Можете себе представить, в какой обстановке проходил этот Вильгельмсбадский слет. После раскола с бесспорным лидером, с Де Местром, Виллермос оказался в меньшинстве. Самое большее, чего удалось там добиться, это половинчатости. Тамплиерский ритуал удалось сохранить, но заморозили все исследования о происхождении. Одним словом, провал. Именно в тот день шотландизм проиграл свою крупную игру. Если бы события развивались иначе, может быть, история следующего века повернула бы течение свое.
– А потом? – допытывался я. – Так и не удалось поправить дело?
– Какое там поправить. Через три года евангелический проповедник, примыкавший к баварским иллюминатам, некий Ланце, был убит молнией в лесу. На нем обнаружили инструкции ордена, выяснили, что Вейсгаупт умышлял против правительства, и орден на следующий год запретили. Мало этого. Были опубликованы записи Вейсгаупта, предположительно – программа иллюминатов, чем было дискредитировано на ближайшую сотню лет французское и немецкое неотамплиерство… Добавьте, что, вероятнее всего, иллюминаты Вейсгаупта были на стороне якобинствующего масонства, а в неотамплиерское течение они примешались провокаторски, желая это течение погубить. Не случайно же именно к этому отребью притянулся и Мирабо, революционный трибун. Хотите честно?
– О чем вы?
– Люди подобные мне, ищущие связей между линиями Преданья, недоумевают, думая о такой вещи, как Вильгельмсбадская конференция. Кто-то угадал тайну, но не открыл ее! Кто-то знал, но нарочно всех обманул! После этой неприятности подходящий момент прошел. Стало поздно. Революция во Франции. Собачья грызня девятнадцативечных оккультистов. Перечитайте свой список. Свистопляска доверчивости, подозрительности, взаимных подкусываний, разоблачений, отлучений друг друга от таинств, секретов, которые у всех на устах. Театрик оккультизма.
– Как я понял из ваших слов, оккультизм – значит недостоверность? – спросил Бельбо.
– Разграничим оккультистское и эзотерическое. Эзотеризм – поиск знаний, заключаемых в символах и непостижимых для профанов. Оккультизм же, распространившийся в девятнадцатом веке, это верхняя часть айсберга, малая доля эзотерического знания. Тамплиеры были действительно посвящены. Это доказывается именно тем, что даже под пытками они предпочли смерть выдаче своей тайны. Мощная завеса тайны, созданная тамплиерами, убеждает нас в том, что они действительно располагали секретным знанием, а также в том, что располагать им завидно. Оккультисты же – эксгибиционисты. Как говорил Пеладан, раскрытый секрет инициации совершенно бесполезен. К сожалению, сам Пеладан был не инициатом, а оккультистом. Девятнадцатое столетие – век доносительства. Каждый торопится разгласить секреты магии, теургии, Каббалы, таро. И при этом сам в них верит…
Алье скользил глазами по списку, сострадательно всхмыкивая: – Елена Петровна. Милейшая женщина. К сожалению, ни разу в жизни не сказала ничего, кроме тех вещей, о которых написано на всех стенах. Де Гуайта. Библионаркоман. Папюс. Что, Папюса принимают всерьез? – И вдруг застыл с бумагой в руке. – ТРИС. Откуда вы получили это сведение? Из какой рукописи?
– Ишь ты! – подумал я. Его на мякине не проведешь. Пришлось заметать следы: – Знаете, сколько текстов мы пересмотрели для этого списка, большинство их мы уже выбросили, они были неудобоваримы. Где-то в куче, наверное, был и ТРИС… Бельбо, вы не помните часом, откуда он взялся?
– Нет, не помню. А вы, Диоталлеви?
– Теперь уже трудно восстановить. А что, это важно?
– Это совершенно неважно, – заверил его Алье. – Просто об этой организации я никогда не слышал. Вы действительно не помните, где она цитировалась?
Мы были в отчаянии, но нам не удавалось припомнить.
Алье вытащил из жилетного кармана часы. – Какая жалость, я опаздываю на следующую встречу. Прошу вас меня извинить.
Когда он вышел, мы дружно загалдели.
– Теперь все ясно. Англичане забросили масонскую удочку, чтобы объединить всех посвященных Европы и попробовать провести в жизнь бэконовскую идею.
– Но это удалось им только наполовину. Предложение бэкониан было так заманчиво, что привело к результатам, противоположным их ожиданиям. Так называемое шотландское крыло восприняло запланированное объединение как прекрасный случай им самим восстановить сбившуюся последовательность. И шотландцы связались с немецкими тамплиерами.
– Алье считает эту ситуацию непостижимой. Со своей точки зрения он прав. Она постижима для нас. Только нам известно, что же происходило на самом деле. То есть что мы хотим, чтобы на самом деле происходило. Резиденты в различных странах наперебой стали интриговать друг против друга. Я, скажем, не исключаю, что Мартинес де Паскуалли был агентом томарской группировки. Англичане изгнали из своего состава шотландцев, которые по сути дела – французы. Среди французов, в свою очередь, образовались два подразделения: филобританское и филогерманское. Масонство служило всем этим группам камуфляжем, отводом глаз, предоставляя возможность агентам разных групп (вот только чем занимались тем временем павликиане и иерусалимитяне, это знает один Бог) съезжаться и пересекаться в любых сочетаниях, пытаясь выцарапать друг у друга обрывки спецсведений.
– Масонство – это как «Рик’с Кафе Америкен» в фильме «Касабланка»! – сказал Бельбо. – Смотрите, мы опровергли общепринятую теорию. Оказывается, масонство – это не тайное общество!
– Какое там тайное. Это порто-франко, вроде Макао. Только вывеска. Тайна-то была не у них.
– Бедные масоны.
– Прогресс требует жертв. Согласитесь, однако, что нам удается даже доказать имманентную рациональность истории.
– Рациональность истории есть результат удачного переписывания Торы, – сказал Диоталлеви. – Чем мы и заняты, хвала Всевышнему, и да будет хвалим до скончания времян.
– Да будет, – согласился Бельбо. – Что же мы имеем? Бэкониане завладели аббатством Сен-Мартен-де-Шан, франко-германское неотамплиерство развалилось на мириады различных сект… А мы до сих пор не придумали, в чем же состоит тайна.
– Пора бы вам придумать, – сказал Диоталлеви.
– Вам? Мы все, и ты, дорогой, по уши в этой истории. И если не выпутаемся из нее с честью – опозорены навеки.
– Перед кем?
– Перед историей, перед судом Истины.
– Quid est Veritas? – спросил Бельбо.
– Мы, – отвечал я.
77
Есть трава, которая называется Чертогонною у философов. И доказано, что лишь ее семенем изгоняются дьяволы и их наваждения. Была трава дана некоей деве, которую ночами беспокоил дьявол, и трава обратила дьявола в бегство.
В последующие дни я забросил План. Беременность Лии подходила к сроку, и я, когда мог, старался быть с нею. Лия меня успокаивала – говорила, еще рано, еще не время. Она посещала курс подготовки к родам. Я как мог вникал в смысл ее упражнений. Лия отвергла возможность, предоставляемую чудодейственной наукой, узнать заранее пол младенца. Пусть это будет неожиданностью. А я думал: пусть будет, как она хочет. Я касался ее живота, не пытаясь представить себе, что в нем находится и что выйдет из него на свет божий. Мы решили называть его Оно.
Единственное, что я пытался – определить собственную степень участия. – Ведь Оно и мое тоже, – говорил я Лии. – Что же, я буду, как в кино, шагать взад и вперед по коридору, прикуривая сигарету от сигареты?
– Пиф, только это и остается. На определенном этапе действовать позволяется только мне. Ты еще и некурящий… как быть с тобой, просто не знаю.
– Как же быть со мной?
– Тебя следует привлекать как до, так и после. После, в частности, ты сможешь взяться за его воспитание, тем более если это мальчик. Ты будешь лепить его по своему подобию, создавать у него хороший эдипов комплекс, когда настанет момент – с улыбкой подчинишься ритуальному отцеубийству, не будешь разводить трагедию. В нежную минуту приведешь его в свой занюханный офис, покажешь свои каталожные карточки, верстку необыкновенных приключений металлов. И скажешь: сын мой, настанет день, когда все это перейдет к тебе.
– А если девочка?
– Скажешь: дочь моя, в один прекрасный день все это перейдет к твоему балбесу мужу.
– А каким образом меня можно использовать «до»?
– Ты будешь считать время. Дело в том, что от схватки до схватки проходит определенное время и тут важно не сбиться, потому что по мере того, как сокращаются интервалы, приближается срок. Будем считать вместе, ты будешь задавать ритм. Как гребцы на каторжных галерах. Раз-два-взяли, мы вместе будем помогать, чтобы Оно вылезло из своей темноты на свет божий. Бедняга-бедняго. Сидит себе спокойно, насосалось соков, как спрут, все ему бесплатно. И вдруг битте-дритте, пожалуйте рожаться, Оно вытаращит глаза и заорет: куда это я попало?
– Не такое уж бедняго. Оно еще господина Гарамона не видело… Давай попробуем посчитать.
Мы взялись за руки в темноте. Считая вслух, я в то же время думал: Оно, родившись, управомочит всю глупую болтовню одержимцев. Бедные одержимцы целыми ночами разыгрывали химические свадьбы, ломали голову, удастся ли породить восемнадцатикаратное золото и окажется ли философский камень ляписом экзиллисом, несчастным глиняным Граалем. А мой Грааль – вот он. Он уже почти вышел из драгоценного Лииного горнила.
– Вот-вот, – кивала Лия, держа руку на своем круглом горячем сосуде, – тут и настаивается заложенное тобой прекрасное сырье. Твои алхимики что говорят на этот счет, что происходит в посудине?
– Там клокочут меланхолия и сернистая земля, черный свинец и сатурново масло бурлят в темном череве. Это Стикс: размягчение, томление, перегнивание, разжижение, смешивание, напитывание, затопление. Унавоженная почва, зловонная могила…
– Что они, все импотенты? Не знают, что там прячется «бело-розовое диво, и пречисто, и красиво»?