух. Мы взяли у друзей ключи от их домика в горах.
Мы отправились не сразу. Надо было кончить дела в Милане. К тому же Лия сказала, что нет лучше отдыха, чем дома, когда уверен, что скоро уедешь отдыхать. В эти дни я впер вые заговорил с Лией о Плане. До того она слишком была занята ребенком. Ей было известно только в общих чертах, что мы с Бельбо и Диоталлеви разгадываем какой-то ребус, корпим днями и ночами, но подробности я ей не рассказывал. Особенно после того как она прочла мне памятную лекцию о психозе совпадений. Наверное, мне было немножко стыдно.
Теперь же наконец я изложил ей План во всех мелких подробностях. Она знала о трагедии с Диоталлеви, и я не мог отделаться от вины, как будто бы я совершил что-то недозволенное. Поэтому, рассказывая, я постоянно подчеркивал, чем это все является в конечном счете: игра, бравада.
Лия сказала: – Пиф, мне эта история не нравится.
– А разве не красиво?
– Сирены тоже были красивые. Послушай. Что ты думаешь о своем подсознательном?
– Ничего. Мне даже неизвестно, есть ли оно вообще.
– Вот именно. Началось тем, что один венский бездельник для развлечения приятелей притянул за уши кучу Эгов, Суперэгов и Эсов, серию снов, которых он не видел, и ораву маленьких Гансов, которых он не видел тоже. К чему это все привело? Миллионы людей с готовностью превратились в невротиков. Тысячи других людей пользовались и пользуются этим для личного обогащения.
– У тебя, Лия, навязчивая идея.
– Не у меня, а у тебя самого.
– Хорошо, у нас у обоих навязчивая идея. Но хотя бы с одним фактом ты не можешь не согласиться. Мы исходили из записки Ингольфа. Извини, когда у тебя оказывается в руках завещание тамплиеров, хочется расшифровать его, нет? Может, мы немножко утрировали. Хотелось позлить всех прочих расшифровщиков… Но послание-то налицо, а?
– Начнем с того, что налицо только то, что ты знаешь от своего Арденти, который классический врун и мошенник. И вообще это ваше послание, посмотреть бы еще раз на него.
– Нет ничего проще, вон в верхней папке.
Лия взяла листок, просмотрела его спереди и сзади, наморщила нос и отодвинула челку, чтобы получше разглядеть первую шифрованную половину. Потом она спросила:
– Это все?
– А тебе мало?
– Мне вполне хватит. Мне надо два дня на это дело. – Когда Лия заявляет, что ей требуется два дня, обычно это для того, чтобы продемонстрировать, что я балбес. Я говорю, что это неприятная привычка, но она отпирается: – Если я действительно думаю, что ты балбес, и все равно тебя люблю, значит, это настоящее чувство.
В течение двух дней мы к этой теме не возвращались, да, по правде сказать, Лии почти что не было дома. Вечерами она сидела скорчившись в углу в кресле и что-то писала, а потом рвала.
Потом мы отправились в горы. Наш сын целый день барахтался на лужайке, вечером Лия уложила его спать, приготовила ужин и велела мне есть как следует, потому что я худ как скелет. После ужина она попросила смешать ей двойной виски, много льда и мало соды, закурила сигарету, что она делает очень редко, и произнесла речь: