60
Бедный глупец! Так ли наивен ты, чтобы полагать, что мы открыто обучим тебя самому великому и самому важному из секретов?
Уверю тебя, что тот, кто захочет объяснить согласно банальному и буквальному здравомыслию нечто сказанное философами-герметиками, увидит себя среди меандров лабиринта, из коего не сумеет бежать, не имея Ариадниной нити, которая бы его вывела.
Я оказался в подвальном зале, освещенном скудно. Коралловый грот, какие были фонтаны в парке. В углу из дыры, похожей на раструб камина, даже издалека слышалось, что поступают звуки. Подойдя поближе, я различил слова и фразы, четко и точно, как будто их говорили у меня в комнате.
Дионисиево ухо?
Слуховой отвод сообщался с одной из верхних зал. Собеседники сменялись. Пара отходила, другая приближалась.
– Мадам, признаюсь в том, в чем никому не признавался. Я устал… Я работал с киноварью и с сулемой, сублимировал спирты, ферменты, соли железа, стали, сублимировал их шлаки, но не обрел Камень. Потом я приготовлял воды кислые, воды едкие, воды жгучие, но результата также не получил. Я использовал яичные скорлупы, серу, купорос, мышьяк, нашатырь, соли стекла, щелочные соли, поваренную соль, каменную соль, селитру, соль соды, соль тинкала, соль тартара, то есть винную, соль алемброт, то есть борную… но поверьте мне, они ни к чему не пригодились. Необходимо избегать несовершенных рубифицированных металлов. Иначе вы обманетесь, как я обманулся. Я испробовал все: кровь, волосы, душу Сатурна – ацетат свинца, марказит – лучистый колчедан, aes ustum – томленую медь, шафран Марса, чешуи и шлаки железа, свинцовый глет, сурьму… Я пытался получить масла и воды серебра. Я томил серебро как с особенной солью, так и без соли, с водкой тоже томил, и получил едкие масла, и более ничего. Я употреблял молоко, вино, сычуг, сперму светил, опускающуюся на землю, чистотел, плаценту зародышей. Я смешивал ртуть с металлами и выпаривал кристаллы, я искал даже в пепле… И наконец… наконец…
– Что?
– Ничто на свете не нуждается в большей осторожности, нежели истина. Огласить ее – будто сделать кровопускание в собственном сердце…
– Довольно, прошу вас, вы меня обеспокоили…
– Только вам я могу поверить свою тайну. Я не принадлежу ни к какой эпохе, ни к какому месту. Вне времени и пространства влачу вечное существованье. Есть создания, не имеющие ангела-хранителя. Я из таковых…
– Но для чего вы привели меня сюда?
Еще один голос: – Любезный Бальзамо, играете с мифом бессмертия?
– Бессмертие, идиот, это не миф, а факт.
Я готовился уйти, меня утомило это щебетанье. Но тут я узнал Салона. Говорил он тихо, напряженно, как будто увлекая собеседника под руку. Собеседником, как я понял по голосу, был Пьер.
– Да ладно вам. Не надо делать вид, что вы тут ради алхимической оперетки. Скажите еще, что вам захотелось подышать воздухом. Вам ведь известно, что после Гейдельберга де Каус принял предложение короля Франции заняться чисткой Парижа?
– Вы о фасадах?
– Ну он же не Мальро. Речь шла не о фасадах, о канализации. Забавно, не правда ли? Этот господин проектировал апельсиновые и померанцевые символические аллеи для императоров. Но что его в действительности интересовало – были парижские подземелья. В те времена в Париже централизованной канализации не существовало. Было странное сочетание: канавы поверху, а в глубине скрытые туннели, о которых известно было мало или ничего. Римляне с самых республиканских времен досконально знали свою клоаку, а парижане через тысячу пятьсот лет так и не ведали, что происходит у них под ногами. Де Каус принял предложение короля, потому что хотел узнать о подземельях побольше. Что же его интересовало, как думаете? Не стало Кауса, тогда Кольбер велел расчистить крытую канализацию. Это был, разумеется, предлог. Заметьте, что это была историческая эпоха Железной Маски. Кольбер нагнал в подземелья галерников. Но те поплыли среди нечистот, и вынырнули прямо в воды Сены, и удалились на первой подвернувшейся лодке. Никто не решился ловить тошнотворных существ, окруженных облаками мух… Тогда Кольбер назначил постовых жандармов на все спуски из канав в реку, и другие каторжники умерли в сточных водах. За три столетия в Париже было покрыто только три километра канав. Но наступил восемнадцатый век, и привели в порядок двадцать шесть километров, как раз накануне революции. Что скажете на все это?
– О, неужели вы думаете, что…
– В это время к власти приходят новые люди. Они знают то, что людям прежним было неизвестно. Наполеон посылает отряды своих людей на прорыв в темноту, в клоаку извержений метрополиса. У кого хватило отваги работать на глубине в тот период, те понаходили немало… Кольца, золото, ожерелья, драгоценности, что только не валилось неведомо откуда в глубинные коридоры. У кого был крепкий желудок, глотали найденное, а выйдя, принимали слабительное – и становились богачами. И было обнаружено, что во многих домах имеется подземный переход, сообщающийся прямо с канализацией…
– Это что ж…
– В эпоху, когда принято было выплескивать за окна? А почему с самого того времени существуют канавы с боковым тротуаром для ходьбы, с вмурованными железными кольцами, за которые можно ухватиться? Эти дорожки назывались «tapis francs», и по ним блатная братия – la pègre, как она тогда именовалась, – сбегалась на тайные совещания в уверенности, что от полиции ничего не стоит смыться и вынырнуть в новом месте.
– Фельетон…
– Вот как? Кого вы покрываете, вы лично? При Наполеоне III барон Осман законом обязал все парижские здания обзавестись собственным накопителем и соорудить подземный отток из накопителя в коллектор… Два метра тридцать высотой, метр тридцать шириной. Представляете? Любой парижский дом имеет подземную привязку к канаве! А какова длина парижских канав на сегодняшний наш с вами день? Две тысячи километров. В различных слоях и на разных уровнях. Начало всему положил именно он. Тот, кто в Гейдельберге заведовал созданием этих садов.
– И что?
– Ну, вы, я вижу, не хотите говорить. Вам известно что-то, чего вы мне не сообщаете.
– Прошу, оставьте меня, тут поздно, мне пора на сбор… – и прозвучал поспешный топот шагов.
Я не понимал, к чему клонит Салон. Я обвел глазами помещение, оглядел ракушечные стены, дыру в углу, и мне показалось, что вот оно, подземелье, клоака. А сквозь дыру, должно быть, начинается сход в подземные капилляры, ведущие к центру земли, кишащие нибелунгами. Я зазяб. Направляясь к выходу, я расслышал последнюю фразу:
– Идемте. Начало сейчас. В секретной зале. Позовите остальных.
61
Это Златое Руно хранимо трехглавым Драконом, которого первая голова происходит из вод, вторая из земли и третья из воздуха. Необходимо, чтобы все три эти головы сходились в одном и том же Драконе, мощнейшем, который способен пожрать всех остальных Драконов.
Я отыскал своих и сказал Алье, что слышал разговоры о каком-то собрании.
– А, – отвечал Алье, – мы очень любопытны! Понимаю, понимаю. Если вы углубитесь в герметические тайны, захочется познать все. Ну что же, сегодня вечером намечена, насколько мне известно, инициация нового члена ордена Розы и Креста, Древнего и Принятого.
– Можно посмотреть? – спросил Гарамон.
– Нельзя. Не следует. Не следовало бы. Но мы поступим как герои греческого мифа, которые смотрели, когда не следовало. И будем готовы к гневу богов. Я позволю вам бросить взгляд. – Он повел нас по лесенке в какой-то темный коридор, приподнял завесу, и через сквозной витраж мы смогли заглянуть в помещение, расположенное ниже и освещаемое пылающими жаровнями. Стены были задрапированы парчой, изукрашенной лилиями. У дальней стены высился трон под золоченым балдахином. По сторонам трона вырезанные из картона или пенопласта и установленные на треногах солнце и луна, довольно грубые поделки, облепленные золотой фольгой и серебряным станиолем. Но выглядело это эффектно, потому что и тот и другой символы блистали отраженными огнями очагов. Над балдахином свисала с потолка огромнейшая звезда, усыпанная драгоценными камнями (скорее всего стеклянными). На потолке голубой бархат с большими серебряными звездами.
Перед троном продолговатый стол, украшенный пальмовыми ветками, на столе меч и, наконец, перед столом чучело льва с разверстой пастью. В голове у льва, надо думать, имелась красная лампочка, потому что глаза зловеще алели и пасть дышала огнем. Не обошлось без господина Салона, подумал я. И начал понимать, на каких нестандартных клиентов намекал Салон в мюнхенском раскопе.
У стола находился Браманти, выряженный в багряную тунику и в зеленые расшитые бармы, в белый плащ с золотою бахромою, с драгоценным нагрудным крестом и на голове в чем-то вроде митры с белым и алым султаном. Пред Браманти, священным строем, группа в двадцать человек в багряных туниках, без всяких барм. Все имели на груди нечто позолоченное, смутно мне знакомое. Всплыла в памяти картина Возрождения, надменный габсбургский нос и пониже на холсте – такой же точно барашек с протянутыми ножками, подвешенный за талию. Имитация Золотого Руна.
Браманти что-то возвещал, грозно вскидывая руки, как при служении литании. Приспешники односложно отвечали. Потом Браманти занес меч и все выхватили из одежды стилеты, или бутафорские ножики, и взметнули их в воздух. Тут Алье опустил перед нами завесу. Мы и так видели чересчур много.
Мы удалились (со скоростью Фантомаса, откомментировал Диоталлеви, на удивление искушенный в извращениях современного мира) и вынырнули в саду, переводя дух.
Гарамон был в потрясении. – Но эти люди… масоны?
– О, – отвечал Алье, – что означает масоны? Эти лю