– Лоренца Пеллегрини.
– Наверное. У нее что-то с нашим другом Бельбо, не правда ли?
– Они дружат.
– А! Вот ответ настоящего джентльмена. Молодец, Казобон. Но я ведь не от любопытства, я ведь всем вам в какой-то степени как отец и… опустим, à la guerre comme à la guerre… Ступайте, мой милый.
У нас действительно была назначена встреча с Алье в горах около Турина, подтвердил Бельбо. Программа двойная. Первая часть вечера – праздник в помещении замка, принадлежащего одному состоятельному последователю розенкрейцеров. После этого Алье приглашает нас в лес, за несколько километров от замка, где намечен, разумеется на полночь, друидический праздник, о подробностях которого он не распространялся.
– Но я вот что еще думал, – добавил Бельбо. – Нам надо бы подзаняться невероятными приключениями металлов. А здесь нас все время дергают. Почему бы нам не выехать накануне и не провести уикенд в моем старом доме в ***? Там довольно мило, вы увидите, хорошие горы. Диоталлеви уже согласился. Может быть, присоединится и Лоренца. Разумеется, приезжайте тоже с кем хотите.
Он не был знаком с Лией, но знал, что у меня кто-то есть. Я сказал, что буду один. За несколько дней до того мы с Лией поцапались. Повод был глупый, и действительно все рассосалось за неделю, но именно в ту минуту мне хотелось смыться из Милана на пару дней.
Таким образом мы появились в *** – гарамоновская троица плюс прекрасная Лоренца. В момент отъезда все чуть было не лопнуло. Лоренца пришла на место встречи, но перед посадкой в машину заявила: – Я, наверное, останусь, чтоб не мешать вам работать. Вы поезжайте спокойно, потом увидимся, меня привезет Симон.
Бельбо, сжав пальцами руль, уставился куда-то вперед себя и тихо произнес: – Садись в машину. – Лоренца села и всю дорогу держала ладонь на шее у Бельбо, который вел машину в полном молчании.
*** остался той же самой деревушкой, которую знавал Бельбо во время войны. Мало новых домов, сказал он, в хозяйстве ужасный спад, потому что все молодые живут теперь в городе. Он показал нам на холмы около деревни, ныне заросшие травой. В старые времена все холмы были засеяны пшеницей. Деревушка выскакивала из-за поворота неожиданно, над ней был холм, на холме дом Бельбо. Холм был низкий, он не закрывал пейзажа, обрамленного легкой яркой туманной полосой. Взъезжая по горной дороге, Бельбо показал нам противоположный холм, совершенно лысый, с капеллой на макушке, где росли еще две сосны. – Это Брикко, – сказал Бельбо. – Неважно, что это вам ничего не говорит. Туда было принято ходить на праздничный пикник в понедельник после Пасхи. Сейчас в машине можно добраться за пять минут, а в те годы ходили пешком и это было паломничество.
55
Именую театром [место], в котором все действия слов и мыслей, а также все особенности речей и предметов показываются как будто на публичном театре, где представляются трагедии и комедии.
Мы подъехали к вилле. Назовем это виллой: господский дом, но весь первый этаж был перестроен под давильню, в которой Аделино Канепа – тот самый злобный съемщик, который в свое время донес на дядюшку партизанам, – делал вино из винограда, росшего в имении Ковассо. Дом этот, судя по всему, стоял пустой уже много лет.
В маленьком флигеле неподалеку была еще жива какая-то бабка, как объяснил нам Бельбо – тетушка съемщика Аделино. Все остальные потихоньку поумирали: Бельбовы дядя и тетка, сам Аделино. Осталась столетняя старуха, ковырялась в огороде, щупала четырех кур, откармливала кабана. Земли все были проданы для уплаты налогов на наследство, за долги, кто упомнит за что. Бельбо застучал в дверь флигеля, старуха высунулась, не сразу узнала посетителя, зато потом многообразно продемонстрировала восторг и гостеприимство. От приглашения зайти к ней Бельбо все же, после объятий и ласк, отказался.
Когда мы открыли дом, Лоренца запричитала от восторга. Обнаруживая все новые лестницы, коридоры, мрачные комнаты со старинной мебелью, продолжала ликовать. Бельбо прибеднялся, говорил что-то вроде «у каждого своя Доннафугата»[65], но был безусловно растроган. Он сюда иногда наезжает, сказал он. Правда, чрезвычайно редко.
– Но работается тут хорошо. Летом не жарко, а зимой благодаря толстым стенам холодный ветер не страшен, и в каждой комнате печки. Когда мы были тут в эвакуации, нам дали только те две боковые комнаты в глубине коридора. Сейчас я обживаю дядитетино крыло и понемногу работаю здесь, в кабинете дяди Карло. Там стоит секретер. Забавная штука. Лист положить почти что некуда, зато порядочно ящиков, явных и потаенных. Сюда не удалось бы взгромоздить Абулафию, – сказал Бельбо, – но в те редчайшие разы, что я здесь бываю, я пишу от руки, как в старинные времена.
Потом он распахнул дверцу огромного шкафа. – Вот что. Когда я умру, имейте в виду, здесь все произведения моего раннего периода. Стихи, написанные в шестнадцатилетнем возрасте, синопсис шеститомной саги, которую я писал в восемнадцать… И прочее.
– Читаем, читаем, – захлопала в ладоши Лоренца и по-кошачьи подалась к шкафу.
– Лапы прочь, – отогнал ее Бельбо. – Читать там нечего. Я сам никогда не заглядываю. В любом случае, после смерти я явлюсь сюда и лично все сожгу.
– Да, кстати, надеюсь, привидения тут водятся?
– Теперь-то конечно. Во времена дяди Карло здесь не было привидений. Жизнь била ключом. В духе георгик. Я же начал наезжать, когда все стало буколично. Приятно работать тут по вечерам, собаки лают в долине…
Он показал нам отведенные комнаты: мне, Диоталлеви, Лоренце. Лоренца осмотрела свою, похлопала по старой кровати с пудовой периной, понюхала простыни и заявила, что это похоже на нырок в бабушкину сказку, потому что простыни пахнут лавандой. Бельбо сказал, что это не лаванда, а плесень, Лоренца ответила, что не имеет значения, а потом, привалившись к стене, так что бока и бедра выступили вперед, как при сражении с флиппером, сказала: – И что ж, я буду спать тут одна?
Бельбо отвел глаза в сторону, в стороне оказались мы, он посмотрел в другую, потом шагнул в коридор и из коридора ответил: – Это мы решим. В любом случае хорошо, что у тебя есть куда удрать. – Мы с Диоталлеви удалились, слыша вдалеке, как Лоренца спрашивает у Бельбо, что он, ее стесняется? Он же отвечал, что если бы не показал ей комнату, она, конечно же, немедленно бы спросила, где ей прикажут спать. – Я сделал первый ход, теперь у тебя нет выбора. – Коварный афганец! – отвечала она. – Коли так, я решила спать себе смирно в своей келейке. – Ладно, ладно, – отвечал он с раздражением. – Люди приехали работать, я пойду, мы с ними сядем на террасе.
Так мы и работали на большой террасе с виноградным навесом, под холодную минералку и литры кофе. До вечера был провозглашен сухой закон.
С террасы открывался вид на Брикко. Под холмом Брикко виднелось размашистое строение с закрытым двором и футбольным полем. В пейзаж вплетались движения разноцветных фигурок: видимо, дети. Бельбо мотнул головой в ту сторону: – Ораторий францисканцев сальской школы. Они занимаются воспитанием. Именно там дон Тико учил меня музыке. Там был оркестр.
Я вспомнил о трубе, в которой Бельбо было отказано, о рассказе про сон. – На трубе или на кларнете?
Какую-то секунду он был охвачен ужасом. – Как вы дога… А, ну да, я ведь вам рассказывал про сон и про трубу. Понятно… Дон Тико учил меня действительно играть на трубе, но в оркестре я играл на генисе.
– А что такое генис?
– Кто его упомнит. Давайте лучше работать.
Однако в ходе работы не раз и не два он задумывался, глядя на ораторий. У меня возникло чувство, что ради того чтобы смотреть на ораторий, он рассказывает совсем другие вещи. Например, следующую историю.
– В конце войны тут перед домом случилась одна из самых яростных перестрелок, какие можно вообразить. Дело в том, что у нас в *** существовала система отношений между фашистами и партизанами. Два лета подряд партизаны захватывали местность, и фашисты их не пытались выгнать. Фашисты все были пришлые, а партизаны – местные ребята. В случае стычек они знали, куда бежать, знали все посадки кукурузы, лесочки и кустарниковые изгороди. Фашисты сидели практически взаперти в городе и вылезали только для проведения облав. Зимой же для партизан становилось гораздо труднее перемещаться по равнине. Некуда было спрятаться. Люди были видны на снегу. Из приличного пулемета их можно было достать даже за километр. Поэтому партизаны уходили повыше в горы. И снова пользовались тем, что им были известны перевалы, щели и сторожки. Фашисты тогда овладевали долиной. Но вот пришла весна перед самым концом военных действий. Тут у нас фашисты еще оставались. Но в город возвращаться они не хотели, будто предчувствуя окончательную ловушку, которая ожидала их в городах и, как известно, захлопнулась двадцать пятого апреля. Думаю, что имели место кое-какие тайные переговоры и партизаны выжидали. Никто не хотел вступать в бой. Они знали, что скоро все так или иначе разрешится. По ночам «Радио Лондон» передавало все более утешительные известия, сплошные шифрованные сообщения для Франки[66]: завтра снова будет дождь, дядя Пьетро принес хлеб и далее в таком роде. Может быть, ты, Диоталлеви, помнишь, как это все звучало… В общем, кто-то что-то спутал, партизаны спустились с гор как раз в то время, когда фашисты еще не убрались. Как бы то ни было, моя сестра была вот на этой террасе. Она вошла в гостиную и сказала нам, что какие-то двое гоняются друг за другом с пулеметом. Мы нисколько не удивились, потому что и те и другие были молодые ребята и тем и другим со скуки хотелось затевать военные игры. Однажды в шутку один выстрелил по-настоящему и пуля попала в ствол дерева въездной аллеи, у которого в тот момент стояла моя сестра. Она даже ничего не заметила. Нам доложили об этом соседи. Сестре было наказано, что когда она видит, что кто-то играет с оружием, пусть скорее уходит. Вот они снова играют, сказала сестра, заходя в комнату с террасы – в основном чтоб показат