– Не перебивай доктора Алье, Якопо, – взволнованно сказал Диоталлеви.
Алье поблагодарил его вежливой улыбкой. Говоря, он перебегал взором по рисунку потолка, и движение его глаз не казалось ни бездельным, ни случайным. Нет, его глаза как будто обращались кверху за подсказкой, как будто в сочетании рисунков содержалось то, что он пытался выдать за добытое из глубин своей памяти.
48
Таким образом, от вершины до низа основания меры Великой Пирамиды в египетских дюймах составляют 161 000 000 000. Сколько человеческих душ жило на земле от Адама до сегодняшнего дня? Приблизительный подсчет сообщает нам результат: от 153 000 000 000 до 171 000 000 000.
– Воображаю, что ваш сочинитель начинает с того, что высота пирамиды Хеопса равняется квадратному корню из цифры площади каждой из сторон. Натурально, все меры принимаются в футах, более приближенных к египетскому и древнееврейскому локтю, а не в метрах, потому что метр есть абстрактная величина, изобретенная в современную эпоху. Древнеегипетский локоть составляет 1,728 фута. При отсутствии точных измерений мы можем обратиться к пирамидиону. Таково название маленькой пирамиды, расположенной на вершине большой, образовывавшей ее верхушку. Пирамидион выполнялся либо из золота, либо из какого-то другого металла, блестевшего на солнце. Так вот, снявши высоту пирамидиона, надо ее умножить на высоту всей пирамиды, умножить результат на десять в пятой степени, и у нас выйдет длина окружности экватора. Более того. Измерив периметр основания, умножив его на двадцать четыре в третьей степени и разделив на два, получаем средний радиус земли. Мало этого: площадь основания пирамиды, умноженная на девяносто шесть и на десять в восьмой степени, дает сто девяносто шесть миллионов восемьсот десять тысяч квадратных миль, то есть поверхность земного шара. Так он пишет?
Любимое выражение Бельбо в случаях, когда он изумлялся, было заимствовано им из старого американского фильма «Янки дудль денди» с Джеймсом Кэгни, который он видел в синематеке, посещая курс фильмов на языке оригинала: «I am flabbergasted!» Это он выпалил и тут. Алье, надо думать, хорошо знал разговорный английский, потому что на лице его отразилось нескрываемое веселье. Он и не стеснялся своего тщеславного удовольствия.
– Дорогие друзья, – сказал он. – Когда господин, имя которого мне неизвестно, берется стряпать очередную компиляцию по вопросу о тайне пирамид, он способен сказать лишь то, что в наше время известно каждому младенцу. Я удивился бы, если бы у него прозвучала хотя бы какая-нибудь новая мысль.
– Значит, – переспросил Бельбо, – этот господин излагает уже устоявшиеся истины?
– Истины? – усмехнулся Алье, снова открывая коробку своих корявых, очаровательных сигар. – Quid est veritas[60], хотел знать один мой старый знакомец. С одной стороны, перед нами гора разнообразных бессмыслиц. Начать с того, что если разделить точную площадь основания на удвоенную точную высоту, не пренебрегая и десятыми долями, в результате получится тридцать один миллион четыреста семнадцать тысяч двести пятьдесят четыре, а вовсе не число π. Разница небольшая, но она есть. Кроме того, ученик Пьяцци Смита, Флиндерс Петри, измерявший и Стонхендж, говорит, что однажды он застукал маэстро за спиливанием гранитных выступов в царской приемной: у того никак не совпадали подсчеты. Наверное, это сплетни. Однако такой человек, как Пьяцци Смит, в принципе не производил доверительного впечатления. Достаточно было видеть, что за узел он вывязывал на галстуке. С другой стороны, среди всех этих нелепиц содержатся неопровержимые истины. Господа, не угодно ли подойти вместе со мною к окну?
Театральным жестом он распахнул ставни, предложил нам выглянуть и указал невдалеке, на углу между улочкой и бульварами, деревянный цветочный киоск.
– Господа, – сказал он. – Предлагаю вам самим отправиться и измерить эту будку. Вы увидите, что длина прилавка составляет 149 сантиметров, то есть одну стомиллиардную долю расстояния от Солнца до Земли. Высота его задней стенки, разделенная на ширину окошка, дает нам 176/56, то есть 3,14. Высота фасада составляет девятнадцать дециметров, то есть равна количеству лет древнегреческого лунного цикла. Сумма высот двух передних ребер и двух задних ребер подсчитывается так: 190 × 2 + 176 × 2 = 732. Семьсот тридцать второй год – это дата победы при Пуатье. Толщина прилавка составляет 3,10 сантиметра, а ширина наличника окна – 8,8 сантиметра. Заменяя целые числа соответствующими литерами алфавита, мы получим С10Н8, то есть формулу нафталина.
– Фантастика, – сказал я. – Сами мерили?
– Нет, – ответил Алье. – Но один подобный киоск был измерен неким Жан-Пьером Аданом. Воображаю, что все цветочные киоски должны строиться более или менее одинаково. С цифрами вообще можно делать что угодно. Если у меня имеется священное число 9, а я хотел бы получить 1314, то есть год сожжения Жака де Молэ – этот день дорог сердцу каждого, кто, подобно мне, составляет часть тамплиерской рыцарственной традиции, – что я делаю? Умножаю на 146 (это роковой год разрушения Карфагена). Как я пришел к этому результату? Я делил 1314-й на два, на три и так далее, до тех пор покуда не отыскал подходящую дату. Я бы мог поделить 1314 и на 6,28, что составляет собой удвоение 3,14, и пришел бы к цифре 209. Ну что ж, в этот год Аттал I, царь Пергама, примкнул к антимакедонской коалиции. Годится?
– Значит, вы не верите ни в какую нумерологию, – разочарованно сказал Диоталлеви.
– Я? Я твердо верю, верю в то, что мир – это восхитительная перекличка нумерологических соотношений. И что прочтение числа, купно с его символической интерпретацией, есть привилегированный путь познания. Но если весь мир, как низменный, так и верховный, являет собой систему соотношений, где перекликается все, tout se tient, вполне естественно, что и киоск и пирамида, оба представляющие собой плоды рук человека, подсознательно отображают в своем устройстве гармонию космоса. Эти так называемые пирамидологи открывают невероятно затрудненными методами линейную истину, гораздо более старую и уже известную. Логика их поиска, логика открытия – извращенная логика, потому что она основана на науке. Логика знания, напротив, не нуждается в открытиях, потому что знание просто знает, и все. Зачем доказывать то, что иначе быть бы не могло? Если секрет имеется, он гораздо глубже. Эти ваши авторы просто не идут глубже поверхности. Воображаю, что господин, написавший этот труд, перепевает и все бредни о египтянах, якобы владевших электричеством…
– Не стану спрашивать, как вам удалось угадать.
– Вот видите? Эти люди довольствуются электричеством, как первый попавшийся инженер Маркони. Гораздо меньшим ребячеством звучало бы рассуждение о радиоактивности. Это была бы забавная конъектура, которая, в отличие от гипотезы об электричестве, способна была бы объяснить пресловутое проклятие Тутанхамона… Как им удалось поднять глыбы на пирамиды? Валуны ворочали с помощью электроразрядов? Использовали деление ядерного ядра? Египтяне открыли способ избавляться от земного притяжения, они овладели тайной парения. Новая форма энергии! Известно, что халдейскими мудрецами приводились в движение священные механизмы при помощи одного лишь звука и что священнослужители Карнака и Фив умели распахивать двери храма одним лишь своим голосом. Не об этом ли свидетельствует, если подумать, легенда «Сезам, откройся»?
– И что дальше? – спросил Бельбо.
– Вот то-то же, друг мой. Электричество, радиоактивность, атомная энергия… Любой настоящий посвященный понимает, что это только метафоры, поверхностный камуфляж, условные подстановки, в крайнем случае – жалкие заместители некоей более древней силы, пребывающей в забвении, которую посвященный ищет и, когда придет час, найдет. Нам следует интересоваться, вероятно, – он повременил, колеблясь, – теллурическими течениями.
– Чем? – спросил не помню уж кто из нас присутствовавших троих.
Алье был явно разочарован: – Ну вот, а я надеялся, что среди ваших кандидатов хоть один мог бы сообщить мне что-либо любопытное по этому поводу… Оказывается, уже довольно поздно. Ну-с, судари, договоренность достигнута, все остальное прошу простить как стариковское многоглаголание.
Когда мы пожимали руки, вошел слуга и прошептал что-то хозяину. – А, любезная приятельница, – сказал Алье. – Я и забыл. Попросите ее подождать минуту… Нет, не в гостиной, в турецком кабинете.
Любезная приятельница, должно быть, была своим человеком в доме, потому что тем временем она уже входила в кабинет и, даже не взглянув на нас, в потемках смеркающегося дня уверенно подошла к Алье, игриво погладила его по лицу и сказала: – Симон, ты что, заставляешь меня сидеть в приемной?
Это была Лоренца Пеллегрини.
Алье легонько отодвинулся, поцеловал ей руку и сказал, указывая на нас: – Любезная моя, милая София, как вы знаете, вы дома в любом доме, который озаряете присутствием. Я просто прощался с посетителями.
Лоренца обратила внимание на нас и радостно взмахнула рукой – да я и не помню, видел ли я хоть раз ее удивленной или смущенной чем бы то ни было. – А, как чудесно, – сказала она. – Вы тоже знаете моего друга! Якопо, как дела.
Последняя фраза имела не вопросительную, а утвердительную форму.
Я заметил, как побледнел Бельбо. Мы попрощались, Алье напоследок сказал, что крайне рад найти с нами общих знакомых. – Я считаю нашу общую приятельницу одним из наиболее исконных созданий из всех, кого мне выпало знавать. В своей свежести она воплощает, позвольте сравнение, присталое старику ученому, Софию, сосланную на нашу землю. Но милая моя София, я не успел еще известить вас, что обещанный вечер откладывается на несколько недель. Я огорчен.