А если бы внезапно свет выхватил сектор живого тела? Чью-нибудь фигуру? Уполномоченного Верховных? Того, кто зеркально повторял бы мои движенья? Кто из нас заорал бы раньше? Я навастривал уши. Зачем? От меня-то не исходило ни звуков, ни шума. Соответственно, не исходит и от него.
Попав днем в музей, я постарался запомнить последовательность залов. Думал, что и в темноте дойду до центральной лестничной клетки. Но оказалось, что я лезу наугад, почти на четвереньках, и полностью утрачиваю ориентацию.
Наверно, через какие-то залы я проходил по второму разу. А может быть, из них я и не выходил. Не исключено, что бессмысленное круженье в темноте среди мертвых механизмов составляло часть инициационного ритуала.
Хотя, по правде, я не очень-то хотел спускаться. По правде, хотелось отсрочить неминучую встречу.
Я вышел из перископа после длительной и безжалостной беседы с самим собою. Отдав раздумью всю эту кучу часов, я переосмыслил наше заблуждение, заблуждение последних лет, и постарался разобраться, по какой причине, без всякого разумного повода, я нахожусь в этом месте и ищу Бельбо, которого могли бы завести в это место еще менее рациональные причины. Но как только я ступил первый шаг из перископа, все поменялось. На ходу я начал думать, как если бы я был абсолютно не мною. Я начал думать головой Бельбо. И как Бельбо ныне в конце своего долгого странствия в сторону озарения, знал я, что любой на свете земной предмет, какая угодно ничтожность читается как иероглиф Иного и что не существует никакого Иного столь реального, как реален План. О, я был многоведущ! Мне хватало полувзгляда, полулучика света на экспонате, чтоб истолковывать. Меня трудновато было сбить с панталыку.
…Мотор Фромана: вертикальная структура на ромбовидном постаменте, которая демонстрировала, как демонстрирует анатомический муляж свои собственные ребра, серию катушек, каких-то батарей, махалок, моталок, рычалок и рыгалок, черт знает какие под ними подписи стоят в энциклопедиях… приводимых ремнем или трансмиссией, которая запитывалась от планетарной передачи через зубчатую шестерню. Вопрос. Для чего нужна такая штуковина. Ответ: для измерения подземных токов, естественно.
Аккумуляторы. Чего им аккумулировать? Достаточно было вообразить Тридцатьшестерку Недоступных, этих неистовых секретарей (то есть сберегателей секрета), как они ударяют по ночам в свои цимбалы, чтоб выколотить звук, искру, призыванье, реплику в перекличке берега с берегом, пропасти с поверхностью, Мачу-Пикчу с Авалоном, дзынь дрынь двинь, алло алло алло, Памерсиель Памерсиель, улавливаю дрожанье! Вызываю течение My 36! То, которое брахманы обожают и называют бледным духновением Господним. Вставляю колышек. Макромикроскопическая цепь под напряжением. Трясутся под коркой земной поверхности все мандрагорские корешки! Передаем для наших слушателей песнь Универсальной Симпатии. Отбой, перехожу на прием.
Господи боже! Все те войска, что полегли на кровавых равнинах Европы. Папы, изрыгавшие анафемы. Гемофилитические, инцестуозные императоры с их саммитами в охотничьих домиках в Палатинских садах. Все это дабы создать прикрытие, «отвод глаз», шикарный фасад для работы всех тех, кто тайно в Соломоновом Доме вслушивается в бледные блеяния Мирового Средопупия.
Все Они копошились здесь, налаживали свои псевдотермические гексатетраграмматические (не так ли выразился бы Гарамон?) электрокапилляторы. Время от времени, так уж и быть, изобреталось что-нибудь для отвода глаз. То вакцина. То лампочка. Чтобы держать на плаву удивительные приключения металлов. Однако задание было совсем другое. Вот они все здесь, собираются сюда в полночь, чтобы раскочегарить статическую машину Дюкрете – прозрачное колесо, чем-то схожее с портупеей, внутри два виброшарика, насаженные на два гнутые прута, может быть, когда-то они касались и вырабатывались искры. Франкенштейн надеялся получить возможность гальванизировать своего Голема. Но, однако, нет, другого ждали они сигнала: сопоставляй, работай, рой и копай, роз и крейц…
Швейная машина, из тех, рекламировавшихся картинкой вместе с пилюлями для развития бюста и с крупным орлом, воспаряющим над отрогом и несущим в когтях пользительную настойку, желудочные капли «Робур Завоеватель» (Robur Le Conquerant, R. С). Шевельни машину, закрутится обод, от обода – кольцо, от колечка… Что приводится этим колечком? Подпись под экспонатом: «Токи, испускаемые полем земного шара». Без всякого зазрения! И ведь это могут прочитать дети, приходящие на экскурсии! Но считалось, что все полагают, что человечество пойдет другой дорогой. Поэтому была свобода творить вообще что угодно. Ставить священный эксперимент, делая вид, будто это нужно для развития механики. СС – Старшины Света дурили нам голову много веков. Мы были схвачены, охвачены, прохвачены Заговором. Тем временем писали поэмы, как веселится и ликует паровоз.
Я входил, выходил. Мог бы вообразить себя совсем маленьким, микроскопическим. Вот я очарованный путник на улицах городка в табакерке, забитого металлическими небоскребами. Цилиндры – батарейки – лейденские банки – колпак на колпаке – каруселька в двадцать сантиметров – электротурникет по принципу притяжения-отталкивания (à attraction et repulsion). Талисман любови-ненависти для стимулирования симпатических токов. Распределительная доска электростанции о девяти колонках. Электромагнит. Гильотина. В центре – напоминает пресс печатни – заготовлены крюки на конюшенных цепях. Под пресс свободно можно втиснуть руку, вжать чью-то голову. Еще стеклянный колпак. Подвигается с помощью пневмонасоса на двух цилиндрах. Что-то вроде аламбика, под аламбиком чаша, справа присажен медный шар. Ну, это барахло графа Сен-Жермена, он в них состряпает красители для гессенского ландграфа.
Подмундштучник, уставленный клепсидрочками, шейкиталии модильяниевские, вовнутрь залито неведомое зелье, выстроены в два ряда по десять колбочек на каждом, и в каждой колбочке навершие не одинаковой высоты с соседними, как будто крошечные монгольфьерки хотели бы улететь, но не пускают их балластные шарики. Сервиз для зачатия Ребисов, беззастенчиво, у всех на глазах.
Зал, отведенный стеклу: я вернулся на круги моя. Опять зеленые бутылки, угощение садиста, дегустация квинтэссенций отравы. Бутылочноделательные железные машины, открываются-закрываются двумя рукоятями, если чье-то вместо бутылки заложат туда запястье? Хряп, так и употреблялись все эти клещи, скальпели, ланцеты, кривоносые щипцы для засовывания в сфинктер, в ухо, в матку, чтобы вытаскивать плод, толочь его свеженьким с медом и с перцем для утоления жажды Астарты… Зал, по которому я странствовал ныне, имел широкие витрины. Повсюду я чуял рубильники, нажми который – и завращаются винтообразные шила, неотвратимо, по направлению к глазу жертвы, «Колодец и маятник» По. Копировал неупотребимые машины карикатурист Гольдберг. Отсюда взялись и пыточные снаряды, на которые костыльеногий Биг Пит привязывал Микки-Мауса, как, например, трехшестеренная передача – шедевр возрожденческой механики.
Изобретатели Бранка, Рамелли, Дзонка. Я был прекрасно знаком с этими шестернями. Я фотокопировал их для чудной истории металлов. Но сюда их понатащили гораздо позднее, в прошлом веке. Их составили в этот зал, чтобы перевоспитывать несогласных после завоевания мира. Тамплиеры взяли уроки у ассассинов. Теперь они знали, как закрывают рты таким, как Ноффо Деи, в тот самый день, как удается заполучить партизана в руки. Свастика фон Зеботтендорффа сумеет закрутить по ходу солнопутья конвульсирующие конечности всех, кто враг Таинственных Верховников. Все у них заготовлено. Ожидают только условленного знака. Все на глазах у всех.
План был абсолютно гласен, только никому это в голову не приходило. Скрежещущие челюсти готовились пропеть хорал победы. Оргия ртов, сведенных к единому зубу, приболченных друг к другу, заболтанных в тик-такном бултыханьи, вываливающих клыки и резцы на землю из металлических лун.
Вот наконец я оказался напротив émetteur à étincelles soufflées, передатчика, запроектированного для Эйфелевой башни в целях сверки сигналов точного времени между Францией, Тунисом и Россией. Провэнские тамплиеры, павликиане и фесские ассассины (Фес не в Тунисе, ассассины были в Персии, но это придирки; не до ненужных тонкостей, когда живешь в Утонченном Времени). Я уже видел эту громадную машину, ростом больше меня, стенки которой изъязвлены отверстиями, заслонками, засосками. Кто-то еще сказал: «Напоминает радиоприемник». Да знаю я ее, пробегал мимо нее сегодня. Бобур! Культурный центр Помпиду!
Боже мой, прямо перед носом. Ну точно. К чему иначе было громоздить громадную коробку в центре Лютеции (Лютеция – морской вокзал подземного океана). В центре, который некогда именовался чревом Парижа. Опутывать здание хоботами воздуховодов, наглой кишечной требухой. Ушную раковину Дионисия бесстыдно выставлять во внешнее пространство и испускать ею утробные звуки. Отправлять послания, сигналы в середину Земли, откуда они изблевываются обратно – последние известия из Ада? Сперва Консерваторий, лаборатория. Потом Эйфель – поисковая вышка. И наконец, Бобур – универсальный приемопередатчик. Так я и поверю, что водрузили этот колоссальный вантуз для ублаготворения немытых студентов, которые приходят послушать последний диск через японский наушник! О, до чего сработано хитро, и абсолютно все на глазах. Бобур – это вход в подземельное царство Агарты, заповедище Рыцарей Интернациональной Синархии. А все прочие – два, три, четыре миллиарда прочих – не имеют ни о чем понятия, или стараются не иметь. Глупцы! Гилики! Что же касается Пневматиков, то те – прямой наводкой к цели, шести векам назло.
Внезапно я почуял под ногами лестницу. Начал спускаться, все более осторожно. Полночь приближалась. Надо было залезть в облюбованное мною место раньше, покуда Эти еще не появились.
Наверное, было одиннадцать, может, без нескольких минут. Идя через зал Лавуазье, я не решился зажигать фонарик. Памятуя о своих недавних галлюцинациях, поскорее проскочил галерею паровозов.