Может, он забыл бы о своем намерении. Может, ему хватило бы выполнить его на бумаге. Может, достаточно было бы немедленно увидеться с Лоренцей, им снова овладело бы желание, а желание заставило бы пойти на перемирие с жизнью. Вместо этого, как назло, в понедельник днем к нему в офис ввалился Алье в облаке колониальных одеколонов, с улыбками и зарезанными рукописями и со словами, что прочитал он эти бумаги во время прелестного уикенда на Ривьере. Бельбо был отброшен в объятия давешней ярости. Тогда-то он окончательно решился выставить Алье дураком, заставить его пойти поискать молочные реки, кисельные берега да камень бел-горюч.
И поэтому с видом ведуна он дал понять тому, что вот уже лет десять охраняет мучительную тайну, тайну секретного ордена. Рукопись была доверена ему одним полковником, Арденти, которому удалось разгадать секрет Плана тамплиеров… Полковник был похищен или убит кем-то, кому удалось завладеть и его бумагами, но – вообразите! – в тот день из «Гарамона» полковник выходил, унося под мышкой фиктивный текст, намеренно запутанный, полный ошибок, фантастический и инфантильный, который был годен только для блезиру, он только свидетельствовал, что полковник в течение своей жизни имел отношение к провэнскому документу и к расшифровкам Ингольфа. Именно это, по-видимому, искали похитители. А другая-то папочка, гораздо более тонкая, где лежал всего десяток страниц, обнаруженных в бумагах покойного Ингольфа, – оставалась во владении Бельбо.
– Какая забавная ситуация, – отреагировал Алье, – расскажите же поподробнее. – И Бельбо, о, он ему рассказал! Рассказал весь наш План точно в том виде, в каком мы его сочинили, и выдал за вычитанный в той мифической рукописи. Он даже добавил, еще более таинственным и конфиденциальным шепотом, что некий полицейский, по имени Де Анджелис, действуя своим умом, почти нашарил было ключ к разгадке. Но дело было спасено герметическим запирательством его, Бельбо… можно сказать… пожалуй, действительно можно так сказать… Бельбо, Хранителя Самого Великого Секрета человечества. Секрета, который в конечном развитии равняется секрету Карты мирового господства.
И тут он выдержал недурную паузу, полную подтекста, как все хорошие паузы. Нерешительность на пороге самого главного признания – верный способ проиллюстрировать неподдельность предыдущих признаний. Бельбо исходил из посылки, что для любого, кто действительно исповедует тайную традицию, оглушительнее всего – молчание.
– О, как любопытно, как любопытно, – промурлыкал Алье, вытащив из жилета табакерку и показывая, будто занят совсем не тем. – А… эта карта?
А Бельбо бормотал про себя: старый вуаер, возбуждаешься, да? Так тебе и надо с твоим сен-жерменским шармом, мало тебе хваленых трех крапленых карт! да ты ведь готов закупить Колизей у первого щелкопера, который перепрощелыжил тебя! Сейчас-то я тебя отправлю на три карты, на поиски Карты, к черту в зубы. Ты у меня улетишь далеко и надолго. И, очень надеюсь, не выберешься обратно из утробы земли, сгинешь там в стремнинах, хряснешься башкою о Южный полюс какого-нибудь кельтского колуна.
И с еще более тет-а-тетным видом: – Разумеется, к рукописи прилагалась и карта, то есть ее подробное описание, с отсылкой к оригиналу. Это совершенно поразительно. Вы представить себе не можете, до какой степени проста разгадка этой проблемы. Эта карта существовала всегда и была доступна всем. На нее смотрели кто угодно, тысячи людей проходили перед нею ежедневно, в течение столетий. С другой же стороны, принцип ориентирования до того элементарен, что достаточно запомнить простую схему, и карту можно воспроизвести в любой момент и в любом месте. Настолько элементарно и настолько непредсказуемо… Представьте себе – это я привожу только в качестве примера, – как если бы карта была нанесена на пирамиду Хеопса, разлистана во всех подробностях у людей на виду. А между тем в течение столетий люди разгадывают и отгадывают архитектуру пирамиды, разведывают ее тайные смыслы, но не замечают невероятной, сияющей простоты. Какой шедевр невинности. И коварства. На что оказались способны тамплиеры.
– Вы меня заинтересовали. Позволите на нее взглянуть?
– Должен признаться, я уничтожил и те десять страниц и карту. Я был испуган, это ведь объяснимо, не так ли?
– Не может быть, чтобы вы уничтожили документы подобного значения…
– Уничтожил, но я ведь говорил вам – на самом деле секрет элементарен. Вся карта у меня здесь, – и он тыкал пальцем себе в голову, и давился смехом, вспоминая школьный анекдот про немца, учившего итальянский язык по десять слов в день – «Фсе слова стесь, у меня в джопе». – Вот уже больше десяти лет, как эта тайна вся содержится здесь, – он опять тыкал в голову, – в форме наваждения. Я страшусь даже и самой мысли о той безграничной власти, которая стала бы моею, если бы я решился принять наследство Тридцати Шести Неприступных. Теперь вы понимаете, почему я добился от «Гарамона» новых серий, «Изиды без покрывал», истории магии? Я жду ответа от того, кто способен понять. – После чего, увлекаемый разыгрываемой ролью, издеваясь над разыгрываемым Алье, процитировал ему почти дословно фразы, которыми Арсен Люпен завораживает Ботреле в эпилоге «Полого Шпиля»: «В некоторые минуты моя власть кружит мне голову. Я опьяняюсь силой и авторитетом».
– Ну-ну, мой любезный друг, – отвечал Алье. – А что, если вы опрометчиво уверовали в бредни безумца? Вы убеждены, что рукопись подлинная? Почему вы не доверяете моему опыту? Если бы вы знали, сколько подобных откровений мне приходилось изучать в моей жизни, и если в чем я преуспел, то именно в доказательстве их несостоятельности. Мне хватило бы одного взгляда, чтоб уяснить, стоит ли вообще говорить об этой карте. Я смею тщеславиться некоторой квалификацией – небольшой, но все же, – именно в области традиционной картографии…
– Доктор Алье, – оборвал его Бельбо, – вы первый должны были бы напомнить мне, что секрет тайного общества, рассекреченный, теряет смысл. Я промолчал столько лет, помолчу еще немного.
И он молчал. Алье в свою очередь, купился ли он на эту дешевку или нет, подходил к своему амплуа серьезно. Он привык иметь дело с непроницаемыми тайнами и, надо думать, дал себя убедить, что уста Бельбо не отверзнутся больше. Отныне и до скончания времян.
В эту минуту вошла Гудрун и сообщила, что совещание в Болонье намечено на среду на двенадцать. – Вы можете выехать на Трансъевропейском экспрессе утром в среду, – добавила она.
– Обожаю этот экспресс, – сказал Алье. – Но предпочтительно заранее заказывать места. Особенно в нынешнюю пору года. – Бельбо ответил, что и в последнюю минуту можно всегда найти сидячее место, в крайнем случае в вагоне-ресторане, где подается еще и завтрак. – Что ж, надеюсь, вам это удастся, – подвел итог Алье. – Болонья очень хороша. Хотя в июне там жутко жарко…
– Я пробуду не больше трех часов. Еду по поводу книги об эпиграфике, у нас возникли проблемы с иллюстрациями… – После чего Бельбо выпустил последний снаряд. – Я ведь еду по работе, а не в отпуск. Но в отпуск я уйду скоро, чтобы быть свободным в день летнего солнцестояния… Кто знает, вдруг я все-таки решусь… Но все, что сказано, должно остаться между нами. Я поделился с вами как с другом.
– О, молчать я умею, умею даже лучше, чем вы. В любом случае позвольте вас поблагодарить за откровенность. – И с этими словами Алье откланялся.
Бельбо после этой встречи пришел в благостное настроение. Налицо была полная победа его астральной нарративности над жалкостью и постыдностью подлунного мира.
На следующий день Алье позвонил по телефону. – Простите меня, дорогой друг. Я хотел просить вас о небольшой любезности. Как вы знаете, я иногда занимаюсь старинными книгами – что-то приобретаю, что-то продаю. Нынче вечером прибывает из Парижа дюжина переплетенных томов, восемнадцатый век. Книги довольно дорогие, и я их должен непременно доставить моему клиенту во Флоренцию не позднее чем завтра. Я сам собирался отвезти их, но некоторые неотложные дела задерживают меня в Милане и не позволяют уехать. Я подумал о следующем решении. Вы ведь завтра собирались в Болонью? Я приду к вашему поезду, примерно за десять минут, и передам вам небольшой чемоданчик, вы положите его на сетку над головой и спокойно выйдете в Болонье, ни о чем не думая. Может быть, подождете, пока все выйдут из купе, чтобы мы были уверены… Во Флоренцию мой клиент во время остановки войдет в вагон, заберет чемодан – и все в порядке. Конечно, не хотелось беспокоить вас… Но если вы можете оказать мне эту услугу, я вам буду благодарен всю жизнь.
– Ради бога, – отвечал Бельбо. – Только как ваш клиент во Флоренции узнает, куда я положил чемодан?
– Как видите, я оказался предусмотрительнее вас и уже зарезервировал вам билет, место 45, вагон 8. Я заказал до самого Рима. Поэтому ни в Болонье, ни во Флоренции на это место никто не сядет. Как видите, в компенсацию за неудобства, которые я вам причиняю, вы получаете и некоторое удобство: ехать на заказанном месте, без сюрпризов. Я не позволил себе выкупить билет, чтобы вы не думали, что я собираюсь рассчитываться за любезность таким неделикатным способом.
Что значит джентльмен, сказал себе Бельбо. Пришлет мне ящик марочных вин. Пить за его сволочное здоровье. Вчера я его испепелял, сегодня оказываю ему любезность. Что делать, отказать совершенно невозможно.
Во вторник утром Бельбо поехал на вокзал загодя, заплатил за билет и встретился с Алье у вагона номер 8. Тот был с чемоданом, довольно тяжелым, но не громоздким.
Бельбо уложил чемодан в сетку над креслом 45 и уселся у окна со своей стопкой газет. Главной новостью дня были похороны Берлингуэра. Через некоторое время в кресле рядом устроился какой-то бородач. Бельбо даже подумал, что уже его