ди – адепты рыцарского братства, которое восходит к розенкрейцерству, а опосредованно – к тамплиерству.
– А это разве не связано с масонством? – не утихал Гарамон.
– Если что-то с масонством и связано из того, что было вам явлено, то лишь постольку, поскольку и масонство и спектакль Браманти суть забавы для политиканов и состоятельных провинциалов. С самого первоначала масонство – жалкая спекуляция на тамплиерской идее. Сегодняшнее зрелище – карикатура карикатуры. Хотя, конечно, эти господа относятся к себе невероятно серьезно. Увы! Мир переполнен розенкрейцерцами и тамплиерцами вроде тех, которых вы видели сегодня. Не от них надлежит добиваться откровения, хотя среди них вполне можно встретить заслуживающего доверия инициата.
– Но в конце концов, – сказал Бельбо, сказал без иронии, без обычной остраненности, как будто вопрос затрагивал в нем нечто личное, – вы же с ними бываете. Кому вы верите… кому вы верили, простите, среди всех этих людей?
– Естественно, никому. Я похож на доверчивого человека? Я рассматриваю этих людей с холодностью, с пониманием, с интересом, как богослов наблюдает неаполитанскую толпу, которая неистовствует, ожидая разжижения крови святого Януария. Толпы свидетельствуют о некоей вере, о глубинной потребности. Богослов находится в гуще этих распаленных и слюноточивых, потому что может повстречать там святого, о котором неизвестно, носителя верховной истинности, способного однажды пролить свет обновления на тайну Пресвятой Троицы. Но Пресвятая Троица – это не святой Януарий.
Он был неописуем. Я не знал, какое определение к нему применимо: герметический скептицизм, литургический цинизм, высшее безверие, приводившее его к признанию любого предрасудка, им презираемого?
– Это элементарно, – продолжал он, отвечая Бельбо. – Если тамплиеры, я имею в виду настоящих, оставили тайну и установили преемственность, нужно действовать для того, чтобы их разыскать. То есть в средах, где им легче всего миметизироваться. Где, может быть, они сами выдумывают ритуалы и мифы, чтобы чувствовать себя привольно, будто рыбы в воде. Как поступает полиция, ловя гениального преступника? Шарит по притонам, по кабакам, где водятся шаромыжники мелкого разбора, никогда не способные возвыситься до грандиозных масштабов, на которые способен разыскиваемый злодей. С чего начинает стратег террора? Как он завербовывает будущих соратников? Где он встречает своих и распознает их? Он отбирает в местах скопления подрывных элементов, где многие, кому не суждено достичь высот зла из-за недостатка таланта, ломают комедию и подражают предполагаемым идеальным вождям. Утраченный свет ищется в пожаре или в тлеющем торфе, когда под корнями отгоревшего леса продолжает теплиться мох, старый лист, полупревращенный в пепел. Где лучше всего маскироваться настоящему тамплиеру? Где, если не в толпе собственных карикатур?
62
Мы полагаем друидическими обществами по определению все те общества, которые определяют себя как друидические по имени или по назначению и которые производят инициации, восходящие к друидизму
Приближалось время полуночи. По программе Алье нам полагался второй сюрприз вечера. Мы оставили пфальцские угодья и снова тронулись в путь, еще выше в горы.
После сорока минут подъема машина Гарамона и Алье, а за нею и наша остановились у обочины лесочка. Нужно пройти через рощу, объявил Алье. За рощей будет поляна, но туда не ведет ни дорожки, ни тропы.
Следуя за ним, мы поднимались, оскальзываясь на палой листве. Влаги под подошвами не было, но чавкали волглая гниль и склизь корней. Алье время от времени зажигал фонарик, выбирая путь, но сразу же гасил его, поскольку мы не должны были выявлять своего присутствия на радении. Диоталлеви в какой-то момент отпустил одну из своих острот, не помню уж, кажется, про Красную Шапочку, но Алье напряженным голосом порекомендовал ему воздерживаться.
Когда рощица уже была почти что пройдена, вдалеке послышались голоса. Наконец мы завидели поляну, озаренную мягким светом не то от факелов, не то, скорее, от светильников, установленных прямо на траве и изливавших зыбкие серебряные лучи, как будто бы субстанция газа сгорала с химической холодностью в мыльных пузырях, витавших над землею. Алье велел нам остановиться где стояли, в укрытии кустарников, и наблюдать, но не обнаруживаться.
– Скоро появятся жрицы. Вернее сказать, друидессы. Будет заклинание великой космической девы Микиль. Простонародным христианским ее аналогом выступает святой Михаил. Не случайно святой Михаил ангел, соответственно обладает двойным полом…
– Откуда они? – прошептал Диоталлеви.
– Из разных мест. Одна из Нормандии, другая из Норвегии, есть из Ирландии… Эти сборища довольно оригинальны, а место располагает к ритуалу.
– Почему? – спросил Гарамон.
– Потому что одни места магичнее других мест.
– Но кто они такие… в жизни? – снова спросил Гарамон.
– Люди. Машинистки, служащие, поэтессы. Завтра вы можете повстречаться и вы их не узнаете.
Теперь была отчетливо видна группа фигур, собиравшихся в центре поляны. Я понял, что холодные, непонятные для меня огни были лампочками, зажатыми в руке у каждой жрицы, а мне потому казалось, что светильники на самой земле, что поляна была на макушке холма, и я с этой верхушки наблюдал издалека за группой жриц, которые всходили на холм из ниже расположенной долины. Одеты они были в белые туники, развевавшиеся на легком ветерке. Они расположились кругом, в середину встали три, проводившие церемонию.
– Три ведьмы хеллоуин из Лизье, из Клонмакнойза и из Пино Торинезе, – пояснил Алье. Бельбо спросил, почему назначены именно эти, и Алье пожал плечами. – Тише. Подождите. Я не могу в двух словах описать вам ритуал и иерархию нордической магии. Удовольствуйтесь тем, что я вам говорю. Если не говорю больше, значит, не очень подробно знаю сам… или не могу говорить. Я обязан соблюдать некоторые требования секретности.
Посередине площадки виднелась куча камней, отдаленно напоминавшая долмен. Наверное, и поляна была выбрана ради этих валунов. Одна из отправлявших службу взобралась на долмен и задула в трубу. Ее звуки напомнили нам еще в большей степени, чем трубы, слышанные за час до этого, буцины триумфального марша «Аиды». Тембр был бархатный, ночной. Голос трубы поступал как будто из дальнего далека. Бельбо тронул меня за рукав: – Это рамзинга, рамзинга тугов поет под священным баньяном.
Я совершил бестактность. Не сознавая, что Бельбо хочет увести в сторону именно от иных аналогий, я повернул нож в ране. – Да уж, поэтичнее, чем ваш генис, – ляпнул я.
Бельбо опустил голову. – Я здесь именно потому, что им генис не требуется, – ответил он. И хотелось бы знать, не в этот ли вечер стал он сопрягать свои сны с тем, что начало происходить вокруг него в яви.
Алье не вслушивался в нашу беседу, но заметил, что мы шепчемся. – Это не предупреждение и не призыв, – заговорил он. – Речь идет о некой разновидности ультразвука, устанавливающей контакт с подземными волнами. Вот видите, сейчас друидессы берутся за руки, становятся в круг. Создается некое подобие одушевленного аккумулятора, собирающего и конденсирующего теллурические вибрации. Сейчас должно появиться облако…
– Какое облако? – спросил я.
– Облако. Так называется. Зеленое облако. Погодите…
Я не ждал никакого зеленого облака. Однако неожиданно от земли поднялась мягонькая дымка – туманом назвал бы я ее, будь она пооднороднее и поплотнее. Но речь шла о скоплении клубов влаги, которые где-то нагромождались кучей, а где-то, движимые ветром, развевались языками, подобно волокнам сахарной ваты, трепетали крыльями на воздухе и отлетали, накапливаясь горами в других местах. Зрелище создавалось бесподобное. Где-то просвечивали деревья фона. Где-то все сливалось в белизне водяного пара. Клок размочаливался посередине поляны и мешал нам видеть, что происходило в этой середине. Обрамление и купол небес были свободны, четки, в небесах сияла луна. Комья перемещались непредсказуемо, своевольно, как будто повинуясь капризам неведомых импульсов и дуновений.
Я решил, что это химический трюк, потом передумал. Мы находились на высоте около шестисот метров, и не исключалось, что тучи были настоящие, природные. Они возникли под влиянием обряда? Скорее всего нет. Скорее всего, жрицам было известно, что на этой высоте, при благоприятных обстоятельствах, рождаются подобные перекати-облака на уровне земли.
Невозможно было отрешиться от обаяния этой сцены, потому еще, что платья празднующих совпадали цветом с белизною облаков. Фигуры женщин как будто источались ею, светозарной темнотой испарений, а затем возвращались в млечность, коею были источены.
Облако заполонило весь центр луга, и из него потянулись в высоту обрывки светлой пакли, почти загородивши луну и звезды, но не до такой степени, чтобы затмевалась вся долина, продолжавшая освещаться ночным светом по краям. Тогда одна друидесса отделилась от тучи и понеслась прямо на лес, вопя, ее руки протянулись вперед, я даже подумал, что она обнаружила нас и теперь проклинает. Но не добежав до меня нескольких метров, она сменила направление и полетела по кругу, огибая туманность в центре поляны, и исчезла в левой ее части, потом снова исторглась из правой, правда, прошло несколько минут, и снова она оказалась рядом, и я увидел лицо. Это была сивилла с крупным дантовым носом над губами, напоминавшими шрам, распяленными, как цветок водоросли, с беззубой пастью, в которой сохранились два резца и один несимметричный клык. Глаза подвижные, ястребиные, злые. Я услышал, или мне показалось, будто слышу, или мне сейчас кажется, будто я запомнил, будто слышу (не наложилось ли на эту память совсем иных ассоциаций?) вместе с тирадами на языке, который в тот момент воспринимал как гэльский, мутные заклятия на призрачной латыни, что-то вроде «о пегния, о! о! интус, эт ээ улума». После этого туман разом рассеялся, долина полностью осветилась и я увидел, что по поляне бродит стадо свиней, на толстых шеях колышутся связки зеленых яблок. Друидесса, протрубившая в трубу, все еще не сошла с долмена и теперь размахивала ножом.