еке, в монастыре, в каком замке. Может даже статься так, что Ди, Бэкон и прочие распознали смысл послания, но за минувшие годы при всем том бардаке, который происходил в Европе, аббатство, где карта хранилась, сгорело? Или же карта была выкрадена и упрятана? Может быть, кто-то ее и караулит, эту карту, или просто располагает ею и не думает, что от этой карты может быть польза? Или чувствует, что польза какая-то будет, намеревается ее продать, рыщет по свету, чтобы связаться с покупателями? Представьте себе, что за муравейник! Оповещения, предложения, недопонимания, послания, говорящие об ином, но трактуемые как будто в них говорится о карте! Или послания, говорящие о карте, но воспринимаемые в ином ключе, скажем, в смысле «как делать дома золото». Не исключено, что кто-то пытается восстановить искомую карту, пользуясь конъектурами.
– Какими конъектурами?
– Ну, например, соотнося микро– и макрокосм. Вот посмотрите. Другая карта. Знаете откуда? Из второго трактата «Всесторонней истории мироздания» Роберта Флудда. Не будем забывать, Флудд – резидент розенкрейцеров в Лондоне. Что же нам предлагает милый Роберто де Флуктибус, как он любил именоваться? Не карту, а невиданную проекцию земного шара с точки зрения полюса. Мистического Полюса, разумеется. То есть по сути – с точки зрения идеального Маятника, укрепленного на идеальном замке свода. Вот вам и чертеж, разработанный специально под Маятник! Неоспоримо, и удивительно, как это до сих пор никто не догадался…
– Да ведь одержимцы тупые, тупые… – качал головой Бельбо.
– А мы единственные истинные наследники тамплиеров. Но дайте кончить. В этой схеме принцип вам уже встречался. Вращающиеся кольца, как те, которые использует Тритемий для шифрования. Это вообще не карта. Это чертеж машины для подбора вариантов, для поиска альтернативных карт вплоть до победного результата! Флудд именно так и пишет: на схеме изображен instrumentum, с ним надлежит еще работать и работать.
– Но Флудд… не тот ли самый это тип, который отрицал вращение Земли? Как он мог опираться на идею Маятника?
– Конспиративный ход. Члены тайных обществ отрицают именно то, что им известно.
– Это, – подхватил Бельбо, – помогает понять, с какой стати Ди так носился с придворными картографами. Не ради того, чтоб передать «истинную» форму мира. А чтобы нащупать среди неправильных карт ту единственную, которая ему полезна. Единственную правильную.
– Отлично, отлично, – повторял Диоталлеви. – Истина отыскивается путем скрупулезной реконструкции лжи.
84
Основное занятие этой Ассамблеи, и самое наиполезное, должно состоять – как мне видится – в разработке натуральной истории согласно указаниям Бэкона (Веруламия).
Хлопоты шести тайных групп не исчерпывались поиском карты. Вполне возможно, что тамплиеры в тех двух первых обрывках Указания, которые были в руках португальцев и англичан, намекали на какой-то маятник, но представления о маятниках в их эпоху бытовали исключительно расплывчатые. Одно дело – раскачивать на длинной нитке свинцовое грузило и совсем другое – построить механизм такой степени точности, чтобы можно было рассчитать его положение в миг, когда в окно собора попадает первый луч утреннего солнца 24 июня. То есть с точностью до доли сантиметра и доли секунды. На совершенствование конструкторских методов тамплиеры и прикинули приблизительно шесть столетий. Бэконовская команда начала работу в этом направлении и планомерно подключала к ней всех, кого удавалось завербовать.
Не случайно человек розенкрейцеров, Соломон фон Каус, пишет для Ришелье трактат на тему о солнечных часах. После этого, от Галилея и впредь, безудержная гонка за точностью. Совершенствование измерительных устройств. Все делалось под предлогом использовать часы для вычисления географических широт. Однако в 1681 году Гюйгенсу бросается в глаза, что маятник, точно действовавший в Париже, оказывается неточным в Кайенне. Он понимает, что это можно объяснить изменением центробежной силы, связанным с вращением Земли. Когда он публикует свой «Часовой механизм», в котором развивает соображения Галилея о маятнике, кто немедленно приглашает его в Париж? Кольбер! Тот самый, который пригласил в Париж и Соломона фон Кауса, чтобы поручить ему подземные работы!
Когда в 1661 году Аккадемия дель Чименто предвосхитила те научные открытия, которые впоследствии совершил Фуко, Леопольд Тосканский распустил академию, а через пять лет получил из Рима, в качестве тайной награды, кардинальскую шапку.
Мало того. И в последующие столетия охота за маятниками – любимое времяпрепровождение. В 1742 году (за год до первого документированного появления графа Сен-Жермена!) некий Де Мэран представляет в Королевскую академию наук записку о маятниках. В 1756-м (в Германии основывается Строгое Тамплиерское Правило!) некий Буге пишет «Трактат о движении грузил, подвешенных на нитку».
Мне встречались совершенно убойные позиции библиографии. Как, например: Жан-Батист Био, 1821, «Собрание наблюдений геодезических, астрономических и физических, совершенных по заказу Бюро Долгот Франции, в Испании, во Франции, в Англии и в Шотландии, с тем чтоб определить изменение тяжести и земного градуса на протяжении Парижского меридиана».
Во Франции – Испании – Англии – Шотландии! Исследования, проводившиеся в связи с меридианом Сен-Мартен!
Сэр Эдвард Сэбин в 1823 году выпускает «Отчет об экспериментах для определения фигуры Земли чрез посредство маятника, отсчитывающего секунды на различных географических широтах».
А таинственный граф Феодор Петрович Литке, публикующий в 1833 году свои «Опыты над постоянным маятником, произведенные в путешествии вокруг света на военном шлюпе “Сенявин”», вдобавок за счет Санкт-Петербургской академии наук? Что, русские тоже участвуют в игре?
А что, если тем временем еще одна группа, явно бэконианской складки, замыслила разгадать секрет планетарных тяготений без карты и без маятника, а просто идя по пути тамплиеров? То есть вслушиваясь что есть сил, снова, как вслушивались те, в сердцебиение подземного змея? Тогда укладываются в строку все разглагольствования Салона! Действительно, почти в то же время, когда работал Фуко, индустриальный мир, порождение бэконианской мысли, начинает бурение метрополитеновых шурфов в сердце европейских метрополисов.
– Это точно, – кивал Бельбо. – Девятнадцатый век просто одержим подземельями. Жан Вальжан, Фантомас, Жавер и Рокамболь только и делают, что лазают по туннелям и клоакам. Да господи, если подумать, весь Жюль Верн на этом стоит! Жюльверновы книги – сплошное инициационное откровение о секретах подполья! Путешествие к центру Земли! Двадцать тысяч лье под водой! Пещеры Таинственного острова! Подземное царство Черной Индии! Полезно было бы нанести на карту все жюль-верновские маршруты. Несомненно, мы увидим извивы тектонического Змия. Восстановим схему мегалитических линий для каждого континента. Наш друг Жюль Верн изучал вдоль и поперек сетку силовых трансгрессий.
Я решил подлить масла в огонь. – А как зовут главного героя «Черной Индии», помните? Джон Гарраль! Анаграмма Грааля.
– Вот свежий глаз практического человека. Мы, слава богу, не какие-нибудь книгочеи. Мы подходим к делу просто. Робур Завоеватель – Robur le Conquérant, R. С. – Роза и Крест. «Робур», прочитанное навыворот, дает «Рубор» – рубиновый цвет розы.
85
Филеас Фогг. В этом имени – уже вся программа: «– эас» по-гречески имеет смысл всеобщности (так же как «пан-» и «поли-»), так что Филеас – это то же, что Полифил.
Что касается фамилии Фогг, по-английски она означает туман… Следовательно, Верн принадлежал к тайной ложе «Le Brouillard» – «Тумана». Он, в частности, был до такой степени любезен, что проинформировал нас о взаимоотношениях между этой ложей и розенкрейцерами, ибо что такое есть его герой, благородный путешественник по имени Филеас Фогг, если не Роза+Крест? А кроме этого, разве он не принадлежит к Реформ-Клубу, инициалы которого, R. С, совпадают с реформаторским РозенКрейцерством? Реформ-Клуб находится на Пэлл-Мэлл, таким образом снова возникает мотив «Сна Полифила»[94].
Реконструкция заняла много, много дней. Мы прерывали любую работу, чтобы перекинуться последними ассоциациями. Читали все попадавшееся под руку. Энциклопедии, газеты, комиксы, каталоги издательств. Читали внимательно, подозрительно, в поиске совпадений-замыканий. Копались на уличных лотках, обнюхивали киоски, бессовестно утилизировали рукописи отвергнутых одержимцев и с триумфом врывались в редакцию, шмякая на стол последний улов. Припоминая эти недели, я снова переживаю стремительность, лихорадку, как в фильме Ларри Симона, где скачут и падают, двери хлопают и распахиваются, со сверхзвуковой скоростью торты летят в лицо, беглецы и преследователи мчатся по лестнице вверх, по лестнице вниз, сшибаются старые автомашины, накреняются стеллажи в универсаме и банки, бутылки, плавленые сырки взлетают среди залпов зельца и облаков пшеничного пороха. Наш поиск – в этом была жизнь. Остальное – то есть реальность – было мертвым временем, затишьем. И припоминается оно как прокрученное на замедленной пленке. Поэтому План оформлялся в ритме художественной гимнастики, с медленным разворотом дискобола, с осторожным примериванием тяжеловесов, с долгими провисаниями гольфа, с бессмысленными паузами игры в бейсбол. В любом случае и каков бы ни был наш ритм, судьба нас щедро одаривала, потому что при желании совпадения находятся всегда, повсюду и между всем. Мир превращается буквально в сетку, в водоворот частиц, среди которых все отсылает ко всему и все объясняется всем.