бы за ними таился некто подслушивающий? или же крыса, крыса? Хорошая сцена, старый Келли, запиши ее, а то забудешь). При подобном маразме старухи Бэкон без труда уверил ее, что он и есть Уильям, ее ублюдок. Лишил Шекспира первородства, склонясь на ее колена, к слепой старухе, и накрывшись бараньею шкурой. Золотое руно! Говорили, что он примеривается к трону. Но я знал, что ему требуется иное. Ему требуется власть над Планом. Именно тогда он сделался виконтом Сент-Альбанским. И как только почувствовал силу, ликвидировал Ди.
……………………
Королева умерла, да здравствует король… Я превратился в неудобного свидетеля. Бэкон заманил меня в мышеловку. Однажды вечером Темная Леди могла бы стать моею. Она танцевала обнявшись со мною, растерянная, во власти зелий, способных навевать видения. Она была вечная София, с морщинистым лицом старой козы… Он вошел с вооруженными ратниками, мне завязали глаза обрывком ткани, я догадался: купорос! И как она хохотала. О Дивная, как заливалась ты, Флипперовая Леди… и наблюдать, как наглость лезет в свет и честь девичья катится ко дну! Он притрагивался к тебе своими хищными руками, и ты называла его Симон и целовала в левый шрам человека со шрамом.
В Тауэр, в башню, хохотал Веруламий. Отныне я валяюсь в башне с этим человеческим отродьем, называемым Соапес, и тюремщикам я известен под именем Лимонного Джона. Я богословьем овладел, над философией корпел, юриспруденцию долбил и медицину изучил. Однако я при этом всем был и остался дураком. Лежу тут в темнице, злосчастный сумасшедший, и знаю не больше, чем прежде.
……………………
Через бойницу я наблюдал за королевской свадьбой. Кавалеры Красного Креста гарцевали под звонкие трубы. Должен был я играть там на трубе, Цецилия знала это, и снова у меня был отнят трофей, отобрана моя награда. Играл Уильям. Я сочинял в тишине, сочинял свои шедевры в его славу.
– Я научу, как отомстить, – прошептал мне Соапес и в тот же день открыл мне, кем он был на самом деле. Священником-бонапартистом, много столетий содержавшимся в той келье.
– Вы выйдете? – спросил я аббата.
– If… – начал он фразу и не окончил. Бил оловянной ложкой по стене, выстукивал секретную повесть тайным шифром, которому, как он поведал, обучил его Тритемий. Передавал Послание сидящему в темнице за стенкой. Графу Монте… Монсальвату.
……………………
Протекли годы. Соапес ни на миг не бросил выстукивать ложкой по стене. Теперь я знаю, для кого и с какою целью. Его зовут Ноффо Деи.
Деи (какою таинственной Каббалой породнено с Ди его имя?), подученный Соапесом, донес на Фрэнсиса Бэкона. В чем состоял донос, неизвестно, но через несколько дней Веруламия заковали. Его обвинили в мужеложстве, потому что, сказали они (содрогаюсь при мысли, что это может быть правдой!), ты, о моя Dark Lady, Черная Девственница друидов и тамплиеров, являлась не иным как вечносущим андрогином, созданным умудренными руками, чьими, о чьими же? Сейчас мне известно: руками твоего любовника графа Сен-Жермена! Но кто же Сен-Жермен, как не самый Бэкон! (Сколько ведомо тайн Соапесу, темному тамплиеру, живущему несколько жизней…)
……………………
Веруламий вышел из тюрьмы и добился магическими заклинаниями благосклонности монарха. Теперь, говорит мне Уильям, он проводит ночи на набережной Темзы, в Пилад-Пабе. Он играет на настольном бильярде, изобретенном неким Бруно из Нолы, которого впоследствии чудовищно сожгли в городе Риме на площади Цветов. Перед этим его заманили в Лондон и вызнали от него секрет астральной машины, пожирательницы обезумевших сфер в бесконечном и универсальном мире, при сиянии ангелических светов, при нечестивом колебании торжествующего зверя, бьющегося лобком о корпус бильярда, для подражания движеньям небесных тел в обиталище Деканов, для постижения отдаленнейших секретов Верховного Преображения и тайны Новой Атлантиды. Он оказался представителем флипперовой фирмы «Готтлибс» и раздавал в качестве буклетов манифесты, приписываемые Андреаэ… Ах! он возопился (s’écria-t-il; так переводили в прошлом веке), придя в лучезарное сознание. Но слишком поздно и тщетно. Сердце пульсирует у меня под кружевной тканью корсета…
Вот почему он у меня отобрал трубу, амулет, талисман, космическое орудие, которым я мог повелевать демонами. Что он там сейчас изобретает в своем Соломоновом Доме? Нет, слишком поздно, повторяю. Ему было дано слишком много власти. Ах, слишком много власти.
……………………
Говорят, будто Бэкон умер. Соапес уверяет меня: неправда. Никто не видал его трупа. Он живет под ложным именем у Гессенского ландграфа, инициированный в тайные тайны и следовательно – бессмертный. Он готов длить угрюмую битву за торжество Плана. Во имя себя и под собственным контролем.
После этой предположительной смерти пришел на свидание в тюрьму Уильям с такой лицемерной усмешкой, которую не затеняла и частая решетка. Он спросил, отчего в сто одиннадцатом сонете я пишу про Красильщика, процитировал слово в слово: «Красильщик скрыть не может ремесло…»
– Я никогда не писал этой строчки, – отвечал я ему. И подумал, что эти слова поместил в мой текст Бэкон, прежде чем укрыться. Это его таинственный сигнал тем, кому предстоит принимать Сен-Жермена – эксперта по красильному делу – при дворах, от европейского монарха к монарху. Пусть сознают, что это он написал сочинения Шекспира. До чего же ясным представляется мир, увиденный из темницы!
……………………
Where Art Thou, Muse, That Thou Forget’st So Long?[89] Я чувствую себя усталым, больным. Вильям ждет от меня нового материала для буффонных клоунад в «Глобусе».
Соапес пишет. Гляжу через плечо. Непостижимое послание: Rivverrun, past Eve and Adam’s…[90] Он прячет лист, он смотрит, видит, что я бледнее тени отца и что в очах моих Смерть. Он шепчет: Покойся. Не страшись. Я напишу за тебя.
И этим он занят, двойник двойника, маска маски. Я медленно затухаю, он отнимает у меня остатний свет, свет темноты.
74
При том, что намерения он имеет благие, весь дух его и все его пророчества несомненно одушевляются дьяволом… Его речи способны соблазнить многочисленных любознательных людей и нанести большой ущерб и бесчестье Церкви Господа Нашего.
Бельбо пересказал нам связи, возникшие в его воображении, но очень сжато и, разумеется, затушевав личностный компонент. Он даже попытался сделать вид, что мотивы и связи подсказала ему электронная машина. Я действительно и до Бельбо уже встречал гипотезу, будто Бэкон является тайным автором розенкрейцерских манифестов. Меня поразил другой факт: что Бэкон был виконтом Сент-Альбанским!
Что-то загудело у меня в голове. Воспоминание, связанное опять же с пресловутым дипломом о тамплиерах. Всю ночь я копался в конспектах.
– Господа, – торжественно обратился я на следующее утро к сообщникам. – Мы не изобретаем связи. Мы их обретаем. Они существуют. Когда святой Бернард подал идею созвать свой знаменитый собор для легитимизации тамплиеров, среди членов оргкомитета мероприятия числился приор Сент-Альбанский. Святой Альбан, имейте в виду, – это первый британский мученик, евангелизатор британских островов. Родился он в Веруламе, то есть в родном городе Бэкона. Святой Альбан был кельт. Он был несомненный друид, посвященный в тайны, как и сам святой Бернард.
– Этого мало, – сказал Бельбо.
– Погодите. А приор Сент-Альбанский, о котором я говорил до того, который на соборе узаконивал тамплиеров, – он приор Сен-Мартен-де-Шан, аббатства, в котором будет впоследствии учрежден Консерваторий Науки и Техники!
Бельбо не выдержал: – Дьявольщина!
– И не только, – продолжал я как ни в чем не бывало. – Еще и сам Консерваторий задумывался как памятник Фрэнсису Бэкону. 25 брюмера III Года Республики от Конвента поступает приказ Комитету народного образования – подготовить и опубликовать полное собрание сочинений Бэкона. A 18 вандемьера того же года тот же Конвент принимает законопроект об учреждении Дома науки и искусства, в котором бы воплотилась идея Дома Соломона, описанного Бэконом в «Новой Атлантиде»: место, где собраны все известные технические изобретения человеческого рода.
– Ну и что? – спросил Диоталлеви.
– А то, что в Консерватории висит Маятник, – ответил Бельбо. По вопросу Диоталлеви я понял, что Бельбо не вводил его в курс своих соображений на тему о маятнике Фуко.
– Всему свое время, – сказал я тогда. – Маятник будет изобретен и установлен лишь в девятнадцатом веке. Пока что пренебрегаем.
– Пренебрегаем? – перебил Бельбо. – Вы что, никогда не видели изображения иероглифической монады Джона Ди? Талисмана, в котором сосредоточена вся мудрость подлунного мира? Что это, по-вашему, не Маятник?
– Прекрасно, – ответил я. – Предположим, нам удастся установить соответствия между этими фактами. Но какой переход от Сент-Альбана к Маятнику?
Я сам себе ответил на этот вопрос. Нашел переход за несколько дней и принес им его в зубах.
– Значит, приор Сент-Альбанский – настоятель Сен-Мартен-де-Шан. Таким образом аббатство становится филотамплиерским центром. Бэкон в своем родном городе налаживает тайные связи с друидами, последователями святого Альбана. В то же время учтем, что когда Бэкон начинает в Англии свой творческий путь, во Франции его же оканчивает Вильгельм Постэль.
(Бельбо передернулся, мне тоже пришла в голову памятная беседа на вернисаже Риккардо. Имя Постэль Бельбо ассоциировал с тем, кто пытался залучить его Лоренцу. Но это был краткий миг.)
– Постэль изучает еврейский язык, желая доказать, что это праматерь всех языков, и переводит «Зогар» и «Багир»