– Глаза, ноздри, уши, рот, зад – восемь.
– Видишь? Еще одна священная восьмерка. А у меня дырок девять! И девятая нужна, чтобы на свет рождался ты! Поэтому девятка священнее восьмерки!
Тебе нужно объяснение разных мистических комбинаций и фигур? Ты хочешь знать, почему поклоняются менгирам, о чем бесконечно пишут твои сочинители? Менгиры вертикальны, потому что мы работаем стоя, а ложимся только ночью, кстати, и твой маленький друг ведет себя так же, да, да, знаю, что он работает ночью, можешь не рассказывать, но в данном случае это не релевантно. Поэтому вертикаль символизирует жизнь и направлена на солнце. И обелиски тянутся к солнцу, в точности как деревья. Горизонталь и ночь, это сон и соответственно смерть, поэтому в такой моде менгиры, пирамиды, колонны, и поэтому никто не поклоняется балконам и балюстрадам. Слышал ли кто-либо про древние культы священных заборов? Нет? Вот то-то же. Кроме этого, возникли бы практические трудности. Обожать вертикальный камень удобно, даже если обожателей довольно много. А вот обожать горизонтальный предмет можно, только если у тебя есть место в первом ряду. Но сзади будут напирать и толкаться, а это не приличествует магической обстановке.
– А как же реки?
– Реки, не в том дело, что они горизонтальны, дело в том, что в них вода. Не думаю, что ты нуждаешься в лекции о связи воды и нашего организма. Ну, в общем, мы созданы вот так, имеем такое тело, и его имеют все, и поэтому мы выдумываем одинаковые символы, проживая на расстояниях в миллионы километров. Неудивительно, что все на все похоже. И понятно, что нормально думающий человек видит алхимическую печку, закрытую со всех сторон и нагретую в середине, и думает о животе женщины, где вызревает младенец. Только у одних твоих одержимцев мозги так повернуты, что, видя Мадонну, ожидающую дитя, они считают, будто она похожа на алхимический горн. Вот они тысячелетиями и разыскивают Послание. А дел-то всех – подойти к зеркалу и посмотреть на себя.
– Твоими устами глаголет правда, и ты моя Я, я имею в виду своего Себя, увиденного глазами Тебя. Немедленно займусь изучением архетипов, и не в зеркале.
В этот вечер мы придумали для себя слово «архетипиться» в значении «орхидеиться».
Я уже засыпал, когда Лия тронула меня за плечо.
– Совсем забыла, – сказала она. – А я-то беременна.
Надо было мне послушаться Лию. Ее устами говорила мудрость, она знала, как образуется жизнь. Внедряясь в подземелия Агарты, в глубины пирамид и к Изиде без Покрывала, мы дошли до Гевуры, сефиры Ужаса, в час, когда гнев преисполнил собою пространство мира. Не соблазнился ли я сам, пускай на короткое время, призывом Софии? Говорит Моисей из Кордовы, что женственное располагается слева и все направления женственности – от Гевуры… Спасение в том, чтобы мужественность облагородила эти направления, дабы украсилась Супруга и повлеклась бы совместно с мужем по стезе доброты. Это означает, что любое желание не должно преступать положенных пределов. В противном случае Гевура превращается в Суровость, в темновидное подобие, в универсум зла.
Дисциплинировать желания. Я сумел их дисциплинировать в шатре умбанды, играя на агогоне. Я поучаствовал в спектакле в составе персонала оркестра и уберег себя от транса. Так же было и с Лией. Я смирил свое желание из уважения к Супруге и был за то вознагражден во глубине моих чресел. Семя мое оказалось благословенно.
Но я не смог проявить последовательность. Не устоял перед красою Тиферет.
VI. Тиферет
64
Сон, что живешь в ином и неведомом городе, к скорой смерти. Ибо в ином месте обитель умерших, и неведомо где.
Если Гевура – сефира зла и ужаса, Тиферет – сефира гармонии и красоты. Говорил о ней Диоталлеви: озаряющее умозрение, древо жизни, наслаждение и вид пурпура. Тиферет – союз Закона со Свободой.
Весь этот год был нами отдан наслаждению, шутливой игре с великим текстом мироздания. Мы праздновали брачный союз Предания с Электронной машиной. Мы творили и наслаждались творением. В этот год мы изобрели План.
По крайней мере для меня тот год был хорошим годом. Беременность Лии развивалась хорошо, Гарамон вкупе с собственной конторой начинали давать достаточно средств к существованию, я по-прежнему держал офис в старой фабрике на краю города, но мы смогли отремонтировать квартиру Лии.
Необыкновенные приключения металлов были переданы в типографию, верстка вычитана. Тут-то господину Гарамону и пришла в голову его гениальная идея.
– Иллюстрированная история магии и герметических учений. С тем материалом, который приходит от одержимцев, с ноу-хау, которое у вас имеется, и при консультировании такого уникального знатока, как Алье, вы в состоянии за годик соорудить том большого формата на четыреста страниц сплошь с иллюстрациями, все в цвете, чтоб чертям тошно стало. Употребим слайды из истории металлов.
– Но, – вмешался я, – там не все годится. При чем к магии фото синхрофазотрона?
– При чем к магии? Поработайте, Казобон, поработайте воображением! Что происходит в нутре тех атомных машин, так сказать, мегатронных позитронов? Материя расквашивается. Кладете творог, вынимаете кварк, черные дырки, молотый уран или как его! Магия и жизнь, Гермес эт Алхермес, в общем, сами подберите необходимую формулировку. Слева гравюра с Парацельсом, Абракадабра с амальгамой, с золотой подложкой. Справа квазар, миксер для тяжелой воды, так сказать, всякие гравитационалгалактические радости, сами придумайте, я не могу вечно за вас работать. Настоящий маг не тот, кто слышал звон, не зная, где он. Настоящий маг – истинный ученый, изучивший скрытые свойства вещества. Удивительное – рядом! Создать ощущение, что физики в своих институтах, астрономы на горе Паломар знают гораздо больше, нежели нам докладывают.
Чтоб меня стимулировать, Гарамон повысил мне зарплату, даже почти ощутимо. Я вышел на охоту за миниатюрами «Сияния Солнца» Трисмосина, за «Книгой безмолвия», Liber mutus, за разными псевдо-Луллиями. Папки переполнялись пентаграммами, древами сефирот, деканами и талисманами. Я забирался в самые богом забытые ящики библиотек, покупал десятки томов в тех книжных магазинах, которые в мое время специализировались на культурной революции.
Я привыкал к одержимцам, как психиатр к клинике. Психиатр, привязывающийся к пациентам, к старинным деревьям больничного парка. Проходит время, он пишет десятки страниц о бреде, потом начинает писать десятки страниц бреда. Он не ощущает, что больные его перековали. Он думает, что это художественно. Так народился План.
Диоталлеви вошел в игру, для него она стала молитвой. Что до Якопо Бельбо, я думал, что он забавляется, как я. Только теперь я вижу, что он не получал настоящего удовольствия. Он играл, как, бывает, грызут ногти.
Или же он играл, чтобы найти несуществующий адрес, найти сцену без рампы, о которых говорится в файле о сне. Боготворение, замена Ангела, коль скоро Ангел не является никогда.
Имя файла: Сон
Не помню, живет ли один в другом, или приходят один за другим в одну ночь, или просто снится то один то другой.
Ищу ее, женщину, с которой у меня была настолько интенсивная связь, что не пойму, отчего я сам ее прекратил, не показывался. Я сам виноват. Во сне не могу понять, отчего дал пройти столькому времени. Я ищу несомненно ее, вернее сказать их, эта женщина не одна, их много, все утрачены одинаково, отдалены моей безучастностью. Я во власти нерешительности, мне хватило бы вернуть одну, я потерял настолько много, потеряв их. Обычно не нахожу, нет адреса, не решаюсь открыть блокнот с телефонным номером, а если и открываю, то как будто от дальнозоркости не могу прочитать имена.
Знаю, где она, то есть не знаю, что за место, но знаю, какое оно, четко помню лестницу, парадное, площадку. Не хожу по городу, чтобы найти место, вместо этого полон грусти, стреножен, продолжаю беситься на тему: зачем позволил или захотел, чтобы связь оборвалась – может быть, не придя на свидание. Я уверен, она ждет, чтобы я позвонил. Если б только я знал, как ее зовут, я прекрасно знаю, кто она, но не удается вспомнить лицо.
Иногда в дремоте, сменяющей сон, я оспариваю сон. Попробуй вспомнить, ты знаешь и помнишь все, ты со всем в жизни рассчитался или даже не считался. Нет ничего такого, о чем бы ты не знал, где оно. Ничего такого нет.
Остается подозрение, будто что-то я забыл. Будто что-то засунуто в складки хлопотливости, как суют деньги или листок с адресом в самый маленький кармашек джинсов и только позже понимают, что эта-то мелочь и была решающей, единственной, главной.
Город я представляю себе четче. Париж, я на левом берегу, перейдя мост, окажусь на площади, наверно на Пляс де Вож… нет, не на такой закрытой, потому что на заднем плане видно подобие Мадлен. Перейдя через площадь, повернув за церковь, я вижу улицу (на углу букинист), криво сворачивающую направо, в путаницу переулков, и я в старой части Барселоны, в Баррио Готико. Можно оттуда выбраться на очень широкую улицу, в огнях, и именно на этой улице, я помню с эйдетической ясностью, по правой руке, в тупике, стоит Театр.
Непонятно, что происходит в этом обольстительном месте, несомненно нечто легчайше и радостнейше порочное, вроде стриптиза (и потому я не осмеливаюсь спросить), мне известно достаточно, чтобы хотеть туда вернуться во власти возбуждения. Но тщетно, после Чатнем Роад улицы путаются.
Я пробуждаюсь со вкусом проваленной встречи. Не могу смириться с тем, что не знаю, что же потерял.
Иногда я в большом деревенском доме. Он просторен, но я знаю, что есть еще одна половина, только непонятно, как попасть, проходы замуровали. В той половине множество комнат, я однажды видел эти комнаты, не может быть, чтоб они просто приснились в другом сне, с их старой мебелью и с выцветшими гравюрами, с игрушечными театриками прошлого века, театрики расставлены на консолях, диваны укрыты вышитыми покрывалами, в книжных шкафах годовые подборки «Иллюстрированного журнала путешествий и приключений на суше и на море». Значит, неправда, будто они затрепались в прах и мама отдала старьевщику. Я хочу знать, кто же запутал лестницы и коридоры, потому что именно тут я хотел бы уст