Потом Гарамон вернется к своему столу и хлопнет ладонью по рукописи, затрепанной, зачитанной до дыр по меньшей мере четырьмя энтузиастами-рецензентами. Затрепывать рукописи входит в служебные обязанности госпожи Грации. И возведет на ПИССа растерянный взор: – Что будем делать?
– Как что будем делать? – переспросит Де Губернатис. А Гарамон ответит, что относительно ценности сочинения он не имеет никаких даже минимальных сомнений, но вещь безусловно опередила свое время, и в отношении количества экземпляров невозможно вообразить более двух тысяч, ну двух тысяч пятисот, не более этого. С точки зрения Де Губернатиса, двух тысяч экземпляров вполне достаточно, чтобы покрыть всех знакомых ему людей. ПИСС не мыслит в планетарных категориях. Вернее, его планета состоит из известных лиц, школьных товарищей, директоров банков, коллег, преподающих вместе с ним в одной и той же средней школе, из полковников на пенсии. Всех этих людей ПИСС намеревается втянуть в свой поэтический универсум. Даже тех, кто этого не хотел бы, как зеленщик или участковый полицейский. Опасаясь больше всего, как бы Гарамон не подался на попятный, при том что уже все в доме, на работе, на главной площади городка извещены, что он передал рукопись крупнейшему издателю в Милане, Де Губернатис лихорадочно подсчитывает в уме. Можно снять все с книжки, занять в кассе взаимопомощи, оформить ссуду в банке, продать те несколько облигаций, которые у него имеются, Париж в данном случае стоит мессы. Он решается заикнуться насчет участия в расходах. Гарамон реагирует взволнованно: в «Мануции» это не принято… Ну хорошо… Ну допустим, вы меня убедили… В конце концов и Пруст и Джойс склоняли выи пред жесткой необходимостью. Стоимость производства книги составит столько-то, мы для начала напечатаем две тысячи, но в контракте проставим как потолок десять тысяч. Имейте в виду, что двести экземпляров издательство дарит вам бесплатно. Вы сможете преподнести их кому найдете нужным. Еще двести мы разошлем по газетам, потому что это тот случай, когда стоит шарахнуть рекламную кампанию как для «Анжелики, маркизы ангелов». А в торговлю отправим пока что тысячу шестьсот. В данном случае, как вы понимаете, невозможно говорить об авторском гонораре. Но если книга пойдет, мы допечатаем тираж и вы получите двенадцать процентов с продажи.
Потом я видел этот типовой контракт, который подобный Де Губернатис, в поэтическом трансе, подписывает, разумеется, не читая. Замдиректора по финансам в эту минуту громко сетует, что господин Гарамон занизил производственные расходы. Десять страниц нонпарелью, сотни параграфов условий, копирайт на заграницу, права на использование иллюстраций, условия создания театральных и киноверсий, условия исполнения в радиопередачах, оговорки относительно изданий алфавитом Брайля для слепых, ситуация в случае уступки сокращенного варианта в «Ридерс Дайджест», параграф о создании журнального варианта, гарантии в случае судебного процесса по обвинению в диффамации, права автора на окончательное утверждение редакторской и корректорской правки, клаузула о передаче дела в арбитражный суд города Милана в случае невозможности полюбовного разрешения спора… Абсолютно вымотанный, плавая в рассеянном тумане неминуемой славы, ПИСС еле добирается до последних закорючек контракта, где говорится, что максимальным уровнем тиража является десять тысяч, но что является минимумом, не говорится, а сказано, что выплачиваемая сумма не связана непосредственным образом с тиражом, который будет оговорен в устном соглашении, и не читает пункт, где сказано, что издатель имеет право через год отослать нераспроданный тираж под нож, в случае если автор не пожелает выкупить экземпляры по стоимости половины цены обложки. Дата, подпись.
Рекламный запуск производится в сатрапических масштабах. Пресс-релиз на десять страниц, биография автора, критический разбор. Никакого подобия стыдливости, поскольку мы уверены, что в редакциях всех газет и журналов прессрелиз немедленно выбросят в корзину. Печатается тираж: тысяча экземпляров в листах, из них триста пятьдесят переплетаются. Двести переплетенных экземпляров направляются автору, пятьдесят – в малоизвестные «фирменные» книжные лавки, пятьдесят в журналы той провинции, где обитает автор, еще тридцать на всякий случай в газеты, потому что иногда бывает, что мини-отзывами на книги затыкают дырки на полосах «Поступило в редакцию». Один экземпляр, как правило, передается в дар больнице или исправительному заведению, и понятно, с каким скрипом после этого там идет как лечение, так и перевоспитание.
Летом присуждается премия Петруцеллис делла Кукуцца, порождение Гарамона. Расходы на премию: полный пансион для членов жюри в течение двух дней, Ника Самофракийская из красного гранита. Поздравительные телеграммы от авторов издательства «Мануций».
Наконец настает момент истины. Приблизительно через полтора года. Господин Гарамон пишет автору письмо: «Мой любезный друг, я предвидел это, Вы явились в мир с опережением на пятьдесят лет. Рецензии, как Вы сами видели, суперхвалебные, премии, восхищение критики, обо всем этом не стоит повторяться. Однако продано, увы, всего несколько экземпляров, публика не подготовлена. Мы вынуждены освобождать свои склады в соответствии с клаузулой контракта (копия прилагается). Или под нож, или Вы приобретаете остатки по половине цены обложки. Вам предоставлено контрактом подобное право».
Де Губернатис теряет голову от горя. Родственники его утешают: тебя просто не сумели понять. Конечно, если бы ты был как все эти, если бы сунул кому следует взятку, тебя бы похвалили даже в «Коррьера делла сера». Это все мафиози. Надо принимать вещи как они есть. От дарственных экземпляров осталось только пять штук, а между тем они всегда могут понадобиться. Сколько людей еще не охвачено. Не допустим же мы, чтобы твоя книга пошла в макулатуру и из нее сделали туалетную бумагу. Посмотрим, сколько мы сумеем наскрести. В любом случае это оправданная трата. Жизнь дается нам только один раз. Напиши, что выкупишь пятьсот экземпляров. А что касается остальных, сик транзит глория мунди.
У «Мануция» лежат на складе 650 экземпляров в листах, господин Гарамон переплетает пятьсот и отправляет их наложенным платежом. Результат: автор авансом оплатил стоимость производства двух тысяч экземпляров, из которых издательство отпечатало тысячу и переплело 850, из которых 500 были оплачены автором вторично. Пять десятков авторов в год, и бюджет «Мануция» закрывается с хорошим активом.
И без угрызений совести: так продается счастье.
40
Трус умирает много раз до смерти[56].
Меня всегда поражала самоотверженность, с которой Бельбо трудился над материалами «Гарамона», стараясь делать книги, которыми можно гордиться, и до чего цинично он относился ко всему, что происходило в «Мануции», где он не только помогал Гарамону дурить авторов, но и наслаждался, переправляя туда всех, кого считал для «Гарамона» непрезентабельным: то самое, что я видел в случае с полковником Арденти.
Я часто задумывался, когда мы работали вместе, почему он занял такую позицию. Не из-за денег, думаю. Он достаточно хорошо знал свое дело, чтобы вообще подыскать себе другое место, даже и с лучшей зарплатой.
Долгое время я думал, что он считал это наилучшей лабораторией для изучения человеческой глупости. То, что он называл глупостью – неуловимые паралогизмы, коварный бред, маскируемый безупречной аргументацией, – очаровывало его, о чем он твердил то и дело. Но это тоже было маской. Диоталлеви трудился бок о бок с ним, наверное, уповая, что в какой-либо книге «Мануция» вдруг ему встретится невиданное сочетание букв Торы. И еще бок о бок с ними трудился я. Ради чистого развлечения, из насмешки, из любознательности. Особенно после того как в «Гарамоне» запустился «Проект Гермес».
Мотивировки Бельбо на самом деле были иными. Я понял это только после, того как покопался в его файлах.
Имя файла: Месть страшная месть
Всегда появляется так. Даже если в офисе люди, притягивает меня за лацканы, подставляет губы, целует. Анна когда целует встает на кончики пальцев… строчка какой-то песни. Ты же когда целуешь как будто играешь во флиппер.
Знает, что я волнуюсь. Провоцирует меня. Никогда не врет.
– Люблю.
– Увидимся в воскресенье?
– Нет, я уезжаю с одним человеком.
– С человеком в смысле с подругой?
– С человеком, ты его знаешь, с кем я была в баре на той неделе.
Я обещала, не могу же я теперь брать назад слово.
– Не бери назад слово, но и не ходи сюда ко мне с этими сообщениями… Слушай, я занят, у меня автор.
– Гений? Будем растить?
– Ничтожество. Будем душить.
Ничтожество. Будем душить.
Заехал за тобой к Пиладу. Там тебя не было. Прождал, потом пошел сам, потому что в галерее все кончалось. Там сказали – вы уже уехали в ресторан. Я посмотрел картины, какая разница, искусство умерло, как нас учат, еще во времена Гельдерлина. Двадцать минут проискал ресторан, потому что галеристы выбирают всегда те, которые войдут в моду через месяц-два.
Ты была там, вокруг знакомые, с тобой меченый. Не повела бровью. Посмотрела на меня сообщнически и – как это у тебя вышло, в то же время? – с вызовом. Как бы со словами: ну-с? Меченый нахал смотрел на меня как на нахала. Все вокруг, прекрасно зная обстоятельства, выжидали. Должен был бы найти предлог, затеять ссору. Выглядел бы достойно, даже если бы он меня отлупил. Вокруг знали, что ты была с ним, чтоб бесить меня. Вызвал бы я его или нет, я попал на первую роль. Играл роль, и все смотрели на меня.
Роль так роль, сыграл благородного джентльмена. Мило беседовал, надеясь, что восхитятся самообладанием.
Восхитился один я.
Трус значит знать, что ты трус.
Маскированный мститель. Как Кларк Кент, я пестую непризнанных молодых гениев, как Супермен, преследую заслуженно непризнанных дряхлых гениев. Помогаю обирать тех, кто не обладал моим мужеством – не ограничился ролью созерцателя.