Пока я блуждал в сумрачном лесу подобий, пришло письмо от Бельбо.
Дорогой Казобон,
я не знал вплоть до вчерашнего дня, что Вы в Бразилии, я как-то потерял Вас из виду и даже не знал, что Вы защитились (поздравляю), хорошо, что Ваши друзья в «Пиладе» смогли дать Ваш адрес. Я считаю, что следует поставить Вас в известность о некоторых новостях, касающихся дурацкой истории с полковником Арденти. Прошло уже больше двух лет, если не ошибаюсь, но все равно мне хочется еще раз попросить у Вас прощения за то, что, не подумав, припутал Вас к этому делу.
Я почти забыл об этом злосчастном эпизоде, но две недели назад я ездил смотреть Монтефельтро и, в частности, побывал в замке Сан-Лео. В восемнадцатом веке, кажется, это было папское владение, в общем – Папа именно туда сослал Калиостро, заточив его в камеру без двери (туда попадали, в первый и единственный раз, через люк в потолке) и с окошком, через которое приговоренный мог видеть только две приходские церкви. Там на нарах, где Калиостро спал и умер, я увидел букет роз, и мне объяснили, что у него до сих пор масса поклонников, паломничающих по калиостровским местам. Самые настырные из пилигримов – члены «Пикатрикса», это миланский кружок со специализацией по мистериософии, выпускающий, в частности, журнал, который называется – оцените фантазию – «Пикатрикс».
Та к как я любопытен и досуж, по прибытии в Милан я приобрел номер этого самого «Пикатрикса», откуда почерпнул, что через несколько дней у них намечалось собрание, гвоздем которого по программе было пришествие духа Калиостро. Я пошел посмотреть.
Штаб-квартира имеет следующий вид. Всюду плакаты с каббалистическими знаками, куча сычей, филинов, ибисов и скарабеев, а также сомнительных восточных божеств. В глубине зала сцена, на просцениуме – горящие факелы, вместо подставок неотесанные поленья, в глубине сцены алтарь, на алтаре треугольной формы покров и статуэтки Озириса и Изиды. Вокруг расставлены: Анубис, портрет Калиостро (я так думаю; чей же еще?), позолоченная мумия типа Хеопса, два пятисвечных канделябра, гонг, подпертый двумя переплетенными аспидами, столик, на столике платок с иероглифами, а на нем – пюпитр. Еще там были две короны, две треноги, чемоданного дизайна саркофаг, трон, кресло под семнадцатый век, четыре разрозненные стула, – в общем, гостиная Робин Гуда. Свечи, свечонки, свечуги, сплошное пылание, понятное дело, интеллекта.
Выходят на сцену семь отроков в подрясниках цвета ясного, жара алого – цвета красного, следом за ними главный заклинатель, который в то же время исполняет обязанности заведующего «Пикатриксом» и имеет трогательную фамилию Брамбилла, общую для большинства миланских булочников. Мотая по полу розовой с прозеленью мантией, Брамбилла выводит за собою звезду программы: девицу-экстрасенса.
Выйдя, Брамбилла увенчал сам себя тройною короной с полумесяцем, вытащил ритуальный меч, начертал на просцениуме магические фигуры, адресовался к каким-то ангельским духам, кончающимся на «эль», что сразу напомнило мне псевдосемитскую абракадабру в полковничьем – если помните – послании Ингольфа. Но потом я об этом забыл, потому что затевалось нечто невероятное, микрофоны, стоявшие на подмостках, подключили к радиоле, чтобы перехватывать звуковые волны, блуждающие в пространстве. Оператор, к сожалению, справлялся неважно, и в динамиках сначала был слышен джаз, а потом «Радио Москва». Брамбилла раскрыл свой саркокофр, вытащил оттуда гримуар[39], саблю и кадило и завыл «Приидет царствие», да так, что «Радио Москва» моментально заглохло, хотя потом, в самый драматический момент, оно бабахнуло снова, причем хором веселых казаков, знаете, которые стригут задницами по полу сцены. Брамбилла нашел в своей книге заклинание «Ключ Соломонов», поджег пергамент на треноге, слава богу, обошлось без пожара, покричал еще каких-то божеств из храма Карнака, упрашивая, чтоб они восставили его на кубический камень Есода, а потом стал домогаться какого-то Товарища № 39, и чувствуется, что этот товарищ хорошо известен всей собравшейся компании, потому что по рядам прошло рыданье. Одна слушательница впала в транс и закатила глаза, так что одни белки виднелись. «Врача, – закричали, – врача!» Брамбилла тогда обращается к Высокому Могуществу Пентакулов, и экстрасенсиха, которую тем временем посадили в лжесемнадцативечное кресло, начинает трястись, подскакивать, Брамбилла наседает на нее с воплями, требуя выхода на связь, точнее, требуя связи от Товарища № 39, который, как к тому времени я догадался, не кто иной, как сам Калиостро.
И тут-то начинается не очень хорошая часть рассказа. Медиумша в самом жалком виде, она, скорее всего, действительно страдает, с нее льется пот, она рычит, корчится, корячится и изрыгает несвязные выкрики – не то храм, не то врата, открыть, создать пучину силы, взойти на Великую Пирамиду, Брамбилла клубится по сцене, жонглирует гонгом и зычно кличет Изиду, я взираю на все это, и вдруг девица, на переходе от бульканья к реву, выдает на-гора шесть печатей, сто двадцать лет ожидания и тридцать шесть невидимок. То есть никакого сомнения. Она имела в виду записку из Провэна. Я так и замер. Но в это время ясновидящая выдохлась, рухнула как куль, Брамбилла утихомиривал ее, массировал виски, благословлял собравшихся своим кадилом и говорил, что собрание окончено.
Отчасти от неожиданности, отчасти от любопытства, я подруливаю к девице, которая тем временем пришла в себя и уже надела потертый макинтош. И тут меня кто-то берет под локоть. Поворачиваюсь – комиссар Де Анджелис. Говорит, можно оставить девицу в покое, от нас она не убежит. А мне предлагается пройти с ним, выпить чашечку кофе. Я бреду за комиссаром, ощущаю, что меня цапнули с поличным. В баре он меня спрашивает, что я делал там и почему хотел говорить с девицей. Я негодую, говорю, что у нас еще пока не тоталитаризм и разрешается ходить где угодно и разговаривать с кем хочу. Комиссар извиняется и объясняет: в расследовании дела полковника у них полный атас, но они попробовали разобраться, чем он занимался тогда первые два дня в Милане. Через год, вообразите, благодаря случайному совпадению показаний, обнаружилось, что кто-то видел, как Арденти выходил из штаб-квартиры «Пикатрикса» с этой вот экстрасенсоршей. С другой стороны, дама эта на заметке и в отделе борьбы с наркобандами как сожительница одного из главных «героев».
Ну, я сказал ему, что забрел на этот шабаш совершенно случайно, но был удивлен, услышав от девушки фразу о шести печатях, которую в свое время произносил и полковник. Он заметил, что довольно интересно, что через два года я так детально помню фразы, которые произносил полковник, а тогда, на следующий день после встречи, мог припомнить только невнятный разговор о сокровищах тамплиеров. Я сказал ему на это, что именно о сокровищах полковник и произнес эту фразу, и что сокровище это скрыто что-то вроде под шестью печатями, и что в тот момент мне не показалась эта информация ценной для полиции, учитывая, что все сокровища запечатываются шестью печатями и золотыми скарабеями. Комиссар мне на это говорит, вот именно, не понимаю почему вас настолько поразили слова медиума, если на всех сокровищах припечатывают по шесть скарабеев. Тут я протестую против тона и говорю, что перед ним не рецидивист, и не ранее судимый, и вообще хотелось бы понять… Он меняет тон, с широкой улыбкой начинает делиться соображениями. По его мнению, не странно, что Арденти подучивал девушку говорить именно это, он, видимо, хотел ее использовать как средство связи в поисках своих астральных контактов. Такая бесноватая – типичная губка, фотографическая пластинка, ее подсознание больше всего похоже на луна-парк, товарищи из «Пикатрикса» промывают ей мозги каждый божий день, и неудивительно, что в состоянии транса – а в транс она действительно впадает по-настоящему, у нее с психикой большие проблемы – ей припоминаются какие-то речи, которые она слышала в давние времена.
Казалось бы, хорошо, да только через два дня Де Анджелис появляется у меня в конторе и говорит: вы подумайте, пошел вчера проведать эту дамочку, а ее дома нет. Спросил у соседей, никто ее не видел с вечера накануне, приблизительно со времени выступления. Наш комиссар встопорщивается, предчувствует неладное, ломает двери в квартиру, там все вверх тормашками, простыни на полу, подушки в коридоре, повсюду мятые газеты, ящики выкинуты. Исчезли и она, и ее сутенер – содержатель – сожитель или как хотите называйте.
Он говорит, что если я хоть что-нибудь знаю, лучше пусть я заговорю немедленно, потому что довольно странно, что девица испарилась, и причина этому может быть, по его мнению, одна из двух: либо стало заметно, что комиссар Де Анджелис ею интересуется, либо кто-то увидел, что доктор Якопо Бельбо хочет с нею разговаривать. А это значит, что все рассказанное девицей в трансе не исключено, что имеет достаточно серьезную подоплеку, и, возможно, даже сами Они, Те, непонятно кто, прежде не отдавали себе отчета в том, что девица до такой степени информирована. «Вообразите кстати, что какому-либо моему коллеге западет в голову, будто укокошили ее вы, – добавляет Де Анджелис с ласковой улыбкой. – И вы убедитесь, что лучше нам с вами маршировать в ногу». Тут мое терпение начало лопаться, Бог свидетель, что это со мной бывает не так уж часто, но я, видимо, дал это почувствовать и заодно спросил полковника, с какой стати человек, которого не оказывается дома, непременно должен быть кем-то убит, не важно, мною или не мною. Тот в ответ спросил, а помню ли я эпизод с трупом полковника. Я на это сказал, что убил я ее или похитил, но произошло это тогда, когда я находился в его обществе. Он сказал, что странно, что я так хорошо знаю, когда это произошло, и что в любом случае он наблюдал меня только до полуночи, а что случилось потом, ночью – за это он не отвечает. Я его спросил, всерьез ли он говорит всю эту нелепицу. Он меня спросил, читал ли я в своей жизни когда-нибудь детективы. И знаю ли я, соответственно, что полиция должна подозревать всех и каждого, у кого не имеется на данный случай алиби, лучезарного как Хиросима. Что он предлагает свою голову для пересадки сию же самую минуту, если я способен предоставить алиби на период с полуночи того вечера до следующего утра.