– Исходя из чего делаем вывод, что выполнение Плана сорвалось на переходе от немцев к болгарам. Когда примерно?
– В 1824 году, – сказал Диоталлеви.
– Почему, извини?
Диоталлеви быстро набросал следующую схему:
Португалия – 1344
Англия – 1464
Франция – 1584
Германия – 1704
Болгария – 1824
Иерусалим – 1944
– В 1344 году первые великие магистры каждой из шести групп обосновываются на шести установленных Планом местах. В течение стадвадцатилетнего срока в каждой группе сменяется по шести великих магистров, и в 1464 году шестой магистр Томара встречается с шестым магистром английской группировки. В 1584 году двенадцатый английский магистр встречается с двенадцатым французским. Цепочка и дальше развертывается в том же ритме, и если встреча с павликианами срывается, она срывается в 1824-м.
– Предположим, что она срывается, – сказал я. – Но невозможно понять, почему столь подготовленные люди, имея на руках четыре шестых части окончательного Извещения, не смогли реконструировать его сами. Или почему, если уж сорвалось их свидание с болгарами, они не связались непосредственно со следующими партнерами.
– Казобон, – сказал на это Бельбо. – Вы действительно считаете, что провэнские конспираторы были такие дурошлепы? Если они хотели, чтобы Сообщение оставалось в тайне полных шестьсот лет, наверное, они приняли предосторожности, или я ошибаюсь? Каждый великий магистр, наверное, знает, где ему искать гроссмейстера следующей команды, но не знает, где искать остальных, а никто из остальных не знает, где искать представителей предыдущих эшелонов. Стоило немцам разминуться с болгарами, и они уже не знают, где искать иерусалимитян, а иерусалимитяне не знают, где им искать и кого вообще разыскивать. Что же касается реконструкции желанной Вести по имеющимся фрагментам, это зависит от того, как были нарезаны и розданы эти фрагменты. Я думаю, не в прямой последовательности. Не хватает важного кусочка – и потерян смысл всей вообще истории. А тот, у кого кусочек на руках, ума не может приложить, что ему с ним делать.
– Подумайте только, – произнес Диоталлеви, – если их встреча не состоялась, сейчас по Европе в абсолютнейшей тайне рыскают представители всех групп, желающие и не могущие объединиться. Каждому из них совершенно ясно, что вот столечко не хватает ему до мирового господства… Как зовут этого чучельщика, о котором вы рассказывали, Казобон? Может быть, действительно существует заговор, и вся история мира – это только результат борьбы за восстановление потерянного Известия? Мы их не видим, а они, невидимые, орудуют везде и повсюду вокруг нас.
У Бельбо и у меня в голове роилось примерно то же самое, так что мы все говорили хором. Накричавшись, мы обратили внимание на то, что должно было сразу броситься в глаза. По меньшей мере два выражения из провэнского завещания. А именно: пассаж о тридцати шести невидимках и рассуждение о ста двадцати годах – всплывали и в ходе знаменитого спора о розенкрейцерах.
– К тому же розенкрейцеры – немцы, – добавил я. – Придется почитать их манифесты.
– Но вы же говорили, что они фальшивые, – сказал Бельбо.
– Ну и что? Мы тоже сочиняем фальшивку.
– Ах да, – ответил на это Бельбо. – Я почти что забыл.
69
Elles deviennent le Diable: débiles, timorées, vaillantes à des heures exceptionnelles, sanglantes sans cesse, lacrymantes, caressantes, avec des bras qui ignorent les lois… Fi! Fi! Elles ne valent rien, elles sont faites d’un côté, d’un os courbe, d’une dissimulation rentreée… Elles baisent le serpent…[75]
Он действительно почти забывал. Только сейчас я это понимаю. И конечно, к этому времени относится нижеследующий файл, короткий и безумный.
Имя файла:Эннойя
Ты пришла ко мне домой неожиданно. У тебя была трава. Я не хотел, потому что не позволяю никаким растительным веществам вмешиваться в деятельность моего мозга (что снова ложь, потому что я курю табак и пью дистилляты из зерен). В любом случае, в шестидесятые годы, когда кто-нибудь меня втягивал в круговое сосание скользкой колбаски, пропитанной слюнями, со знаменитой последней затяжкой через булавочку, мне бывало смешно, и только.
Но вчера мне предложила это ты, и я подумал, что, вероятно, это твоя манера предлагать себя, и я накурился с верой. Мы танцевали прижавшись, как не принято уже многие годы, и вдобавок – какой стыд – под Четвертую симфонию Малера. У меня как будто бы в объятиях восходило, вызревало древнее создание, со сладостным и морщинистым ликом ветхой козы, змея, выникавшая из-под глуби моих чресел, и я тебя обожал, как старобытную и всеохватную тетку. Вероятно, я продолжал колыхаться, приединенный к твоему телу, но чувствовал, что ты возносишься в воздух, претворяешься в злато, идешь в затворчатые двери, воздымаешь тела на воздух. Я пронзал твое темное чрево, «Megale Apophasis»[76], Полонянка Ангелов.
Не тебя ли во сне искал я? Может быть, до сих пор ожидаю тебя? Всякий раз я терял тебя потому, что не мог узнать? Всякий раз я терял тебя потому, что узнавал и не смел? Всякий раз я терял тебя потому, что узнавал и знал, что должен потерять?
И куда ты делась вчера вечером? Я проснулся, было утро, и болела голова.
70
Все мы помним, однако, секретные намеки на период в 120 лет, которые брат А., наследник Д. и последний во второй линии наследования – живший среди многих из нас – обратил к нам, членам третьей линии наследования…
И я кинулся штудировать оба манифеста розенкрейцеров, «Слава» и «Исповедание». Не оставил без внимания и «Химическую свадьбу Христиана Розенкрейца» Иоганна Валентина Андреаэ, потому что именно Андреаэ был предположительным сочинителем манифестов.
Манифесты появились в Германии в 1614–1615 годах. То есть лет через тридцать после встречи 1584 года между французами и англичанами и почти что за сотню лет до даты, в которую была назначена встреча французов и немцев.
Я приступил к чтению не для того, что в манифестах реально было сказано, а для того, что в них можно было вычитать между строк. Я понимал, что, чтобы заставить их означать не то, что написано, я должен буду проскакивать некоторые места, а другие выделять, полагая важнейшими, нежели прочие. Но именно этой системе учили нас одержимцы и их славные вдохновители! Передвигаясь в тончайшем времени Откровения, никто не обязан подчиняться дотошным и тупым требованиям логики, перебирать скучные цепочки причин и следствий. И то сказать, при буквальном восприятии розенкрейцерские манифесты – просто дикое нагромождение абсурда, загадочности, противоречий.
Поэтому они не могли означать то, что означали при первочтении. Следовательно, они не являлись ни призывом к глубинной духовной перестройке, ни рассказом о жизни бедолаги Христиана Розенкрейца. А следовательно, они были зашифрованным текстом, который можно было читать, наложив определенную сетку. Сетка закрывает одни пространства и оставляет на воле другие, как зашифрованное завещание провэнцев, где имеют значение только начальные буквы слов. У меня сетки не было, но достаточно было вообразить ее. Вообразить сетку – значит отнестись к тексту с недоверием.
В том, что манифесты излагали провэнский План, не было сомнений. В гробнице С. R. (явная аллегория здания Гранж-о-Дим в ночь 23 июня 1344 года!) спрятано тайное сокровище, завещанное грядущим поколениям, «добро… заложенное на сто двадцать лет». Что этот клад – не денежного порядка, тоже не может быть двух мнений. Тексты не только открыто насмехаются над простодушной алчностью алхимиков, но и явно говорят, что под обещанным добром имеется в виду огромное историческое свершение. И если кому-то остается еще что-то непонятно, вступает в дело второй манифест, который подчеркивает, что нельзя пренебрегать обетованием, сулящим miranda sextae aetatis (чудеса шестого периода – то есть чудеса шестого, окончательного объединения!). И снова повторяется: «О, если бы угодно было Богу донести до нас свет своего шестого Светильника… если бы возможно было прочесть все в единой Книге! и читая, если бы возможно было понять и воспомнить все, что бывало… Сколь было бы отрадно, если бы возможно стало преобразить посредством пенья (то есть чтения вслух Извещения!) скалы (lapis exillis!) в жемчуга и в драгоценные камни…» И говорилось о тайных секретах, и о правительстве, которое должно было бы быть установлено в Европе, и о «великом деянии», которое следовало совершить…
Говорилось о том, что С. R. побывал в Испании (и в Португалии?) и указал тамошним ученым, как «подступиться к истинным знакам – indicia – грядущих столетий, но все втуне». Почему втуне? И чего ради немецкая тамплиерская рота в начале семнадцатого века публично обнародовала ревниво оберегаемые тайны? Решили «засветиться», чтобы таким образом компенсировать сбой, произошедший в многовековой эстафете?
Никто не может отрицать, что в манифестах указываются те же самые этапы Плана, которые выделил Диоталлеви. Первый брат, о смерти которого говорится, вернее говорится, что он «преодолел предел», – брат И. О. Умирает он в Англии. Следовательно, кто-то победоносно добрался до места первого свидания. Далее речь идет о второй и о третьей линиях наследования. И до этих пор все, казалось бы, спокойно: вторая линия, то есть английская, встречается с третьей, французской, в 1584 году, и ясно, что люди, пишущие в начале семнадцатого века, могут говорить только о том, что имеет отношение к первым трем группам. В «Химической свадьбе», написанной Иоганном Валентином Андреаэ в юношескую пору, то есть раньше, чем манифесты (хотя она и опубликована только в 1616 году), упоминаются три великолепных храма, три места, которые, по всей видимости, уже были задействованы.