Маятник Судьбы — страница 5 из 5

1

– Дьявол, какое премерзкое чувство, – произнесла Фран­суаз.

– Ты права, ежевичка, – живо откликнулся я. – Что-то мне подсказывало, не стоило есть эти пармезаны. А зачем, спрашивается, я стал их есть? Мало того что у меня дрянной привкус во рту, я еще чувствую себя ослом, раз не послушался внутреннего голоса.

– Если тебя беспокоит это, – девушка озорно улыбнулась, – то у меня есть прекрасное лекарство.

С этими словами она прильнула к моим губам и не отрывалась, могу поспорить, целых минут пятнадцать.

Учитывая, что Франсуаз перед этим съела добрую дюжину пармезанов, достоинства ее поцелуя для освежения полости рта были весьма и весьма спорными. Однако я не стал заострять на этом внимания и ограничился тем, что незаметно положил на язык пару мятных лепешек.

– Помогло? – спросила Франсуаз.

Ее настолько распирало от самодовольства, что я удивился, как оно у нее из ушей не вытекает.

– Просто нет слов, – ответил я, нимало не покривив душой. – Но если тебя беспокоят не пармезаны, тогда в чем дело?

На красивом лице демонессы отразилось такое недовольство, словно это ей, а не мне срочно требовались мятные лепешки для рта.

– Все эта чертова история, Майкл. Проклятое пророчество. Мы не знаем, что делать. Нам не известно, какая пакость должна произойти. Все, что мы можем, – это бегать в хвосте событий и собирать оплеухи, от которых остальные успели увернуться. Я так не могу.

– Френки! Все дело в твоем темпераменте. Ты привыкла к тому, что все вопросы решаются первым ударом кулака. Но так ведь не всегда бывает.

– Я не такая дура, как тебе кажется, – огрызнулась Фран­суаз. – Послушать тебя, так у меня вообще мозгов нет. Но я действительно хочу это сказать – у меня такое ощущение, что мы застряли. Как пчела, попавшая в варенье. Все куда-то спешат, все знают, чего хотят, – но только не мы.

– Хорошо, – согласился я. – Ты не такая дура, как кажешься. Тогда я расскажу тебе одну историю, которая произошла со мной в Лернее.

Помню, была ночь. Я лежал на спине и смотрел вверх. В воздухе стоял волшебный туман – это рассеивались заклинания, которые во время боя накладывали наши и вражеские колдуны.

Вдруг я увидел, как что-то черное, большое и страшное надвигается на нас по светлому небу. Я не знал, что это. Я ничего не мог сделать. Будь это опасно, караульные маги давно подняли бы тревогу. Значит, темная масса, которая наползала на меня, была чем-то большим, чем враг. Я понял – это злое предзнаменование. На войне человек становится суевернее, чем в обычной жизни. Я смотрел на черноту и думал: какие беды ждут впереди наш отряд?

На мгновение волшебный туман надо мной рассеялся; теперь мой взор ничего не заслоняло.

Это было как откровение, Френки. Не было никакой черной тучи, не было зловещей темной субстанции, которая наползала на меня. Это отступали облака, и моим глазам открывалось прекрасное, бесконечное небо с золотыми звездами.

И тогда я понял, что самые дурные предчувствия могут рассеяться, а самые злые пророчества обернуться чем-то пре­красным. Меня это поразило…

– Ты был ранен, Майкл? – участливо спросила девушка.

– Ранен? – перепугался я. Я поспешно стал осматривать себя со всех сторон. – Где ранен? Когда? Видна кровь?

– Не сейчас, Майкл! Тогда, в Лернее. Ты лежал раненый, среди павших в бою?

– Это еще почему? – Я обиделся. – Просто я устроился на стогу сена, после… Э… В общем, собирался спать. Умеешь же ты, Френки, все опошлить.

2

– Постарайся ни с кем не драться на базе наемников.

– Я ни с кем не дерусь, – ответила Франсуаз.

– Конечно, – подтвердил я. – В прошлый раз ты выбила одному человеку зубы, сломала другому шею и отрубила третьему нос – и все потому, что когда-то они сражались против тебя и захотели реванша.

– Это не считается, – возразила Франсуаз.

– Пожалуй, – кивнул я. – Раз ты вырубила всех троих до того, как они успели оказать сопротивление, то, разумеется, это не называется «драться».

– Я не знала, что это был его нос. Обычно его не носят… на этой части тела.

– Он тоже его больше не носит, – согласился я. – Никак.

Здание было окружено защитным энергетическим полем, и волны астрала, голубые и светло-золотого цвета, пробегали по металлическим ограждениям.

Немало людей, которым заказан вход в штаб-квартиру на­емников, захотели бы рассчитаться с ее постояльцами. Подобные базы можно встретить во всех уголках мира, и выглядят они почти одинаково, то есть почти никак.

Их стиль – это отсутствие стиля, строгий практицизм и минимализм. Люди, которые появляются здесь, сделали убийство своей профессией; некоторые из них имеют свой кодекс чести, некоторые убивают всех подряд, лишь бы за это платили.

Многие из первых, если познакомиться с ними поближе, оказываются еще более отвратительными, чем вторые.

– Жаль, что нам не удалось застать Чис-Гирея, – заметила Франсуаз. – Разгуливал бы он теперь без головы. Пока Колин Зейшельд пудрил нам мозги, Карго и Иоахим не сидели без дела. Как нам теперь их найти?

– Оба они куда-то спешат, чего-то ищут, – произнес я. – А чем больше человек задает вопросов, тем больше поднимает пыли. Наемники всегда в курсе всего. Они подскажут нам, где нужно искать… Если захотят, конечно.

Два голема стояли у входа в здание. Големы не люди, они не имеют памяти и не умеют обижаться. Охранять базу на­емников нельзя позволить самим представителям этой профессии.

Рано или поздно возле базы появится тот, кого стражнику-человеку захотелось бы убить, или наоборот. Подобная охрана принесет больше беды, чем способна предотвратить. Одна из основных обязанностей големов – следить, чтобы наемники не убивали друг друга.

Мы вошли в центральный холл базы. На низких скамьях без спинок сидели наемники. Они пили пиво или эль, переговаривались друг с другом, проверяли оружие. Франсуаз наклонилась к одному из окошек, положив локти на стойку.

– Мне нужен парень, который отвечает на вопросы, – сказала она.

Человек с заросшим лицом обезьяны отнял быстрые пальцы от клавиатуры компьютера. Экран его был поставлен так, что никто из зала не смог бы его увидеть, но я рассмотрел отражение в больших очках клерка. Он заполнял декларацию на покупку бронебойных патронов; в правом столбце была допущена ошибка в подсчете.

– Второй лифт, третья кнопка, – ответил обезьян. – Но если тебе, красотка, нужен просто парень…

– Скажешь, когда найдешь, – бросила девушка.

Он присвистнул, когда Франсуаз направилась к лифту.

– Никогда не верил тем, кто продает информацию на базе наемников, – сообщил я, когда мы вошли в кабинку.

В таком месте, как это, в лифте обычно ездят по одному. Причина такой привычки в том, что иначе в нем кому-то приходится стоять спиной к другим. Если иного выхода нет, трое располагаются лицом друг к другу по периметру. Четвертый наемник не входит в кабинку ни при каких обстоятель­ствах.

– Это место как-то не похоже на справочную контору.

– Ты никому не веришь, – осуждающе проговорила Фран­суаз. – Ты и спать со мной отказывался, потому что никого к себе не подпускаешь – я имею в виду психологически.

– Не подпустить тебя оказалось сложно, – ответил я.

Девушка самодовольно усмехнулась.

Я толкнул Франсуаз в живот, а она меня в грудь. Это произошло практически одновременно, и нас отбросило к противоположным стенкам.

Три толстых плазменных луча ворвались в кабинку лифта, и озерцо оплавленного металла появилось на ее задней стенке.

Три человека открыли по нам огонь в тот же момент, когда раздвинулись двери. Узкое пространство наполнилось запахом ионизированного воздуха. Я держал руку на прикладе короткого пистолета уже тогда, когда входил на базу наемников. Теперь я выхватил его из-за пояса и, кувыркнувшись по полу, направил ледяной луч вперед.

Пол здесь тоже оказался решетчатым, но упругим и совершенно нежестким. Я сделал три оборота, не снимая пальца со спускового крючка. Плазменных очередей больше не было. Повернувшись в четвертый раз, я полностью осмотрел коридор. Три человека, которые попытались нас пристрелить, оказались единственными, кто нас ждал. Двойная металлическая дверь в конце была сомкнута.

Я поднялся на ноги. Франсуаз распрямилась, резким движением отбрасывая назад волосы. Плазменный карабин в ее руках все еще легко вздрагивал.

– Я говорил, что не доверяю этой лавочке, – произнес я.

– Майкл, – прорычала девушка, – ты меня чуть насквозь не прошиб!

– Это сила любви, – пояснил я.

Три человека на решетчатом полу были мертвы. Это значило, что они уже никогда не расскажут, кто их послал. Неровный разрез рассекал все три тела примерно на уровне пояса.

Убитые люди развалились на две половинки, и плоскость раны покрылась тонкой ледяной корочкой. Я спрятал пистолет за пояс и на всякий случай поставил его заряжаться.

На уровне груди всех троих открывались глубокие обожженные раны, причиненные плазменным карабином.

Профессиональные наемники никогда не носят с собой ничего, что могло бы заговорить после их смерти.

– Надо узнать, как они проникли сюда.

Франсуаз подошла к убитым и присела на корточки. Внимательно их рассмотрев, она подняла голову и жестко улыбнулась.

– Лучше тебе отвернуться, Майкл. Тебе не стоит этого видеть.

Я покачал головой.

Девушка схватила за плечи одного из наемников и вытащила его из-под тел двух других. Это был куальский тупорыл, и его зубастая пасть все еще открывалась в предсмертной агонии.

– Кто послал вас? – спросила Франсуаз.

– Карго, – прохрипел умирающий. – Он прислал Тидволла, это его помощник… лизардмен… Мы должны были убить вас…

– Как вы попали на базу?

– Мы члены Ассоциации…

– Еще.

– Больше я ничего не знаю…

– Клянись Болотной матерью тупорылов.

Лицо умирающего покрылось испариной; каждое новое слово усиливало его страдания.

– Хорошо… Тидволл прилетел с архипелага…

Тело тупорыла вздрогнуло, и глаза начали выкатываться из орбит.

– Карго что-то понадобилось на архипелаге, – сказала Фран­суаз. – Но там же ничего нет.

– Поэтому там удобно что-нибудь спрятать.

3

– Кто мог ожидать такого, – произнес широкоплечий орк, грудь которого украшала алая перевязь с бриллиантовой звездой. – Люди совсем потеряли стыд и достоинство.

Остальные наемники, столпившиеся вокруг командира, негромко выражали свое согласие.

Это была пестрая толпа; люди, родившиеся в разных местах и прошедшие через десятки стран и морей, пока не осознали, что их мир, один на всех, – это Ассоциация солдат удачи.

Каждый из них выражал негодование по-своему, согласно традициям страны, в которой родился и вырос, они произносили молитвы или проклятия, бряцали оружием и взмахивали руками.

Наемник может убить другого наемника из мести или в открытом бою; люди этой профессии нанимаются служить тем, кто хорошо платит, и нередко оказываются по разные линии фронта со своими боевыми товарищами.

Но преследовать того, кто состоит в Ассоциации, прельстившись на вознаграждение, – такого не простят даже самые отпетые негодяи.

Причина этого не в том, что и у последних подонков просыпается чувство солидарности, когда речь заходит об их то­варищах. Чувства, тем более благородные, недолго живут в пропахшей порохом душе наемника.

Каждый из них может попасть в список разыскиваемых; отказ от нападения на своих явился условием, без которого Ассоциация не смогла бы существовать. Тех, кто нарушил его, исключали, почти не выясняя, почему и как это произошло.

Запрет на каннибализм явился одной из первой вех на пути становления человеческого общества; глубокого смысла полон тот факт, что людям вновь и вновь приходится проходить одни и те же круги.

– Хэтчер мертв, – доложил наемник, который вошел в дверь так стремительно, словно она сама раскрылась перед ним.

То, что произошло на базе солдат удачи, взволновало всех настолько, что многие отказались от намеченных контрактов и выказывали горячую решимость сражаться, хотя и не знали с кем.

Так они будут ходить по коридорам базы, покрытым металлической обшивкой, пить пиво и эль, потрясать кулаками и, встретившись, громко обсуждать случившееся.

Они станут решать, что необходимо предпринять теперь, составлять планы, распределять роли.

Потом одному из них придется уехать в один конец земли, другому в другой, третьему – сделать что-нибудь поблизости; они решат собраться еще, как-нибудь потом, и месяца два будут перезваниваться и говорить об этом.

Затем все забудут.

Таковы люди; они могут либо что-то делать, либо говорить об этом. И большинство из них предпочитает говорить, даже профессиональные наемники.

Одно из доказательств того, что разум един во всех его проявлениях.

Франсуаз четырежды делала мне знаки, прося убрать с лица выражение человека, которого вот-вот стошнит от одного взгляда на окружающих. Но что делать? Окружающие заслуживали этого.

– Мы нашли Хэтчера в его каморке, – продолжал наемник, которого командир с бриллиантовой звездой отправил выяснить, что произошло с человеком, продававшим на базе сведения и слухи. – Кто-то разрубил ему шею, он не успел даже отключиться от машины.

– Вот этот. – Франсуаз ткнула носком сапога одного из убитых.

Это был человек, правый глаз которого прикрывал черный диск. Короткий топор с закругленным лезвием, заткнутый у него за поясом, все еще хранил на себе кровь Хэтчера.

– Сколько заплатили им за предательство? – глухо спросил командир наемников.

Карлик, такой маленький, что кончик его клинка волочился за ним по полу, вбежал в помещение из открытых дверей лифта. В его руках отблескивал синей обложкой список разыскиваемых.

– Карго не давал объявления, – пропищал карлик. – Должно быть, он сам вышел на них.

– Да, – произнесла Франсуаз.

Голос девушки звучал мягко и ласково; она хотела успокоить взбудораженных наемников. Демонесса понимала, как опасно позволить им войти в раж, коли они не смогут излить свой гнев на истинных виновников нападения. Придя в бешенство, солдаты удачи могли причинить много вреда гражданским – как бывает в любой войне.

Франсуаз делала все, чтобы это предотвратить.

– Их нанял лизардмен Тидволл. Я его знаю. Он был помощником Карго еще в те годы, когда я воевала против него в Лагаше.

Орк, алмазная звезда на груди которого была свидетельством его командирского звания, произнес:

– То, что произошло здесь, ужасно. Это бросает тень на всю Ассоциацию наемников. Мы должны немедленно что-то предпринять; я предлагаю направиться в Аспонику и найти там людей Карго.

– Да! Да! – закричали наемники, размахивая оружием. – Уж мы-то им покажем!

Франсуаз обратился к командиру.

– Я ценю то, что ты хочешь сделать, – сказала она. – Но нельзя остановить Карго, избив посланных им людей. Если вы хотите помочь мне, ответьте: приходил ли сюда недавно лизардмен и какие он задавал вопросы?

Шипастая лапа орка уже лежала на рукояти его лазерного оружия. Он был готов возглавить атаку солдат удачи на какую-нибудь аспониканскую деревню.

Лица наемников, стоявших за его спиной, показывали, что они с радостью последуют за ним.

Вопрос Франсуаз направил мысли солдат удачи по иному пути.

– Лизардмен сумасшедший, – произнес, выходя вперед, широкоплечий наемник, лицо которого было покрыто боевой раскраской. – Надо было сразу его прогнать, но как мы могли догадаться, что у него на уме? Он хотел знать о народе хоттов.

– Хоттов? – послышалось в толпе. – Кто это, черт возьми, такие?

Франсуаз резко подняла руку, давая знак замолчать.

Человек облокотился на приклад длинного ружья, которое упер дулом в пол.

– Хотты – это древний народ, – начал он. – Славный на­род. Они храбро сражались. Весь мир был против них, но хотгы не согласились сложить оружие, а предпочли умереть в бою. Мое племя происходит не от них, но мои предки верно служили хоттам, они были разведчиками в их армии.

– Что хотел знать ящер? – спросила Франсуаз. Человек провел рукой по раскрашенному лицу.

– Народом хоттов правили пророки, – сказал он. – Было их шесть, и их называли коуди. В последней битве, когда все выступили против хоттов, коуди сражались вместе с простыми воинами плечом к плечу. Все коуди погибли, народ хоттов был уничтожен. Те, кто остались в живых, унесли с собой тела своих пророков и захоронили их, как и подобало героям. Лизардмен хотел знать, где покоятся их тела, но мне это неизвестно.

– И он пошел к Хэтчеру?

– Нет, это Хэтчер послал его ко мне. Последний из хоттов умер много веков назад. Лишь те, кто может назвать себя их потомками или потомками их слуг, помнят о них. В базе данных Хэтчера были сведения только о том, что происходит сейчас.

Наемник опустил голову. По его лицу, по всей его позе было видно – он гордился тем, что был причастен к великой истории, и сожалел, что ему так мало известно о ней.

Он не знал, что, узнай он больше, понял бы, что гордиться нечем.

4

– Ясно. – Франсуаз кивнула, мгновение постояла, задумавшись, и вновь уперла острый взгляд в лицо командира.

– Мы должны разобраться с этим сами, – произнесла она.

– Ну нет, – возразил орк, и его лапа еще плотнее обхватила приклад винтовки. – Это дело затрагивает честь Ассоциации. Мы не можем оставить их безнаказанными.

По глазам тех, кто стоял за его спиной, можно было понять, что они полностью с ним согласны.

Глаза Франсуаз сердито вспыхнули.

– Я сказала, что сделаю все сама. Ты в этом сомневаешься?

Среди наемников послышался глухой ропот. В просторном помещении, из которого еще не вынесли тела убитых предателей, собралось около двух десятков солдат удачи, и еще немало их товарищей расхаживали сейчас по коридорам базы.

Месть была одной из немногих вещей, которые они могли сделать для себя. Выбрав профессию наемника, они отказались от собственного мнения и целей, которые могли сделать осмысленным их существование.

Эти люди сражались за то, чего чаще всего не знали и не хотели знать. Отмщение же было им понятно, оно касалось лично их, а не их нанимателей. И они не собирались отказываться от мести так просто.

– Нет, Франсуаз, – сказал командир со сверкающей звездой. – Ты не наемник, ты всегда и все делала по-своему.

Красивое лицо Франсуаз исказилось от гнева.

– Если хочешь что-то сказать по сути, Зауэр, – произнесла она, – то давай говори. Или иди и жуй листья папоротника.

Командир наемников выпрямился, в его взгляде, направленном на девушку, была непоколебимость.

– Карго заставил троих из нас совершить предательство, нарушить неписаный закон Ассоциации, – твердо проговорил командир. – Он должен умереть, а начнем мы с его людей, которых найдем в ближайших к его усадьбе деревнях.

Солдаты удачи притихли. Они знали правила, по которым жили, для них нарушить эти правила значило отказаться от самой жизни. На их глазах разворачивалось противостояние, которое могло закончиться только поражением одного из участников – командира или демонессы.

Безмолвие воцарилось в металлическом зале. Оно длилось лишь один или два вздоха, но желтые лампы, гудевшие там, где потолок и пол соединялись со стенами, успели исполнить за это время симфонию приближающегося шторма.

– Я не стану повторять, Зауэр, – произнесла девушка. – Карго мой, и я не позволю никому встать на моем пути.

– Поступай как знаешь, Франсуаз, – ответствовал коман­дир. – Но мои люди выполнят свой долг.

Лицо девушки окаменело, она глухо прошептала:

– Хафдарт.

Шипастые пальцы командира с такой силой сжались на прикладе винтовки, что, казалось, он вот-вот треснет. Орк шумно выдохнул и застыл, точно восковая статуя.

Наемники потрясенно молчали. Ни один из них не ожидал такого исхода, и никто даже не попытался что-то сказать. Да и что было говорить? Любые слова безнадежно опоздали.

Франсуаз подняла руки и, сняв с себя винтовку, хлестким движением швырнула ее на пол. Командир молчал, ни один из наемников, стоявших за его спиной, не посмел пошевелить даже кончиком клешни.

Демонесса наклонилась, не отводя пристального взгляда от командира, и вынула из ножен на бедре короткий клинок, затем резко разогнулась – острое лезвие закачалось в противоположной стене.

– Кто первый? – спросила она.

Тех, кто собрался в металлическом зале, сложно было напугать. Не имея ничего, кроме репутации наемника, они могли потерять только свое имя и свою жизнь. Они не дорожили ни вторым, ни первым. Однако то, чему стали они свидетелями, заставило их оцепенеть – если не от страха, то он волнения, близкого к религиозному экстазу.

– Хорошо, Франсуаз, – глухо проговорил командир Зау­эр. – Пусть будет так.

Я подошел к девушке и наклонился к ее уху.

– Не хотелось бы вмешиваться в дружескую пирушку, но что, черт возьми, происходит?

Демонесса не отводила взгляда от сгрудившихся напротив нее наемников; она отвечала мне, не поворачиваясь, но я видел – глаза ее горят азартом, чувственные губы изогнулись в улыбке.

– Я не могу пустить этих подонков в Аспонику, Майкл. Они разнесут несколько деревень и поубивают мирных жителей. Ни на что другое они не способны.

– И?..

– Я вызвала их на бой, – ответила Франсуаз. – Это старая традиция наемников, вроде как проходить сквозь строй. Они должны биться со мной по очереди. Спор проигрывает тот, кто первым сдается.

– Ты никого не забыла? – осведомился я.

– Извини, Майкл, – бросила девушка. – Тот, кто объявил хафдарт, должен биться сам.

Я отошел к стене и сложил руки на груди. Делая это, я вложил пистолет за отворот правого рукава. Я был уверен, что никто не смог бы этого заметить, даже если бы все двадцать наемников не отрываясь смотрели на меня. Но все взгляды были направлены на Франсуаз.

Я ценю законы чести, которые приняты в этой среде, но сам к ней не отношусь.

Полусогнув ноги, чтобы придать себе устойчивости, девушка ждала приближения первого противника.

Командир Зауэр снял с головы высокий шлем, выточенный из черепа циклопа. Он провел рукой по толстой куртке, которая закрывала его тело от шеи до кончиков сапог, и застежка разошлась. Одеяние упало к ногам командира, и никто не предпринял попытки подхватить его.

Орк с презрением отбросил в сторону винтовку, вытащил из-за пазухи круглый парализатор, который носил на груди и использовал для стрельбы через одежду. Шипастая лапа вытянула из-за красного кушака короткий клинок.

Полусогнув ноги, он начал приближаться к Франсуаз.

– Почему он оставил тесак? – негромко спросил я.

– Они могут пользоваться только контактным оружием, – коротко ответила Френки. – Я никаким.

Я не стал ничего говорить.

Командир Зауэр сделал ложный выпад, но лишь негромкий смешок был ответом на это движение. Наемник подошел еще на два шага, и короткое жало его клинка вновь пронзило воздух, стремясь погрузиться в тело девушки.

Франсуаз не обратила внимания на его оружие; она невысоко подпрыгнула и выбросила вверх правую ногу. Кончик ее сапога врезался в горло командира. Орк упал ничком, поджав под себя ноги, и девушка пнула его каблуком по затылку. Короткое лезвие выпало из помертвевших пальцев.

Двое наемников, не сговариваясь, подхватили своего командира. Они оттащили его к лифту, и один из них нажал на кнопку, отправляющую кабинку вниз. Там командиру Зауэру окажут помощь, если она еще ему будет нужна.

Следующим из рядов наемников вышел человек, чье лицо было покрыто татуировкой. Невозможно было определить, к какому народу он принадлежит. Его кожа давно утратила свой естественный цвет, приобретя тот, что подарили ему масла и краски. В правой руке он сжимал цепь, на конце которой качалась гиря.

– Мальчонка, – улыбнулась Франсуаз. – Ты настолько уродлив, что стесняешься это показать?

Татуированный не стал совершать ложных выпадов; он бросился на девушку, и массивная гиря, свистевшая над его головой, была способна проломить самый крепкий шлем орка-штурмовика.

Франсуаз перехватила цепь, сжав пальцы в дюйме от шипастой гири; татуированный замер, не в силах поверить, что кто-то способен остановить на лету его оружие.

Девушка резко выдернула цепь из его рук, и он остался невооруженным; в следующее же мгновение Франсуаз длинным ударом захлестнула черные звенья на его шее.

Наемник захрипел, тщетно хватая ртом воздух. Франсуаз дернула за конец цепи, и татуированный упал перед ней навзничь. Девушка поставила ногу на голову поверженного мужчины и стягивала звенья на его шее до тех пор, пока он не впал в глубокое беспамятство.

Низкорослый карлик выбежал, часто перебирая короткими ножками, из середины столпившихся в отдалении солдат. Его мускулистые руки сжимали длинный шест, на обоих концах которого круглились лезвия алебард. Это было самое опасное оружие, которым владеют карлики. В отличие от гномов, они не признают коротких боевых топоров и пользуются длинными двухконечными.

– Коротышка, – с жалостью произнесла Франсуаз. – А ты-то куда?

Двусторонняя алебарда вращалась в руках нападающего, и глаз не успевал проследить за движениями деревянного древка. Один удар мог разрубить ногу альпийского бронтозавра.

Карлики никогда не наносят одного удара; они размахивают своим оружием до тех пор, пока от противника не остается лишь окровавленная груда мяса.

– Люблю обижать маленьких, – бросила Франсуаз.

Она подпрыгнула, и ее ноги опустились точно по центру длинного древка. Железные руки карлика сжимали шест так крепко, что никакая сила в мире не смогла бы разжать эту хватку. Двусторонняя алебарда сломалась с оглушительным треском, оставив в пальцах наемника только пару обломков. Франсуаз сжала руки в кулаки и резко свела их на голове карлика. Темные зрачки его глаз, бесцветных, лишенных кругов или поперечных прожилок, вздрогнули и разлились по глазному яблоку.

– Кто-нибудь дома есть? – спросила она.

Глаза наемника закатились, а язык вывалился наружу.

Карлик уже не осознавал, где он и что с ним происходит. Но короткие ноги еще крепко держали его тело. Франсуаз тихо засмеялась.

Ее сапог с силой пушечного ядра врезался в грудь карлика. Того подбросило в воздух. Франсуаз пинком отправила его через все помещение, и карлик затих под стеной.

– Гол, – мрачно констатировала Франсуаз. – Кто следующий?

Ее серые глаза прошлись по лицам наемников, но ни один из них не осмелился встретиться с ней взглядом. Солдаты удачи опускали головы, угрюмо глядя на свое оружие, а если кто и осмеливался оторвать глаза от приклада, то лишь для того, чтобы посмотреть, не вызвался ли следующим кто-то из их товарищей. Напрасно. Никто не вызывался.

– Что скажете? – с веселым бешенством спросила Фран­суаз.

Один или два наемника подталкивали стоявших впереди, но те упирались, не поднимая головы.

– Хафдарт, – глухо произнес один из солдат удачи. В серых глазах Франсуаз вспыхнуло торжество.

– Громче, – приказала она.

– Хафдарт, – повторил наемник, с трудом шевеля губами.

Франсуаз медленно обвела глазами солдат. Снисходительное презрение, гордость и уверенность в себе – вот что выражал ее взгляд. Она знала, что ни один из наемников не сможет противостоять ей, даже безоружной, и была довольна, что ей представился случай показать им это.

– Хорошо, – бросила она.

Франсуаз нагнулась, поднимая с пола оружие и куртку. Наемники не шевельнулись. Не глядя более на них, девушка подошла к лифту и вырвала из стены вонзенный туда кинжал.

Хромированные двери с лязгом сомкнулись за нашими спинами.

5

– Трудно сказать почему, – сказал я, без всякого энтузиазма рассматривая реку перед нами, – но я не очень люблю это место.

Бурые волны катились между безжизненных берегов. Время от времени на их гребнях, покрытых грязной пеной, появлялись белые, обглоданные течением человеческие кости. Они то поднимались к поверхности, словно крошечные кораблики, то снова исчезали под беспокойной водой, пока поток не уносил их прочь.

– К сожалению, нам все же придется здесь переправиться, – продолжал я. – Если Октавио Карго вдруг заинтересовался народом хоттов, то и его, и ответы мы сможем найти только на другой стороне.

– Не могу поверить, что я попала сюда, – прошептала девушка. – Смотри, Майкл! Легендарная река Обреченных. Демоны слагают мифы об этом месте.

Франсуаз подняла руку, указывая на неспокойные воды.

– Мой народ верит, что у этой реки два цвета, потому что на самом деле там два потока. Красный – сожаление о прошлом, которого не вернуть. Желтый – горечь от осознания того, что грядущее будет таким же мрачным и беспросветным, как и прошедшее, несмотря на полученные тяжелые уроки.

Из темной воды вынырнул оскаленный череп. Высокая волна подхватила его, и пару мгновений он лежал на поднятой ладони реки, глядя мне прямо в глаза черными дырами пустоты. Потом повернулся, три раза подпрыгнул на месте с безмолвным хохотом и исчез, а у меня возникло неприятное чувство, что скоро и я последую за ним в никуда.

– Человек мечется между двумя потоками, – продолжала Франсуаз. – Он отчаянно хочет изменить прошлое, но вновь и вновь спотыкается на одном и том же месте. И то, что кажется ему всего лишь ошибкой, которую можно легко исправить, стоит только свернуть направо или налево, превращается в его судьбу.

Моя напарница редко впадает в столь поэтическое настроение. Однако древняя легенда ее народа, очевидно, произвела на демонессу неизгладимое впечатление. Я объясняю это тем, что Франсуаз услышала ее в очень юном возрасте.

– Не хочу лишать тебя иллюзий, клубничка, – заметил я. – Но в этой реке нет ничего волшебного. Волхвы и некроманты давно это установили. Вода красная из-за глины и желтая из-за песка.

Франсуаз широко распахнула глаза, как делают маленькие девочки.

– А как же человеческие кости? – спросила она. Подобных вопросов маленькие девочки обычно задавать не должны, но ведь я не знаю, как ведут себя крошки-демонята. Я пояснил:

– Выше по течению стоит консервный заводик. Выпускает продукты для каннибалов. Местные жители столько раз их просили не выбрасывать кости в реку… Зато шакалам нравится.

– Второе по величине разочарование в моей жизни… – задумчиво произнесла Франсуаз. – Ладно. Где чертова гондола?

Если не считать человеческих костей, на поверхности реки ничего не было видно. Широкая дорога обрывалась на одном берегу и продолжалась на другой стороне потока. Однако между ними не было ничего хотя бы отдаленно напоминающего переправу.

– Это значит, что кто-то все-таки переправляется через поток Отчаяния, – пояснил я.

– Но я никого не вижу.

– Потому его и называют потоком Отчаяния.

Франсуаз тряхнула головой, по ее лицу было видно, что это объяснение ей ни о чем не говорит. Честно сказать, я его тоже не понимал, но признаваться в этом не собирался.

Несколько мгновений прошли в молчании. Девушка сложила руки на груди и уставилась на разочаровавшую ее реку в тщетном старании испепелить ее взглядом.

Внезапно что-то бело-голубое заискрилось на другом берегу. Гондола, сплетенная из корня мандрагоры, закончила свой путь. Вначале появился только ее нос, увенчанный деревянной головой гнома, затем борта, и вот уже нашему взору предстала вся лодка, приставшая к песчаному пляжу.

Длиннохвостый лизардмен выбрался из нее и начал привязывать. Еще мгновение назад на берегу не было ни колышка, теперь же перед нами открылся небольшой дощатый причал.

Франсуаз уже открыла рот, чтобы велеть тупоумному ящеру отправить гондолу к нам, но тут покрытый чешуей человек обернулся, и слова застряли у нее в горле. Это был Курт Тидволл. Однако не успела Франсуаз как-то прокомментировать столь неожиданную встречу, как новое событие заставило ее замолчать.

К небу вознесся фонтан из тысячи радуг. Он ширился подобно раскрывающимся лепесткам цветка. Над нашими головами возник величественный силуэт «Сантариса».

– Мерзкая каракатица, – процедила Франсуаз. Октавио Карго стоял на борту летающего парусника. Увидев нас, он немного наклонился и произнес:

– Приветствую вас, друзья мои! Что-то подсказывало мне – мы можем здесь встретиться.

– Поэтому ты и приказал отогнать гондолу на противоположный берег? – спросил я. – Ну, Октавио, не думал я, что ты такой мелочный.

Курт Тидволл воровато оглянулся. Хотя нас разделяла река, лизардмен не чувствовал себя в полной безопасности. Он не забыл, что пообещала ему Франсуаз, когда он всадил ей пулю в плечо.

Втянув на всякий случай голову в плечи – вдруг начнется стрельба, – Тидволл засеменил к паруснику и стал шустро взбираться по веревочной лестнице.

На нашем берегу, словно по мановению крыла феи, тоже возник деревянный причал. Справа на нем возвышался столб с привязанным к нему серебряным колокольчиком. Я подошел к нему и позвонил.

Плетеная гондола дернулась, влекомая невидимой силой, но крепкая веревка удерживала ее на месте.

– Пока трос порвется, – сказал Карго, – пока лодка будет возвращаться обратно, да пока вы переплывете реку, «Сантарис» унесет меня так далеко, что я просто забуду о вашем существовании. – Его ладонь прошлась по бородке. – Жаль, что мне не удалось убить вас, – продолжал Карго. – Но теперь у меня уже не будет времени на такие мелочи.

– Времени у тебя вообще нет, – резко произнесла Фран­суаз. В руках девушки появилось по пистолету. – Раньше ты нужен был живым, – сказала она. – Но теперь, уверена, я все знаю про это чертово пророчество. И ты мне больше не нужен.

Выстрелы разорвали в клочья священную тишину пустыни. Октавио Карго не шевельнулся. Он не отрываясь смотрел на девушку.

Наконец все смолкло; человек продолжал стоять на борту корабля. Раскаленные пули с звонким плеском упали в воды реки, долетев до середины потока.

– Ты забыла, где мы, Франческа! – воскликнул Карго. – Это земли драконов. Здесь не работает ни один механизм сложнее ветряной мельницы. – Он обвел рукой пустыню. – Вот почему нельзя увидеть мандрагоровую гондолу, когда она пересекает поток. Простаки думают, что дело в реке, и выдумывают о ней легенды. Но вода здесь самая обыкновенная. Все дело в перепаде магического давления, высокого здесь и низкого на том берегу.

Летающий парусник стал подниматься над землей. Октавио Карго больше не смотрел на нас. Его взор был устремлен вперед, туда, где он видел свое будущее.

– Знаешь, Майкл, – произнесла Франсуаз, – этот урод напрашивается, чтобы я снесла ему голову.

6

Моя партнерша приподнялась на стременах, указывая на долину.

Переправившись через реку Обреченных, мы были вынуждены оставить машину и дальше ехать верхом. Я не стал расставаться с пистолетом, хотя и знал, что он теперь бесполезен. В заплечных ножнах у девушки красовалась теперь длинная дайкатана.

Всего лишь день пути отделял нас от страны эльфов, но все вокруг было совершенно другим и жило по собственным законам.

Серые здания поднимались над зеленой травой, точно скорлупа, оставшаяся от яйца какой-то огромной твари.

– Валахия, – произнесла Франсуаз.

– Однажды меня здесь чуть не сожгли на костре, – заметил я. – Здесь не любят тех, кто помогает ближним. Впрочем, я могу их понять.

Девушка пришпорила лошадь.

– Вспомни, кто вытащил тебя из темницы, – сказала она.

– Помню, – ответил я. – Та, из-за которой я туда и угодил.

Извилистая тропа спускалась в долину, пробиваясь средь густой травы.

– Судя по дороге, здесь редко кто бывает, – заметил я. – Ты уверена, что Владек подался именно сюда?

– Ты сам сказал, что здесь редко кто бывает, – сказала Франсуаз.

Я натянул поводья, знаком показывая демонессе, чтобы сделала то же самое. Та сердито оглянулась.

– Я ничего не чувствую, – прошипела она.

– Они здесь, – сказал я.

– Я демонесса, Майкл. Я должна ощущать их, если они тут. Ты – эльф, ты этого не умеешь.

– Я не улавливаю их астральные колебания. Впрочем, как и ты. Но я знаю, что они здесь.

– Откуда?

– Я не могу этого объяснить, моя ежевичка. Они должны быть здесь.

Зеленая трава задрожала под моим верховым драконом. Волны побежали по ней; такие создает ветер, когда несется по бескрайней степи. Но вихрь пригибает побеги, несясь в одну сторону, здесь же зеленые стебли гнулись и складывались так, словно десятки воздушных потоков пригибали их, споря и борясь друг с другом.

– Коямури, – с ненавистью произнесла Франсуаз.

– Кто же еще, – подтвердил я.

Существа рождались из пустоты. Темные облачка появлялись из прозрачной пустоты, становясь гуще и расплываясь. Пятна мрака растекались по степному воздуху, напоенному ароматом трав.

Франсуаз выхватила из ножен меч, и ее гнедая кобыла в волнении загарцевала на месте.

– Не стоит, Френки, – произнес я. – Они не причинят нам вреда. Пока.

Разводы мрака, чернильные облачка под вечереющим небом становились все плотнее, завихрялись клубами, скатываясь до самой земли и пачкая жесткую траву.

Наконец облачка приняли обличье женщин. Их черные волосы были коротко обрезаны и едва достигали середины шеи. Одеяния цвета ночи ниспадали до пят, миндалевидные глаза подведены матовой басмой.

Коямури вышли из пустоты, окружив нас кольцом. Одна из женщин, одетых в черное, стояла на нашем пути. Она двинулась к нам, и чернильные облачка следовали за ней, рождаясь в подоле длинного платья.

– Маятник Судьбы, – прошептала коямури. – Маятник Судьбы отмеряет куски вечности, эльф. Ты слышишь это?

– Нет, – ответил я.

– А мы слышим…

Женщины, одетые в черное, стали подходить ближе. Размытые пятна мрака струились позади них тающими шлейфами.

– Мы слышим, ченселлор, – говорили они. – Мы слышим.

Они растаяли мгновенно, словно были лишь фантомом, рожденным моей неспокойной совестью. Я смотрел туда, где черные облачка уже не струились над пригибающейся к земле травой. Я знал, что их здесь больше нет.

– Мерзкие твари, – процедила Франсуаз. Она вогнала свой меч в ножны с такой яростью, словно пронзала бесплотное тело коямури.

– Что им надо?

Я спрыгнул с дракона, опустившись на одно колено, поднял с земли короткую веточку, погрузил в траву ее потемневший кончик и вынул черный цветок, лишенный стебля.

– Они боятся, – произнес я. – Они поняли, что архивампиры готовы вернуться в наше мироздание.

7

Склеп, древнее сооружение, созданное хоттами, виднелся на поверхности пустыни, словно наплыв на восковой свечке. Две колонны с желобами охраняли каменные врата; над ними возвышалась башня в форме усеченной пирамиды. Она была устремлена к далекому солнцу.

– Мы приближаемся, дон Октавио, – произнес лизардмен. Его раздвоенный язык дважды высунулся из розового рта и втянулся обратно.

– Будем там через два часа.

– Кто-нибудь… – Тонкие пальцы Октавио Карго на мгновение замерли, словно пытаясь поймать на лету что-то ускользающее. —… Есть ли следы того, что кто-то уже побывал здесь, Курт?

Растопыренная лапа лизардмена провела над приборной панелью, не касаясь ее.

– Нет, дон Октавио.

Вздох облегчения вырвался из широкой груди человека. Его губы прошептали:

– Это значит, что склеп не поврежден.

Никто из непосвященных не знал о месторасположении склепа; мало кто из них мог вообще догадываться о том, что он существует.

Каменная пустыня, образованная застывшей магмой, окружала древнее сооружение. Лучи темно-красного светила скользили по бурым стенам. Все было мертвым в этом мире, и мертвее всего выглядел склеп – воплощение загробного покоя, застывшее в пилонах и башнях.

Октавио Карго знал, что обитателям склепа известно о его прибытии.

«Сантарис» приблизился к острову. Он погрузился в прозрачную атмосферу астрала, как огромное животное, сползающее в прохладную воду, и золотистые искры затрещали на его обшивке.

Корабль остановился в нескольких футах над магмовой равниной, и волшебные сполохи под ним, гудя, поддерживали его в парении.

Полетела вниз веревочная лестница. Октавио Карго спускался по ней первым. Он многое слышал об обиталище хоттов, и ему казалось, что он готов встретиться с ним.

Первое ощущение, которое пришло к Карго, когда двери перед ним раскрылись, – тишина и заброшенность. Воздух был неподвижен, не чувствовалось даже легкого ветерка, который распушил бы вьющуюся бородку Октавио Карго.

Спустившись на четыре ступени, человек понял, что беспокоило его. Магическое поле, окружавшее «Сантарис» и поддерживавшее его в воздухе, должно было вызывать ветер, но ветра не было.

Лизардмен Тидволл вышел из корабля вторым. Ему приходилось поворачиваться боком, чтобы его кривые лапы могли перебирать по узким ступеням трапа. Он поднял голову, прикрывая лицо лапой. Зубастая пасть ящерочеловека растворилась, он что-то сказал, но Карго не разобрал что.

Лизардмен ошущал ветер; он налетал с такой силой, что Тидволл боялся сорваться с трапа и покатиться по изрытой кратерами пустыне. Ему с трудом удалось добраться до последней ступени. Низко нагнувшись, он поспешил следом за своим хозяином.

В руке лизардмен сжимал конец сверкающей цепи. Цепь была длинной, и каждое из ее звеньев топорщилось шести­угольником. Сгорбленный человек был прикован к другому ее концу.

Долгие недели страданий, которые пережил пленник, оставили отчетливые следы на его лице. Выражение обреченности, застывшее в его опущенных глазах, говорило о том, что этот несчастный давно уже потерял последнюю надежду сохранить свою жизнь и уж тем более обрести свободу.

Человек не делал попыток освободиться. Иногда он останавливался, тупо глядя себе под ноги, но не для того, чтобы выказать неповиновение хотя бы таким, единственно доступным ему способом, – просто он внезапно забывал и пытался вспомнить, кто он и где находится.

Тогда Тидволл натягивал серебряную цепь, и человек вновь покорно следовал за лизардменом, пока какой-то кусочек его сознания, ничем не прикрепленный, не отделялся от него снова, и тогда пленник вновь замирал на месте, безвольно опустив руки.

Ни один человек более не вышел из узкого проема корабля. Никто из команды Тидволла не захотел бы ступить на землю, освященную когда-то хоттами и оскверненную теперь.

Каменные ворота растворились перед Октавио Карго. Человек в темно-коричневой хламиде стоял на верхней из трех ступеней. В руке, иссохшей, почти лишенной плоти, он держал деревянную клюку.

Большой горб, скошенный на одну сторону, возвышался над склоненными плечами человека. Складки одеяния не давали увидеть его лицо.

Шестеро стражей сопровождали горбуна. В тускло-красных доспехах они походили на огромных насекомых в жестких панцирях. Тела людей были сплошь укрыты броней, и лишь тонкие щели на уровне глаз пронзали высокие сплошные шлемы.

Октавио Карго поклонился. Если вспомнить, что он никогда и ни перед кем не склонял головы, это движение означало крайнюю степень почтения.

– Я пришел, чтобы возложить дары и почтить шестерых истинных коуди хоттов, – произнес он.

Плечи горбуна дрогнули, высохший палец скрючился над его головой, венчая поднятую в вопрошающем жесте руку.

– Какое дело тебе до шестерых истинных коуди, чужеземец?

Октавио Карго на мгновение опустил глаза, что можно было истолковать как признак смущения и благоговейного трепета перед памятью своих предков.

– Энфилд, пятый истинный коуди, был моим предком.

Хриплое карканье вырвалось из-под складок хламиды.

– Хорошо, что ты не даешь засохнуть своим корням, чу­жеземец. – Голос горбуна вновь стал резким. – Но тебе еще предстоит доказать, что ты достоин войти в склеп хоттов.

Октавио Карго прижал ладони к груди:

– Я готов.

Горбун сделал шаг вперед, его исковерканная фигура выступила из тени древнего храма. Шестеро стражников не последовали за ним, но прозрачные молнии, пробегавшие по их клинкам, говорили об их готовности выстрелить.

– Назови текст святопрестольной клятвы, – произнес гор­бун. – Она может быть известна только прямому потомку истинного коуди; секрет этот передается из поколения в поколение и тщательно охраняется от непосвященных. Говори.

Прозрачные молнии быстрее заскользили по клинкам стражников. Кончик хвоста Курта Тидволла изогнулся, что свидетельствовало о его волнении. Лизардмен знал, что храмовые законы предписывают охранникам убивать каждого, кто высадится на острове хоттов, не имея в жилах священной крови.

Октавио Карго, слегка подрагивая кудрявой бородкой, заговорил:

– Никто не смеет произносить дословно этого текста, не будучи истинным коуди.

Горбун, лица которого Курт Тидволл не имел больше ни малейшего желания увидеть, одобрительно кивнул.

– Я передам его в косвенной форме, в том варианте, который был принят в семье, к которой я принадлежу, и не менялся одиннадцать поколений.

Жрец снова кивнул головой, укутанной в темно-коричневый капюшон.

– Коуди клялся сохранять мир под звездами, чему порукой была честь его и имя его рода. Коуди должен всегда стоять на страже человеческого мира, не отступая от долга своего ни по велению сердца, ни по приказанию разума. Истинный коуди видит, где проползает черта, отделяющая мир человеков от мира тьмы. И пусть ни один из людей не в силах передвинуть эту черту и отвоевать у сумерек земли хотя на шаг, коуди обязан положить свою жизнь на то, чтобы черта не сместилась в другую сторону.

Что-то задвигалось под одеянием горбуна – странно, так не могло шевелиться человеческое тело.

– Текст исковеркан, – прохрипело уродливое существо.

Чешуйчатая лапа Курта Тидволла потянулась к эфесу шпаги. Но какой толк? Шесть магических жезлов были направлены в их сторону, и никакое сопротивление не способно было спасти жизнь капитана и его хозяина.

– Но за одиннадцать поколений случиться могло и не такое, – произнес горбун.

Прозрачные молнии сократились на сдвоенных жезлах и исчезли совсем.

– Мне приходилось слышать варианты, в которых очень мало осталось от правильного текста…

Горбун повернулся, помогая себе клюкой, такой же искривленной, как и он сам.

– Вы можете войти под стены склепа, – раздалось сдавленное хрипение из-под складок одеяния.

8

Темные стены вздымаются вокруг Курта Тидволла и Карго, их безмолвного пленника и их страшных провожатых. Желтые глаза лизардмена настороженно поворачиваются каждый в свою сторону.

Тускло-алый свет лижет своды древнего здания, в точности такой же, как тот, чго снаружи, и капитан «Сантариса» не в силах понять, установлены ли здесь, где-то под невидимой крышей, лампы, в точности воспроизводящие свет далекой звезды, или лучи ее свободно проникают сквозь камень, чтобы озарять его и здесь.

Горбун продвигается первым, паломники следуют за ним. Пол неровный, сделан из камня, отшлифованного недостаточно тщательно. Причина в том, что хоттам приходилось торопиться, возводя склеп; последний из шестерых коуди находился тогда уже при смерти. Курту Тидволлу это неизвестно.

Помещения узкие; весь склеп заложен толстыми каменными блоками, между которыми остались лишь коридоры. Потолок же уносится так далеко вверх, что его не видно, хотя, возможно, он низок и достаточно вытянуть руку, чтобы дотронуться до него, но в темноте кажется, что наверху опрокинутая черная бездна.

Ничего нет вокруг, кроме шершавого камня да еще света, льющегося неизвестно откуда. Трудно поверить, что люди все еще живут здесь. Склеп выглядит необитаемым, словно много столетий назад выстроив его, живые существа навсегда покинули памятник шестерым пророкам народа хоттов.

Коридор обрывается, открывая овальное помещение. В центре его углубление, в точности повторяющее форму зала; оно совершенно пусто, даже тонкого слоя пыли нет на его дне. Шестеро охранников с воздетыми руками обходят его и становятся в круг. Горбун проходит за их спинами и останавливается.

Так они и стоят – уродливое существо, опирающееся на клюку, напротив входа в зал, в который они попали, шестеро стражников, по трое, по правую и левую руки от него; напротив горбуна возвышается фигура Октавио Карго, его узкие глаза прикованы к мерзкой твари, завернутой в ткань. Курт Тидволл находится сбоку от своего господина, держа в руках цепь с прикованным к ней пленником.

– Настал час почтить имена шестерых истинных коуди, – произносит горбун, – и внести свой вклад в то дело, которому они посвятили души.

Октавио Карго вынимает из лапы Тидволла конец серебряной цепи.

– Истинные коуди клялись сохранять чистоту человеческого мира, – произносит он, – и навсегда изгнать из него вампиров и демонов, оборотней и коямуро. Я, в чьих венах течет кровь Энфилда, пятого коуди, призываю своего прародителя в свидетели моему поступку.

Узкий стилет сверкает в левой руке Октавио Карго. Скрюченная фигура горбуна наклоняется; уродливое существо жаждет во всех подробностях рассмотреть то, чему суждено произойти. Шестеро стражников остаются недвижимы, точно бронзовые изваяния.

Карго натягивает серебряную цепь, шестиугольные звенья ее скрежещут. Пленник падает на колени и, вцепившись в нее серыми шелушащимися пальцами, силится удержаться на краю каменного углубления.

– Этим стилетом, – произносит Октавио Карго, – выкованным из священного металла серебра, я покараю вампира; богомерзкая тварь издохнет здесь во славу истинных коуди, и мир людей освободится от порождения тьмы.

Длинное лезвие, острое, как солнечный луч, погружается в шею вампира сзади. Ни одной капли крови не вытекает из измученного тела. Золотая рукоятка, украшенная топазом в форме пятигранника, замирает под затылком убитого.

Омерзительный горбун более не смотрит на погибшего – глаза его, если у этого существа вообще есть глаза, направлены на дно каменного углубления.

Из его стенок, в десятке, тысяче мест начинает сочиться густая алая жидкость. Это кровь. Вот она уже бежит струйками, все быстрее и быстрее, вот уже забил красный фонтан, заполняя углубление. Хриплый каркающий звук вырывается из горла уродливого горбуна – это возглас безграничного торжества. Высохшее тело погибшего покоится на краю кровавого озера.

Странное выражение появляется в глазах Октавио Карго и тут же исчезает, словно смытое потоком горячей крови.

– Дар, – хрипит горбун, и складки одеяния спадают, обнажая воздетые к сводам руки. – Принеси дар шестерым коуди, что смотрят сейчас сквозь хрустальные грани реальностей.

Рука Октавио Карго поднимается к горлу и скользит туда, где тугие шнуры стягивают отвороты его одеяния.

– Вот он, – произносит человек.

Драгоценный камень, необыкновенно крупный, чистейшей воды и безукоризненной огранки, переливается искрами света в его пальцах.

– Небесный адамант, порождение Пегасов, который носили на себе тысяча непорочных дев, пока он не наполнился их чистотой, – произносит Карго. – Воплощение света и добра; нет для него места более достойного, чем усыпальница коуди.

– Да очистится мир от тьмы, – хрипит горбун. Он поворачивается спиной к Октавио Карго, и костлявая рука, высвободившись из-под складок одеяния, упирается в каменную стену. Ни знака, ни углубления не видно на темно-красной поверхности, но широкие двери, скрипя, открываются, послушные движению горбуна.

– Усыпальница коуди, – произносит он.

Яркие искры вспыхивают в глазах Октавио Карго. Это вырвалось не сковываемое более чувство, которое еще мгновение назад он принужден был в себе подавлять. Правая рука Карго поднимается, и тонкий магический ствол, удлиняясь с каждой секундой, вырастает из браслета на его руке.

Изогнутые лапы Курта Тидволла теперь расставлены, он отводит назад хвост, напрягает его и упирает в шершавый пол, чтобы придать себе устойчивости. Лизардмен поднимает ножны своей узорчатой шпаги, и тонкий острый луч рождается на их закругленном конце.

Ствол магического жезла лежит теперь в ладони Октавио Карго. Из него бьет узкая струя смертоносной энергии. Шестеро охранников уже стоят спиной к паломникам, что пришли в склеп хоттов принести дары истинным коуди. Теперь они поворачиваются.

Два луча ударяют в лица хранителей склепа. Плотная броня надежно защищает тела стражников от плазменного оружия, но тонкие магические струи бьют в глазные щели их шлемов. Только двое хранителей успевают поднять сдвоенные гастанги, но ни одному из них не суждено выстрелить.

Мощные фонтаны крови бьют сквозь прорези в броне стражей, вырываясь из рассеченных глазниц. Почти мгновенно алая жидкость свертывается и застывает, обволакивая ослепшие лица мертвых хранителей склепа.

Шесть безжизненных тел падают на каменный пол, глухо звеня панцирями антиплазменной брони. Омерзительный горбун поворачивается и пытается затворить врата усыпальницы.

Октавио Карго направляет луч в живот горбуна. Существо опадает на пол, шепча каркающие слова на древнем языке хоттов. Черная влага, пузырясь, просачивается сквозь ткань одеяния. Каменные двери, путь в усыпальницу коуди, остаются распахнутыми настежь.

Вьющаяся борода Октавио Карго шевелится, он широко улыбается, обнажая ряд мелких зубов. Два верхних клыка стремительно вырастают, они уже не могут уместиться во рту и ложатся на бороду.

– Наше время снова пришло, старый дурак, – произносит вампир.

Легким движением Карго пересекает зал. Он не идет, не бежит, а словно парит над каменными плитами пола. Сгорбленный старик, распластанный на полу, приподнимает руки, тщетно стараясь защититься от искривленных зубов твари.

– Великие коуди, – стонет он.

Карго останавливается над горбуном, горячее чувство торжества клокочет в нем, кровь ликующе бурлит в теле вампира.

– Коуди загнали нас на окраины, – глухо произносит Карго, и в голосе его уже нет ничего человеческого. – И они же помогут нам вновь воцариться над людьми, этими тупыми мешками с кровью.

Он мгновение смотрит на драгоценный камень, все еще сверкающий на его ладони, затем с пренебрежением швыряет адамант об пол, и тот рассыпается, обратившись в кусок простого стекла.

– Но склеп, – шепчет горбун. – Он не впустил бы в свои стены того, в ком не течет кровь потомка истинного коуди.

Октавио Карго наклоняется, его рука обхватывает горло беззащитного старика.

– Их кровь во мне есть, – негромко смеется он. – Я успел немало ее выпить.

Ноготь вампира проводит по горлу горбуна, глубоко вспарывая его.

– Исполняется пророчество, – произносит Карго. – Я слышу, как отбивает часы маятник Судьбы.

9

Трактир находился у самого края леса, на берегу розовой реки. На вывеске темнел собакоглав с магдаленским копьем в правой руке. Вывеска была старая и покосившаяся, легкий ветер без труда раскачивал ее, заставляя скрипеть, и, по-видимому, не испытывал никакого почтения к грозному оружию в лапах собакоглава.

– Здесь мы спросим дорогу, – произнес я. Франсуаз взглянула на меня так мрачно, словно я сделал ей бог весть какое неприличное предложение:

– Майкл, а почему ты командуешь?

– Должен же кто-то этим заниматься, – ответил я.

За стойкой стояла высокая девица с белесыми волосами. Ламп в трактире не было, из чего можно было заключить, что их зажигали лишь поздно вечером, а до той поры содержательница трактира полагалась лишь на те услуги, что могло оказать ее заведению солнце, плавающее по небу.

Люди, сидевшие за низкими столами, вовсе не жаловались на недостаток света. Напротив, они сидели наклонившись, как будто прятали лица от солнца. Как я понял, пользуясь широкой известностью, они не хотели пользоваться ее плодами.

– Не то место, куда я бы пригласил приличную девушку, – заметил я, подходя к стойке. – Не подскажете, в какой стороне обелиск хоттов?

Трактирщица не отводила от меня взгляда с того момента, как я растворил скрипучую, щелястую дверь ее заведения, глядя то на мое лицо, то на одежду из мягкой, довольно дорогой материи (что она наверняка заметила), то снова на лицо.

– Я могу сделать все, что вы захотите, – промурлыкала она.

– Эй, – произнесла Франсуаз, присаживаясь за столик у стойки. – Но меня-то ты сюда пригласил.

– Об этом и речь, – подтвердил я.

Следом за мной к стойке подковыляли два козлоногих вепря, пришедшие в Минотаврину рощу, по всей видимости, на заработки, и потребовали медового эля.

Трактирщица нацедила им две кружки почти не глядя и даже не попробовала на зуб золотой, которым расплатились работники.

– Обелиск хоттов в четверти часа ходьбы к северу, по грунтовой дороге, – произнесла она, положив руки на стойку и вытягивая шею ко мне.

Девице хотелось, чтобы я смог оценить ее полную грудь, выглядывавшую в вырезе белого платья.

– Но лучше вам туда не ходить…

– А что, это место проклято? – спросила Франсуаз.

– Нет… Просто благородному господину будет гораздо приятнее, если он останется здесь.

Она одарила меня долгим взглядом. У меня возникло впечатление, будто я только что вышел на сцену и разделся под звуки танго.

– Впрочем, – обратилась девица к Франсуаз, – ты-то, подруга, можешь валить куда угодно.

С этими словами она наградила меня еще одним томным взглядом и отплыла. Трактирщица в совершенстве владела искусством нанести удар и отступить, пока ревнивые посетительницы не повыдирали ей волосы.

Франсуаз одним гибким движением поднялась и, не оставляя кружки с медом, направилась в глубь трактира. На ее губах играла неопределенная улыбка. В дальнем углу сидел одинокий посетитель. Лицо его было полускрыто капюшоном.

– Привет, Тадеуш, – приветливо сказала Франсуаз.

– Франсуаз! – воскликнул посетитель. – Как я рад тебя видеть. Прости, я тебя не заметил. Здесь темно, и… вообще я спешу. – Он торопливо поднялся. – Поболтал бы я с тобой, конечно, и с Майклом – привет, Майкл! – Тадеуш помахал мне рукой. – Да вот спешу, времени ни грошика нет. Обещал сдать поэму в один журнал и задержал непростительно.

Дверь за Тадеушем хлопнула, на мгновение впустив в трактир сноп солнечного света.

Франсуаз неторопливо подошла ко мне, поставила на столик пустую кружку и запустила по стойке, вертя, мелкую медную монету.

– Нам пора, – сказала она.

Дверь распахнулась. Яркий поток солнечных лучей не хлынул на опилки трактирного пола. В проеме стояли несколько человек, загораживавшие его почти полностью.

Они простояли так несколько мгновений, словно желая закрепить впечатление, произведенное их приходом. Тот, что стоял впереди, медленно обвел взглядом трактир.

– Вот она, – прорычал он, когда его глаза остановились на нас.

Человек вошел в зал и оказался широкомордым орком, с узкими глазами и приплюснутым носом. Тонкие усы, выщипанные до состояния двух длинных крысиных хвостов, свисали с его верхней губы, жирный безвольный подбородок был гладко выбрит.

– Франсуаз, – проговорил орк, делая несколько широких шагов.

Он вынул из-за пояса длинный нож с волнообразно изогнутым лезвием. Две длинные полосы материи свисали из-под шлема орка; их верхние кончики были вплетены в его волосы.

На каждой из лент виднелись иероглифы, написанные сверху вниз. Они должны были рассказывать о древности рода, к которому принадлежал орк, и его личной доблести.

– За твою голову назначена большая награда, – сказал предводитель. Орк фыркнул по-лошадиному, оттопыривая нижнюю губу. – Не сопротивляйся, – проговорил он. – Мне нужны пять тысяч сантангов.

– Не нужны, – ядовито проговорила Франсуаз.

Она выхватила из-за спины длинную дайкатану и, прежде чем орк успел фыркнуть еще раз, разрубила его от головы до груди. Затем резко выдернула лезвие меча, пинком сбросив на пол тело убитого охотника за вознаграждением.

– Подходите, – воскликнула она. – Может быть, награду увеличат после вашей смерти.

Два орка бросились к девушке, размахивая волнообразными мечами. Клинок Франсуаз описал широкую дугу, и струи крови хлынули из рассеченных шей.

– Хотя вряд ли, – сказала она.

Четверо охотников за деньгами стояли теперь у раскрытых дверей. Ни один из них не трогался с места; они не собирались близко подходить к яростной противнице, боясь рукопашной. Их руки-щупальца сжимали короткие арбалеты, направленные на девушку.

Я поднял руку, сжимая короткий прямой клинок. Прозрачный холодный луч вырвался из его острия. Он прочертил ровную линию, пройдя по телам четырех орков. Те разломились надвое по плоскости разреза.

Верхние части их туловищ упали, утонув в несвежих опил­ках. Ноги солдат еще продолжали стоять секунды три или четыре. Ни капли крови не вытекло из мертвых тел; края широких ран покрылись тонкой корочкой льда.

За дверями трактира раздался топот шагов – это в панике убегали оставшиеся в живых орки.

Ни один из посетителей трактира не поднял головы, чтобы посмотреть на происходящее. Лишь один из них отреагировал на случившееся, да и то только потому, что верхняя часть туловища одного из солдат упала прямо на его стол. Хмурый вепрь сбросил останки на пол.

– Спасибо, – сказала Франсуаз, возвращая меч в ножны. – Но я бы справилась и сама.

– Не сомневаюсь, – ответил я.

– Это Тадеуш натравил на нас орков, – произнесла Фран­суаз.

– Почему ты так думаешь?

– Он не зря крутился в этом трактире. И не хотел, чтобы я его узнала.

– Это маловероятно, Френки. Если бы он служил этим охотникам за наградами, они наверняка пустили бы его впереди себя, чтобы он принял первый удар.

– Я говорила не об этом.

– А о чем?

– Не Тадеуш служил оркам, а они ему.

– Френки, чтобы дикие орки стали бы ему подчиняться? Нет, в это трудно поверить,

– Тадеуш знает меня, а я – его. Но перед орками он мог показать себя другим, и они поверили ему. У Владека огромное самомнение, но обычно ему нечем его подкрепить. Зато он умеет пустить пыль в глаза.

– Но зачем Тадеушу это понадобилось?

– А затем, что мы плетемся в хвосте событий, Майкл. Происходит что-то важное, а все пироги проносят мимо нас. И Чис-Гирей со своими дружками-террористами, и Владек с орками – все они спят и видят, как бы затормозить нас. И знаешь, Майкл, у них это чертовски хорошо получается.

– И в чем же мораль?

– Тадеушу лучше забиться поглубже в какую-нибудь щель.

– Хочешь найти его?

– Орки найдут его. И превратят в вафлю.

10

Тадеуш Владек сидел, облокотившись о деревянный стол, врытый в землю, подперев подбородок руками и нервно водя пальцем по нижней губе. Владек был в дурном настроении и ничего не мог с этим поделать.

С самого детства Тадеуш знал, что принадлежит к избран­ным. К той небольшой группе людей, которой суждено руководить всеми остальными, к тем, чьи имена произносятся с почтением и страхом, к тем, кто движет историю.

Тадеуш всегда считал, что он во много крат превосходит людей, которые его окружают. Он умнее, он натура, более возвышенная по сравнению с другими, он прирожденный лидер – вот он кто.

Стоило ли удивляться, что люди вокруг никогда не могли оценить Тадеуша по достоинству. Приземленные, они не воспринимали высокого полета его души. Тупые, как самые примитивные животные, они были неспособны понять его устремления.

Люди конечно же завидовали тем качествам, которыми обладал Владек и которых не было у них самих. Они презирали и ненавидели его за то, что он принадлежит к пастухам, но не овцам, и, как закономерное следствие такого отношения, делали все, чтобы не дать Тадеушу расправить крылья.

Первые одиннадцать лет своей жизни Тадеуш путешествовал вместе с бродячим цирком. Там его научили жонглировать восемью предметами сразу, кувыркаться на трапеции и, с размалеванным белой краской лицом клоуна, принимать удары от партнеров по манежу и гнилые фрукты, которыми зрители всегда были рады кинуть в маленького паяца.

Тадеуш сознавал, что его жизнь не должна ограничиться убогими стенами фургона с аляповатой и безвкусной надписью на них «Цирк Эдди». Никого из тех, кто странствовал с труппой, не звали Эдди, никто даже не мог сказать, кем был этот человек и существовал ли вообще.

В одиннадцать лет Тадеуш ушел из цирка, получив на прощание несколько особенно крепких колотушек. Он начал путешествовать сам, кочевая жизнь была единственной, которую он знал, и ему было не привыкать довольствоваться грязным, темным углом и объедками.

Такую жизнь вел он и почти ни разу за все время своих странствий не повстречал места, где ему захотелось бы остаться. А если и находилось такое, то никто там не был ему рад. Ни разу в жизни не встретил Владек человека, которого счел бы достойным своей дружбы. И ни разу не попался ему тот, кто сам привязался бы к нему.

Можно сказать, что Тадеуш Владек сменил много профессий, однако никогда и ничем он не занимался всерьез. Он полагал, что ищет себя, и поиски эти длились по сю пору. Он давно уже стал взрослым мужчиной, но те чувства, которые испытывал он на далеком теперь манеже, кривляясь и падая на потеху публике, где должен был плакать, когда хотелось смеяться, и смеяться, когда слезы раздирали ему горло, – те чувства остались с ним навсегда, и он не мог вытравить их из своей души.

Тадеуш жил мечтой. Бывали дни, когда он совсем переставал в нее верить, но только она одна заставляла его просыпаться по утрам и идти вперед, не зная куда, не зная зачем. Он мечтал о том, что настанет день и люди оценят его по справедливости.

Они оценят его и разрешат занять в жизни то место, которое он заслуживал с самого рождения – не клоуна, не того, кого публика любит, лишь пока он позволяет ей смеяться над собой и подставляет голову под гнилые фрукты, которые она в него швыряет, – но короля.

И настал день, когда Тадеушу показалось, что мечта его наконец сбылась. Но почему же тогда, сидя в полуврытой в землю, покинутой хижине полудницы, он не чувствовал себя великим человеком? Почему в тот момент, когда серые безжалостные глаза демонессы поймали его, он вновь сжался, испуганно склонил голову и все его существо задрожало и съежилось в ожидании удара – удара, который и последовал?

Почему он не поднял гордо голову, не выпрямился смело во весь рост и не сказал, не сделал… чего? Что он должен был сделать, чтобы не чувствовать себя ничтожеством и неудачником? Тадеуш Владек не мог найти ответа на этот вопрос, и указательный палец все быстрее двигался туда-сюда по его нижней губе.

Дверь отворилась, и широкое узкоглазое лицо орка просунулось в заброшенную хижину полудницы. Владек встрепенулся, внутри него встрепенулась робкая надежда, что теперь все пойдет правильно и он сможет ощутить себя тем, кем считал всегда.

– Вы схватили ее? – спросил Тадеуш. – Живой или мертвой?

– Нет, – ответил наемник.

Крупному орку было трудно протиснуться в маленькое дверное отверстие, созданное для юркой полудницы. Ступив на земляной пол, он несколько раз повел плечами, словно измялся, пока протискивался внутрь. Четверо орков, его товарищи, влезли следом за ним.

– Она двигается слишком быстро. Мы не успели еще и подойти к ней, а она уже разрубила Бурайда, а потом еще двоих. Нет, двадцать тысяч этого не стоят.

Тадеуш поднялся; он стоял ссутулившись, сжав кулачки.

– Вы дали ей уйти? – спросил он. – Ты, Гезир, отвечай, вы дали ей уйти?!

– Да, – ответил орк.

Он не стал уточнять, что на самом деле это им пришлось спасаться бегством, чтобы не разделить судьбу своих семерых товарищей.

Лицо Тадеуша исказилось в гримасе, но это было ничто по сравнению с тем, что творилось сейчас в его израненной душе. Сколько раз происходило это в его жизни и повторялось снова и снова, словно обстоятельства могли складываться только так, и никак иначе.

Долгими ночами он мечтал о том, когда же перед ним откроется наконец шанс по-настоящему реализовать себя. Но всякий раз, когда этот шанс как будто показывался впереди, манил издалека, точно белый парус средь морских волн, и Тадеуш тянулся к нему, вытягивался всем телом, полз, подобно ужу, пальцы его вновь и вновь хватали одну лишь пустоту.

– Сколько их было? – негромко спросил он.

Он все рассчитал. Он знал, что на этот раз должен выиграть в той войне, которую вел с жизнью. Она зло посмеялась над ним, сделав в детстве клоуном – не по профессии, но душой. Жизнь смеялась над ним и потом, била зло, жестоко в те моменты, когда он меньше всего мог ожидать предательского удара. Но он знал, что наступит день и он восторжествует над жизнью, он был уверен, что это произойдет сегодня. И вот пожалуйста – жизнь опять провела его.

Плоское как лепешка лицо орка выразило одно из немногих чувств, на которое он был способен, – непонимание.

– Сколько их было? – повторил Владек. – Я послал туда вас, двенадцать человек. Сколько людей было у демонессы?

Тонкие усы орка дрогнули, когда он раскрыл рот для нерешительного ответа.

– С ней был этот ее друг, которого называют Майклом.

– Нет. – Тадеуш с досадой взмахнул рукой. – Я знаю, что он там был, я сам его видел. Говори, сколько с ними было солдат.

Тадеуш смотрел на орка и чувствовал, как в нем поднимается ярость. Если эти тупицы не в состоянии ответить на простейший из вопросов, то стоит ли ожидать, что они сделают что-то путное?

– Солдат? – Губы орка опустились, как тесто, свешивающееся с края кастрюли. – А разве там были солдаты?

Тадеушу показалось, будто тяжелый маятник часов опустился в нем, пройдя сквозь все его тело, и начал подниматься обратно.

– Демонесса и ее друг были одни? – шепотом спросил он. Орк задумался, теребя грубой лапой кончик усов.

– Еще была трактирщица, – ответил он.

– Трактирщица? – повторил Владек. – Двенадцать солдат победили двое и трактирщица?

– Трактирщица с нами не сражалась, – сказал орк.

– Жалкие трусы! – воскликнул Тадеуш, срываясь на визг. – На что вы годитесь, жирные пожиратели верблюдов!

Владек не заметил, как глухая злоба закипела в глазах орка. Не понимал он и того, что эти люди, столь недавно униженные на глазах у многочисленных свидетелей, искали только повод сорвать на ком-нибудь свою злость.

– Разве я не говорил вам, что демонесса нужна мне живая или мертвая?! – закричал Владек. – Почему вы сразу ее не убили? Тупые свиньи. Вы годитесь только на то, чтобы доить овец в своих юртах.

Четверо орков, которые стояли до того поодаль и конфузливо смотрели на Тадеуша, теперь подошли ближе. Они подталкивали друг друга локтями и скашивали узкие глаза.

– Я говорил вам о власти, – продолжал Тадеуш. – Никто из вас не годится для власти. Вы умеете лишь валяться в помоях, когда об вас вытирают ноги. Это все, на что вы способны.

Рот первого из орков открылся и закрылся, и это стало концом одного разговора и началом совсем другого.

– Владек, – проговорил орк, – ты говорил, что обладаешь властью. Какой?

– Ничтожный тупица! – прокричал Тадеуш. – Кусок жира! Стану я перед тобой показывать то, что было мне даровано. Убирайтесь с глаз, все.

– Покажи свою власть, – тупо потребовал орк.

Тадеуш поднял глаза, и только сейчас увидел все по-настоящему. Пятеро огромных наемников, каждый из которых был, пожалуй, в два раза больше Владека, стояли перед ним, и на их лицах была написана угроза.

И Владек испугался.

Испугался, как пугался всегда, когда ему приходилось вступать в противоборство с жизнью. Он отступал, когда кто-то становился на его пути. У него ни разу не хватило мужества, чтобы сопротивляться, даже в те моменты, когда он мог одержать победу.

Тадеуш никогда по-настоящему не задумывался о том, в чем причина его постоянных поражений. Была ли она в том, что шел он не тем путем или же делал все не так? Кто его знает! Но всякий раз, когда он имел возможность достичь желаемой цели, его собственный страх заставлял его испуганно сдаться и отступить.

Он попятился, и, когда открыл рот, лишь какие-то жалкие хнычушие звуки вырвались из его горла.

– Убирайтесь, – пропищал он. – Уходите прочь.

Тадеуш поник и съежился, как бывало прежде, когда он выходил на манеж бродячего цирка, зная, что ждут его там только побои и унижения и нет у него способа, чтобы избежать их.

Он начал пятиться, подняв вверх руки и прикрывая голову.

– Уходите, – повторил он. – Прочь.

Главный из орков посмотрел на своих товарищей, те пожали широкими плечами и вслед за ним поковыляли вперед. Первый наемник ударил Тадеуша по лицу кулаком снизу вверх. Вампир распрямился и, хватаясь за воздух, рухнул навзничь на земляной пол.

– Как ты нас назвал? – угрожающе спросил один из ор­ков. – Кусками жира? А ну-ка повтори.

– Нет! – взвизгнул Тадеуш. – Не надо!

Они били его и после того, как он потерял сознание.

11

Широкое поле простиралось перед нами. Трава, наверное когда-то изумрудно-зеленая, полная жизненных соков, высохла и пожелтела под жарким солнцем и колыхалась волнами под набегающим ветром.

Каменный истукан стоял посреди желтеющего поля, и степной ветер, в чьей теплоте не было ни крупицы ласки, хлестал изваяние столь же неумолимо, как пригибал он к земле траву. Но матовая поверхность камня оставалась безразличной к его ударам.

Надписи на нем не стерлись и не забились пылью, а животные и чудовища, выступающие из него барельефом, не утратили ни очертаний, ни гармонии форм.

Камень не был обтесан, он родился таким, немного расширяющимся к одной стороне, с неровными сколами краев. Иной художник увидел бы в нем очертания колесницы или небесного дракона и выточил бы их из скальной тверди.

Но камень оставался таким, каким создала его природа, отделив от массива огромной горы. Мастер нанес на него письмена и изображения, не насилуя материал, с которым работал, не заставляя его подчиняться себе, но сам следуя каждому его изгибу.

Скальный истукан возвышался над полем, став его частью, и стоял он здесь уже так давно, что никто не мог и вспомнить, когда он появился.

Так люди воспринимают солнце и луну, встающие над недосягаемым горизонтом, – как нечто, существовавшее всегда.

Небольшое стадо паслось недалеко от каменного истукана. Толстые ленивые ящерицы, самые крупные из которых достигали груди взрослого человека, перебирали челюстями, и между плоскими зубами вздрагивали пучки пожелтевшей травы.

Этих существ разводили здесь ради яиц; несколько пастухов, сидя на флегматичных осликах, покачивая босыми ногами, охраняли стадо, не давая ящерицам разбредаться.

– Вот он, – произнес я. – Священный камень хоттов. Они устанавливали такие во всех странах, где побывали. Вначале это был просто камень, потом на него наносилась история того, как последователи пророков сражались здесь с детьми ночи.

– Ты говорил, что имя хоттов запрещено даже называть. Как же сохранились эти камни?

– Большинство их давно разрушено. Хотты не успели причинить зла Валахии. Они приплыли сюда, высадились и разбили форпост. Но их внимание было отвлечено войнами, которые они вели в сопредельных странах. Минотавры сохранили камень, потому что он ничего не значит для их истории. Буря, которая потрясала миры и уничтожала империи, лишь вскользь коснулась жителей Валахии.

– Тогда им тем более стоит избавиться от камня, – задумчиво произнесла Франсуаз.

Я спрыгнул на пожелтевшую траву и внезапно понял, насколько силен здесь ветер. Я нагнулся, прикрывая лицо раскрытой ладонью.

Порывы теплого воздуха не были настолько мощны, чтобы не давать продвигаться вперед, но идти все же мешали. Они не хлестали по лицу, но давили упругой невидимой стеной, словно рожденные крыльями огромного дракона.

Франсуаз легко спрыгнула со своей гнедой и недовольно посмотрела в мою сторону. Мне удалось выпрямиться, к ветру можно было привыкнуть, только приходилось наклонять голову и прикрывать глаза. Девушка упругой походкой обошла лошадь и остановилась передо мной, сложив руки на груди.

– Тебе что, надоело подавать мне руку? – сердито спросила она. – Это была хорошая игра, но если тебе наскучило быть джентльменом, то так и скажи, я пойму.

Ни один волос не шевелился у нее на голове, ветер как будто обегал ее стороной.

– Ты прекрасно справилась и без меня, – ответил я. – Нам туда.

Франсуаз посмотрела, куда я указал, потом снова, сердито, на меня.

– Вообще-то я могу справиться и сама, – сказала она. – Но если ты рядом, то… Майкл, что у тебя с лицом?

– Ветер, – ответил я.

Я старался говорить односложно. Стоило только открыть рот, как теплый упругий воздух врывался в него и у меня перехватывало дыхание.

– Здесь нет ветра, – возразила Франсуаз.

– Для тебя нет, – ответил я. – Ты демон. Дочь мрака. А меня хлещет так, что не могу говорить.

– Я знаю, кто мои родители, – прошипела девушка, поддерживая меня под руку. – Так что не говори обо мне как о дочери греха. Сможешь идти или мне тебя отнести?

– Я не сказал греха, – отвечал я. – Я сказал мрака. Я должен дотронуться до истукана, Френки.

Франсуаз помогла мне сделать пару шагов и пропустила вперед.

– Готов? – спросила она.

– Нет.

Девушка толкнула меня в спину. Я пролетел добрый десяток футов (а может, их было там целых три) и коснулся руками поверхности камня, словно бейсболист, достигающий цели в решающем прыжке.

– В детстве я мечтал летать, – прошептал я, поднимаясь на ноги. – Теперь нет.

– Ну как? – Франсуаз опустилась передо мной на одно колено и заботливо провела пальцами по моему лицу.

– Какой позор, – пробормотал я, пытаясь встать. – Потомок древнего эльфийского рода приближается к древней святыне хоттов – торжественная, величественная минута. И как же это все происходит? Тычком в спину.

– Ветра больше нет? – спросила девушка.

– Есть, – отвечал я. – Он всегда есть там, где побывали хотты и коуди оставили ведическое кольцо. Это способ распознать детей ночи. Одно из препятствий, которое должно помешать им обмануть Свет.

– Но ветер не бьет тебя по лицу? Значит, он стих.

– Ветер не стих, – произнес я. – Он превратился в часть меня, а я стал им. Это как здание, в котором мною людей, тысячи и тысячи. Например, зал Драконовой фондовой биржи и помещения вокруг нее. Если ты входишь туда с улицы, никого не зная, то для тебя это жужжащий беспорядок. Но если ты одна из них, ты видишь его как бы изнутри. Ты разбираешься, что означают слова, куда идут люди…

– Когда двое занимаются любовью, они сливаются вместе, – пробормотала Франсуаз и рывком подняла меня на ноги.

– Френки! – сказал я. – Умеешь же ты все опошлить.

12

– Ну так и зачем ты притащил меня к этой статуе? – спросила Франсуаз, упирая руки в крутые бедра и с хмурым неодобрением осматривая каменного истукана.

– Френки, – укоризненно произнес я, – это древний памятник культуры. Один из редчайших. Кстати, не пойму, почему минотавры не охраняют его как историческую ценность… Надо будет выяснить.

– Майкл…

– Ладно, – сказал я. – Мне известно, как ты относишься к истории и искусству, а тем более к истории искусства. Помню, как ты прошлась катком по уникальной золотой комнате, уничтожив тысячи фигурок тончайшей работы.

– Тебе тоже наплевать на произведения искусства. Ты только пучишь на них глаза и считаешь, что ты эстет. А теперь – за каким дьяволом мы здесь?

– Терпение, Френки, – сказал я и стал обходить каменного исполина.

Кто-то, возможно, мог принять меня за ведомого ленивым любопытством туриста, которому нечего делать, некуда спешить и совершенно нечем думать.

– Тебе нравится, когда я достаю кролика из шляпы, – пояснил я. – Но если я всякий раз буду предупреждать, откуда его вытащу, тебе станет неинтересно…

– Мне нравится, когда ты достаешь своего кролика из штанов, – ответила девушка. – Давай быстрее.

Интересно, когда это я вытаскивал грызунов из брюк? Заподозрив в словах Франсуаз двусмысленность, я ограничился тем, что с достоинством приподнял одну бровь.

– Смотри, – сказал я. – Сейчас все и произойдет.

Франсуаз резко развернулась, и в ее ладонь легла рукоять меча.

– Вот они, – прошептала она.

Четверо пастухов, что стерегли стадо яйценосных ящериц, повернулись в нашу сторону.

Толстые животные, которых им полагалось охранять, по-прежнему жевали траву да изредка поднимали голову, желая убедиться, что мир по-прежнему вращается вокруг той же оси, как и в тот момент, когда они отвлеклись от его созерцания.

Однако их пастыри более не походили на мирных скотоводов, наслаждающихся спокойным небом и ароматами степи. Ни один из них не был ни минотавром, ни дворфом, все они имели человеческий облик.

Теперь становилось понятно, что были они не просто батраками, зарабатывающими на кусок черного хлеба на ферме какого-нибудь зажиточного минотавра.

Они были потомками хоттов и охраняли камень.

Ослики, мирные светло-серые создания, также претерпели значительную перемену.

Их морды вытянулись и заострились, толстые складчатые губы оттопырились, открыв ряд зубов – не ровных и плоских, предназначенных для того, чтобы пережевывать листья, а острых и загнутых внутрь клыков.

Длинные уши осликов оттянулись назад и больше не трепались, отмахиваясь от мух, а были прижаты к голове, говоря о злобе и кровожадности их обладателей.

Глаза верховых существ сверкали, и было в них теперь бешенство дикого зверя, готового убивать и разрывать на части.

– Эрифманские лошади, – пробормотал я. – Хотты вывели их, чтобы бороться с демонами.

– Всегда хотела пони, – бросила Франсуаз.

– Даже сейчас? – спросил я.

– Теперь у меня есть ты.

Сакральные символы, выкованные из хромовой платины, светились на телах хранителей камня.

Ранее они были спрятаны под рубахами, и по простой веревочке на шее пастуха никто не мог догадаться, что носит он не примитивный оберег крестьянина и не знак одной из распространенных религий.

Теперь кресты коуди не скрываясь исторгали лучи астрального света.

Четыре лепестка разворачивались вокруг треугольника, который служил символу центром и связующим звеном. Каждый из отростков изгибался, готовый покатиться вперед, как солнце катится каждый день по голубому небосклону.

Лица пастухов были искажены ненавистью. Это была первобытная, дикарская ненависть, которую туземец испытывает к жителям соседней деревни – не потому, что они причинили ему зло, а по той простой причине, что они чужие. Самые черные чувства кипели в погибших душах этих людей.

Эрифманские лошади, храпя и закусывая кожаные удила, несли своих всадников вперед, и с каждым ударом копыт хранители камня приближались ко мне и Франсуаз.

В руках пастырей были черные двузубцы; острые наконечники их с трех сторон имели накаты, чтобы причинить жертве еще больший вред, когда будут вырваны из ее тела.

Между зубьев плясали две молнии, белая и голубая. Они символизировали собой свет и добро – те силы, которые древние хотты считали наиболее могущественными.

– Бэйби, – пробормотала Франсуаз, высоко поднимая лезвие своего меча. – Предупреждай, когда вытаскиваешь из шляпы таких кроликов.

– Это побочный эффект, – пояснил я. – Я не их имел в виду.

Я не стал вытаскивать пистолет. Каменный исполин, памятник далекой эпохи, возвышавшийся над пожелтевшей травой, не давал использовать вблизи него какое-либо иное оружие, кроме простого дерева и металла.

– Я есмь пастырь добрый, – проговорил я. – Пастырь добрый кладет жизнь свою за овец. Не о них сказано, Френки, а?

Охранители камня приближались к нам. Ожесточение, написанное на их лицах, не оставляло надежды на то, что этих людей удастся убедить не проливать кровь.

Разлапистые кресты, вздрагивавшие на их телах в такт скачке эрифманских лошадей, ощущали присутствие демонессы так же чутко, как и зубастые верховые твари.

Я тоже стал мишенью, на которую четверо пастырей камня собирались выплеснуть кипящее масло своей ненависти. Я не принадлежал к детям мрака, но я вступил в пределы ведического кольца, сопровождаемый могущественной демонессой.

Этого было достаточно, чтобы стать врагом последователей коуди.

Темный шквал набегал на меня, грозя смести и растоптать, трехпалые копыта лошадей, подбитые шипованными подковами, сминали безвольную траву и с корнем вырывали ее из сухой земли.

Всадник держал двузубец в высоко поднятой руке, мускулы под домотканой материей рубахи напрягались, чтобы распрямиться в момент броска.

Я перехватил двузубец в броске, сжав пальцы там, где три тугих обруча приковывали к шесту металлическое навершие. Я продолжил движение, которым пастырь истукана намеревался пронзить меня.

Мой рывок сбросил его с лошади. Всадник с бешеным криком перевалился через голову эрифманского коня, ломая ему хребет. Тот упал на бок, взбрыкивая ногами. Всадник, выброшенный из седла, распластался на земле, не выпуская из рук древко двузубца.

Я выхватил у него оружие и развернулся. Лошадь второго хранителя была уже близко. Я видел белесое облачко пара, вырывавшееся из ее ноздрей. Карие глаза лошади, налитые кровью, были прикованы ко мне, а острые клыки грызли удила.

Я направил тупой конец своего двузубца в грудь всадника. Его оружие пробило воздух в четверти дюйма от моей головы, радужные молнии заплясали вокруг меня. Я выбросил противника из седла, он рухнул на землю, а лошадь поскакала дальше.

Его товарищ, которого я сбил первым, стал подниматься. Не оборачиваясь, я вонзил ему в спину черный двузубец. Две молнии прошли сквозь его тело – белая и дрожащая голубая. Крик, полный религиозного ужаса, вырвался изо рта пастыря и затих над просторами степи.

В том месте, где два острия пробили тело хранителя, закрутилась, убыстряясь с каждым витком, воронка пространства. Пальцы человека скрючились, пытаясь вцепиться в траву и удержаться.

Ускоряющийся водоворот измерений втягивал его в себя, лишая очертаний тело и заставляя голос теряться в расщелинах между мирами. Человек исчез, и только капли его крови, оставшиеся на двузубце, были свидетельствами того, что вздох назад здесь лежал пастырь каменного истукана.

Пасть эрифманского коня отворилась, я почувствовал его смрадное дыхание, и пар, бивший из его ноздрей, коснулся моего лица.

Я ударил монстра по голове сбоку; лошадь остановилась, словно внезапно ощутила натянутые удила. Передние копыта твари переступали на месте, выбивая глухую дробь по твердой земле, затем они подогнулись и лошадь упала, уставившись остекленевшими глаза в траву.

Я подошел к второму всаднику, который все еще лежал на спине.

– Предатель, – прохрипел тот, пытаясь подняться. – Ты предал человеческий род. Эта тварь…

Я наклонился и ударил его кулаком в висок. Струйка крови потекла из его правого глаза. Он был мертв.

Два всадника налетели на Франсуаз одновременно – один с севера, откуда дул ветер, другой с противоположной стороны. Уклониться от одного из них значило попасть под копыта другого.

Франсуаз крутанулась на месте, выставив перед собою меч. Острый клинок перерубил передние ноги эрифманских лошадей, и они рухнули на землю, выбрасывая седоков из седел.

Два закругленных креста коуди коснулись пожелтевшей травы. Франсуаз прыгнула на своих противников и прижала их к земле, наступив ногами тому и другому на спину у основания шеи.

Пастыри священного камня попытались было сбросить ее, но лишь дернулись и застыли, скованные жгучей болью.

– Так, ребята, – жестко улыбнулась Франсуаз. – Почему вы напали на нас?

– Мерзкая демоница, – прохрипел один из поверженных ею стражей. – Наш долг защищать мир от таких, как ты.

– Неужели? – усмехнулась девушка.

– Мы – солдаты коуди, – глухо проговорил его това­рищ. – Их именем мы боремся с силами тьмы.

– Солдаты? – переспросила Франсуаз. – Тогда вот вам отставка.

Единым движением она рассекла головы лежащих людей и направилась ко мне, по пути добивая искалеченных лошадей.

– Где ты научился забивать скот ударом кулака? – спросила Франсуаз, бросив короткий взгляд на четвертого коня.

– Френки! – ужаснулся я. – Можешь ли ты себе представить, чтобы я такому учился?!

13

Франсуаз уперла ладони в крепкую талию и мрачным взглядом окинула каменного истукана.

– Ладно, Майкл, – произнесла она. – Я дам тебе вторую попытку.

Изогнутый крест коуди, символ шестерых пророков, кривился на черном камне посреди надписей. Я дотронулся до него, и выпуклости барельефа утонули под моими пальцами, тая в скальной породе.

Моим глазам предстала дверь, поворачивавшаяся на невидимых шарнирах. Внутри камень оказался полым. Седой старик с взлохмаченными волосами сидел в узкой келье, глядя на нас из-под кустистых бровей.

– Это еще кто? – удивилась Франсуаз.

– Книжник хоттов, – произнес я.

Маленький огарок свечи, прилепленный воском к каменному выступу, пробивал маленькое пятнышко света в вечной темноте кельи.

Три такие же свечки, перевитые промасленной бечевкой, лежали рядом. На небольшом дощатом столе находились книги. Доски были старые, когда-то покрытые маслянистым лаком, они не были скреплены ни гвоздями, ни скобами.

Тонкие шнуры, стягивавшие их вместе, проходили сквозь узкие отверстия, высверленные, в чем я почти не сомневался, палочками из дерева более крепкой породы.

Лавка стояла напротив стола с книгами; она служила старику и стулом во время его бдений, и кроватью в ночные часы. Она была слишком коротка, чтобы седовласый отшельник мог выпрямиться на ней во весь рост; спал он сидя.

Книг здесь было немного, десять или двенадцать. Часть из них давно лишилась обложек и корешков, страницы их выпали и топорщились стопками между других фолиантов, которым посчастливилось сохраниться лучше.

Больше ни одного предмета не было видно внутри чернеющего провала кельи, да ничего больше и не смогло бы в ней уместиться. Три или четыре пустых стручка гороха или конской фасоли лежали на деревянном ложе – остатки трапезы отшельника.

Сакральный камень, снаружи покрытый рисунками и письменами, почти ничто не украшало внутри. Лишь девять знаков, выдолбленных в скругленных стенах, выстраивались в неровную линию на высоте человеческого роста.

Это были основные символы религии хоттов. Их начинало изображение глаза, который обозначал вселенную, отраженную в одном человеке. Завершал путь факел, освещающий мир и прогоняющий тьму, шесть его лучей были шестью пророками народа хоттов.

Первый и последний знаки находились рядом, замыкая круг.

Книги лежали на деревянном столе, но не было рядом с ними пера; пальцы старика, привыкшие перелистывать пожелтевшие страницы, ловя скупой свет огарка, не знали пачкающих руки чернил.

– Что он делает здесь? – спросила Франсуаз, понижая го­лос и с опаской глядя на седого старика.

– Живет, – лаконично ответил я. – И читает древние тексты.

– Зачем? – Мы вели себя так, словно рядом не было этого человека, видевшего и слышавшего нас. Я пожал плечами.

– Зачем вообще живут люди? – спросил я.

– Демоны, – произнес старик, вытягивая вперед короткую руку. – Именем шестерых коуди заклинаю вас: сгиньте в преисподнюю, туда, откуда явились.

Земля вздрогнула под нашими ногами, волной темной энергии омывая ведическое кольцо. Черный камень пошатнулся, и стопки книг упали со стола, скользя и рассыпаясь на испещренные рунами листы.

– Заклинания на меня не действуют, многие пытались, – усмехнулась Франсуаз. – Лучше не пытайся, старичок, а то надорвешься. – Она повернулась ко мне. – Майкл, зачем мы здесь? Посмотреть на старого идиота?

– Нет, – ответил я.

Старик воздел обе руки, и стало заметно, что за плечами у него начал вырастать уродливый, скошенный на одну сторону горб.

– Именем коуди, – произнес он, – подателей света. Именем тех, кто ведет людей к чистоте добра и защищает от порочности мрака. Заклинаю.

Степь всколыхнулась под мощным толчком, родившимся на хрустальных границах измерений. Ведическое кольцо натянулось, заставляя пространство на своих границах искривляться и преломлять свет, так меняется дно, если смотреть на него сквозь неспокойную воду.

Кольцо прорвалось, черный камень сотрясся, и книги все до единой упали на пол кельи, одна за одной обращаясь в черные обуглившиеся хлопья. Книжник бы тоже упал, если бы келья не была такой узкой.

Когда мы вошли, старик был бледен. Посвятивший свою жизнь служению тому, что считал светом, он всю эту жизнь прожил, боязливо прячась от солнечных лучей.

Теперь же его лицо покрылось красными прожилками от вздувшихся в напряжении кровеносных сосудов. Он широко раскрыл рот, готовый произнести следующее заклятие.

Франсуаз ударила книжника по лицу раскрытой ладонью, и он упал спиной на стол. Сознание покинуло его.

– Я сказала – остынь, – процедила Франсуаз. – Майкл, какого черта! Я не маленькая девочка и больше не тащусь, когда кто-то мочится в штаны, пытаясь меня заклясть. Что мы здесь делаем?

– Лизардмен искал склеп, в котором захоронены тела коуди. – Я склонился над стариком. – Судя по тому, что старик мертв, он нашел. Вероятно, склеп находится где-то в архипелаге Гаргулий, о котором говорил перед смертью наемник.

– Но там же чертова тысяча островов, Майкл! – воскликнула Франсуаз. – И ни одной чертовой гаргульи, чтобы спросить дорогу. Кстати, откуда тогда такое чертово название?

– Вот почему нам нужен более точный адрес… Ты смотри, кажется, он приходит в себя.

– Я не стала бить его сильно, пока мы с ним не поговорим.

Седовласый книжник присел на край деревянного стола. Его глаза были полузакрыты, а рот приоткрывался. Он походил на человека, который собирается чихнуть и никак не может.

Старик даже не пытался дотронуться руками до разбитого лица. Наверное, давно забыл, для чего они могут служить ему, кроме переворачивания пожелтевших книжных страниц.

– Давай я, Майкл. – Франсуаз положила руку мне на плечо. – Мы с ним мило потолкуем.

Я покачал головой:

– Нет.

– Нет?

Сознание возвращалось к старику медленно, он моргнул, потом еще раз, все еще не видя ничего вокруг себя.

– Он считает нас воплощением зла, – процедила Франсу­аз. – И ты думаешь, он станет с тобой мило болтать?

– Да, – ответил я.

– Ты наивный добряк, Майкл, – сказала девушка. – Он тебе слова не скажет. Начнет заклинать нас, и его паралич ра­зобьет.

Я снова покачал головой.

Кустистые брови книжника дрогнули, он посмотрел на меня почти осмысленно.

Его веки опустились и снова поднялись. Наверное, в первое мгновение он еще верил, что его заклятия возымели над нами силу, но вот он понял, что этого не произошло, и разомкнул запекшиеся губы.

– Не надо, – мягко произнес я.

Книжник медленно выпрямился; старческие глаза недоверчиво смотрели на меня из-под кустистых бровей.

– Почему? – спросил он.

– Тысячи лун сменились над мирами с тех пор, как умер последний коуди, – произнес я. – Мир больше не расколот на детей света и детей мрака, и вам это известно лучше, чем мне.

Старик, нахохлившись, смотрел на меня снизу вверх.

– Это правда, клянусь пророками, – сказал он. – В мое время те, кто был одержим демоном, шли в церковь, молились и каялись, а теперь… – Он сплюнул и зажал руки между коленями – характерный жест деревенского старика, обиженного на весь мир.

– Вы ненавидите демонов, – продолжал я. – Но сейчас могилам коуди угрожает большая опасность, и только мы способны ее предотвратить.

– Опасность? – Старик встрепенулся и вытащил руки. – Какая опасность?

– Архивампиры, – кратко ответил я.

– Архивампиры? – с ненавистью, выдержанной, как дорогое вино, долгими десятилетиями, переспросил старик. – Самые мерзкие твари из тех, что порождал мрак. После того как коуди убили главного из них, Иоахима, архивампиры забились по углам и утратили свое могущество… – Он вдруг оборвал свою мерную речь и совсем другим, взволнованным тоном спросил: – Архивампирам известно, где склеп коуди?

– Да.

Старик понурился, обхватив голову высохшими руками.

– Значит, случится то, чего никто не сможет исправить, – уныло произнес он. – Если архивампиры вступят в стены склепа…

– Скажите нам, где склеп, – прервал его я. – Возможно, их еще удастся остановить.

Книжник поднял голову, не опуская рук, – казалось, он молится.

– Демон спасает гробницу коуди? – спросил он. – Это бессмыслица.

– Боюсь, это единственный путь сохранить склеп. Вы не успеете созвать своих последователей, архивампиры уже там.

– Нет. – Глаза старца дико сверкнули. – Этого нельзя допустить. – Его полубезумный взгляд уперся в Франсуаз. – Уж лучше пусть демон войдет под своды склепа и плюнет слюной порока на саркофаги коуди. Но архивампиры не должны проникнуть туда.

Я кивнул, и жест этот выражал обещание сделать все, что окажется в наших силах.

– Найти остров несложно, – произнес старик. – Главное – знать, где он находится. Мысленно проведите линию между самым большим островом Гаргулий и мысом Отчаяния. Примерно в середине ее вы увидите маленький, безжизненный кусочек суши. Там мы спрятали склеп.

Он подался ко мне, словно хотел обхватить мои ладони сморщенными пальцами. Предвидя такую возможность, я сложил руки за спиной.

– Умоляю вас! – проговорил он. – Остановите этих чудо­вищ. Не знаю, зачем вам это. Но среди детей мрака никогда не было единства. Если архивампиры вновь обретут былую власть, они не пощадят никого. Ни людей, не демонов. Торопитесь!

Франсуаз повернулась, чтобы идти.

– Я должен знать все, – сказал я.

Демонесса задержалась. На лице старика снова появилось обиженное, упрямое выражение.

– Все, – повторил я. – Если вы хотите остановить архи­вампиров.

Старик прокашлялся.

– Никто не знает, правда ли это, – произнес он. Я молчал, и ему пришлось продолжать:

– Тело Иоахима, темного магистра архивампиров, тоже захоронено в склепе. Некоторые считают, что если раскопать его…

– Могущество архивампиров, которое они утеряли, будет освобождено? – произнес я.

– Это только слова, – зло бросил старик. – Древнее проклятие, которое наложил на коуди Иоахим, когда умирал. Только поэтому его тело пришлось поместить в основание склепа – это место сочли самым безопасным. Однако теперь…

Сполохи пространства, успокаиваясь, дрожали вокруг ведического кольца.

14

– Скорее же!

Шесть мощных светильников озаряли Октавио Карго, но ни один из них не имел достаточно силы, чтобы на красный каменный пол падала хотя бы бледная тень от стоявшего архивампира.

Высокие фигуры лепились у стен, точно наросты лишайника. Шесть силуэтов, во много раз превышающие рост человека. Скупые, лишенные деталей, выточенные из скальной породы изображения людей.

Лиц у них не было, хотя на голове, там, где положено природой, имелись глаза, нос и прямая линия рта. Не имея сходства с человеком, эти безжизненные черты не могли принадлежать даже маске, ибо каждая маска что-то изображает, эти же были пусты.

Шестеро отталкивающих скульптур, наполовину погруженные в камень, из которого им не суждено было освободиться никогда. Шесть прямоугольных крышек, закрывавших монументальные саркофаги. Шесть тел, которые принадлежали когда-то древним пророкам хоттов, а теперь навечно стали заложниками в собственном склепе.

– Коуди хоттов стали воплощением того, что было для этого народа самым священным, – говорил я. – Обыкновенности. Их мир был лишен магии. Каждого чужеземца хотты считали странным, а поэтому злым.

Их пророки были обычными людьми. Согласно традициям хоттов, их посмертные маски были выбиты на крышках их каменных гробов. Все шесть масок лишены деталей. Каждый коуди похож на другого. Они олицетворяли эталон мироздания, и все иное подлежало уничтожению.

– Вы должны работать быстрее.

Каменотесы, умелые строители из Фрея, не покладая рук работали у основания саркофагов. Головы их были закрыты защитными шлемами – без такого на работу не выйдет ни один фрейский каменотес. Короткие толстые хоботы, подрагивая, болтались на их черных матовых лицах, и руководитель отряда отдавал приказания своим рабочим.

Четверо тапиров вскрывали каменный пол, тяжелые отбойные молотки, усиленные энергетическими обручами, мерно дрожали в лапах каменотесов.

Два их товарища следили за движениями гоблинов-подмастерьев, которые собирали с пола отваленные куски камня и на тележках свозили их в углы помещения склепа.

Главный каменотес подошел к Октавио Карго, поправляя маленьким хоботом край каски.

– Придется подрывать один саркофаг, эфенди, – произнес он. – Иначе нельзя.

– Взрывайте, – коротко приказал архивампир.

– Саркофаг древний, – пояснил тапир. – Он может стоить больших денег.

– Взрывайте, черт побери.

– Хотты не владели магическими силами. Они открыли эти силы в других. Хотты ненавидели детей мрака. Они дали своим врагам могущество, равного которому не знала Вселенная.

Тьма есть иное измерение астрала. Она существует вне нашего мира. У нее собственные законы и свое течение времени. В маленьких точках происходит слияние мирозданий. Порождения мрака приходят в наш мир, чтобы поселиться в нем и принести с собой крылья сумерек.

Дети тьмы всегда жили рядом с детьми света, смешавшись друг с другом, более неотделимые друг от друга.

Пророки хоттов нарушили ход астральных часов. Они пошли против велений вечности, что пронизывает собой каждую секунду обманчивого времени. Коуди заставили сумерки сгущаться. Капли мрака текли по универсуму, собираясь в дрожащие озерца.

И тогда в мир пришли архивампиры.

Глаза каменных пророков смотрят вниз, к подножиям своих саркофагов. Один из них уже взорван, нижняя его часть превращена в каменную крошку. Маленькие юркие гоблины относят ее в дальние углы помещения. Но этих существ словно нет на дне склепа, как нет и одетых в защитные каски каме­нотесов.

Они подобны бликам, скользящим по поверхности стекла, – сейчас они есть, сверкая и отбрасывая отражение, так что уставший взгляд не в состоянии разобрать, что там, под прозрачным листом, а через мгновение они сгинут, и станет ясно: в действительности их никогда не существовало.

Бурая пыль поднимается столбами, высекаемая дрожащими наконечниками отбойных молотков. Широкие лучи ламп, установленных на касках каменотесов, ловят клубы новорожденного песка.

Черные дыры, грубо проверченные в плитах, устремляются вглубь. Каменный пол гробницы растекается, струясь вверх столбами пыли и скважинами низвергаясь вниз. Острыми спицами пронзают они пространство, и каменотесы движутся между ними серыми тенями. Иногда свет падает на одного из них, и тогда из серого он становится красным, чтобы через мгновение сумерки стен вновь поглотили его очертания.

– Вселенная прикасается гранями к другим вселенным. Дети мрака способны открывать двери, что соединяют собой сферы астрала. Это под силу только самым сильным из них. Для всех остальных дорога в иные измерения отрезана.

Архивампиры существовали на стыке нескольких мирозданий. Они находились одновременно и в царстве Света, и в царстве Тьмы. Это наделяло их силой, равной которой не было ни в одной из сфер астрала, замкнутых каждая в себе самой. Питаясь энергией мрака, архивампиры умели переправлять ее в мир света, принося разрушения и искривляя реальности.

Первым из архивампиров был Иоахим. Его называли ма­гистром. Он раньше других осознал могущество, которое обрел, и научил других пользоваться им. Страх охватил хоттов, когда они осознали содеянное Но больше, чем смерти, боялись они запятнать имена пророков.

Иоахим был схвачен. Даже под жесгокими пытками он отказался назвать имена других архивампиров. Тайна коуди, с помощью которой им удалось одолеть астральную силу вурдалака, сгинула вместе со страной хоттов.

Но перед своей смертью всплеском энергии тьмы Иоахим проклял шестерых пророков. Он обещал им смерть, он обещал, что имена их будут забыты, а потомки преследуемы. Он сказал, что архивампиры смогут вернуть себе власть мрака, стоит лишь одному из них дотронуться до его могилы.

Шесть лебедок скрипят, задыхаясь в облаках каменной пыли.

Шесть подъемных устройств, принесенных и смонтированных каменотесами у краев вырубленного ими отверстия. Крепкие веревки натягиваются, проходя через лучи ламп, лучи, никогда не знающие покоя.

Стрелы энергетических домкратов гнутся, с неимоверным трудом справляясь с тяжестью груза. Они стоят под саркофагами пророков, каждый у основания гроба. Рабочие более не ходят вокруг глубокой ниши в полу. Их фигуры замерли возле подъемных механизмов.

Октавио Карго возвышается над краями пролома. Расплывчатые лучи света скрещиваются за его спиной. Они оставляют его лицо невидимой темной маской и образуют нимб вокруг его головы. Не отрываясь, он смотрит вниз, где фут за футом вползает на каменные склоны шестиугольный гроб.

Каменные изваяния взирают под ноги, не смея заглянуть дальше.

– Вселенная почти забыла о деяниях тех, кто захоронен в склепе. Забыла о нем самом. Ненависть слабее любви, но настоящая любовь встречается в тысячи раз реже, чем настоящая ненависть.

Ненависть Иоахима пережила столетия. Она захоронена вместе с ним и вернется, когда будет отворена крышка гроба. Иоахим не знал, когда это произойдет. Но он был уверен, что мир всегда будет готов ее принять.

15

Врата склепа начали растворяться. Тяжелые створки пустились в круговой путь, который им приходилось совершать слишком редко, чтобы они могли привыкнуть к этому. Они двигались с глухим стоном, который поднимался, казалось, со дна самих гробниц коуди, принося с собой пепел из далекого времени, когда народ хоттов вел крестовую войну против всех народов.

Я ступил в округлый зал. Это помещение почти не отличалось от того, что встретило нас за порогом склепа пророков. На сей раз оно было правильной формы; широкие двери чернели в противоположной стене.

Солдат Карго здесь не было, как не было и вообще ничего – ни предметов, ни барельефов, ни даже символа, выбитого в стене и обреченного на одиночество.

То, что распростерлось перед нашими глазами, являлось самим выражением отсутствия. Восемь недвижных тел, сваленные на неровном полу, окаймляли углубление в толстых плитах. Ни шума шагов, ни голоса не было слышно поблизости, только где-то внизу, скрипя, работали камнедробильные машины.

Франсуаз со свистом разрезала воздух своим мечом и вогнала его обратно в ножны.

– Эти люди мертвы, – произнесла она.

– Это не люди, – возразил я.

Девушка опустилась на колени над безжизненным телом, что одиноко скорчилось у краев высохшего бассейна. С первого взгляда можно было определить, что еще при жизни несчастный подвергался страданиям и боль была далеко не самым страшным из них.

Тонкие пальцы демонессы осторожно перевернули убитого. Лицо человека было обезображено следами страшной болезни. Кожа его расходилась серыми струпьями, раньше времени поседевшие волосы выползли, очертаний носа почти не было видно.

– Это вампир, – произнесла Франсуаз. – Ему долго не давали пить кровь перед тем, как убить. Симптомы ломки выражены очень ярко.

В основании шеи вампира виднелось неширокое отверстие, очевидно, от кинжального удара. Девушка осмотрела его и быстро подняла на меня серые глаза.

– Крови нет, – сказала она. – Лезвие пробило артерию, здесь все должно быть в крови.

– Кровь была здесь. – Я указал девушке на полукруглое отверстие в полу. – Ритуал хоттов – церемониальное убийство, в жертву приносился кто-нибудь из детей мрака. Это было необходимо Карго, чтобы хранители открыли ему двери гробницы. А там лежат сами стражи.

Я наклонился над одним из охранников, закованным в темно-красный панцирь.

– Не трудись, Майкл, – жестко произнесла Франсуаз. – Они все мертвы. Карго не оставил бы живых.

– Ты права, – ответил я. – Кто из них менее человечен, Френки, – Карго или те, кого он здесь убил?

Серые глаза девушки вспыхнули огнем.

– Всем им место в аду.

Октавио Карго стоял неподвижно, глядя перед собой отсутствующим взглядом. Губы вампира были плотно сжаты, словно он боялся, что любое неосторожное слово – да что там? – самое дыхание его способно нарушить ход происходящего.

На Октавио Карго, единственном из всех, кто находился в зале саркофагов, не было ни брони наемника, ни защитной каски каменотеса.

Казалось, этому человеку нет дела до того, что случится с ним. Он и в самом деле находился в том состоянии, когда бессознательность сливается с высшим просветлением. В такие мгновения будущее наполняется глубочайшим смыслом, а собственная жизнь не имеет более значения.

Октавио Карго сложил на груди руки – очень давно, может быть, несколько столетий назад. Его глаза были прикованы к шестиугольному гробу, что поднимался сейчас над краями проломленного в полу отверстия.

Но Карго более его не видел, также как не слышал скрежета, с каким цепи наматывались на барабаны лебедок, и коротких фраз, которые бросали друг другу рабочие. Он был очень далеко, в другом времени.

Засыпанная обломками крышка гроба была покрыта рунами. Рабочие, стоявшие у подъемных устройств, следили за тем, как возносится из темноты саркофаг Иоахима, не освещаемый ни единым лучом, хотя над ним светило несколько ламп.

Навершие саркофага, вздрагивая и осыпаясь кусочками каменистой породы, показалось над уровнем плит, составлявших пол. И только теперь крышка озарилась светом, словно лучи ламп внезапно увидели ее и все одновременно поспешили дотронуться до ее холодной поверхности.

Саркофаг был теперь ярко освещен, его крышка отражала свет, точно большое зеркало, усиливая его десятикратно. Луч света упал на лицо Октавио Карго, заставляя вампира вернуться из мира, им выдуманного, в мир реальный и усилием воли сопрячь их, превращая свои видения в действительные события.

– Она поднимается, – тихо произнес человек, и руки его приподнялись, приветствуя восходящее сияние. – Заря нового мира.

16

– Поднимайте, – отрывисто приказал Карго.

Скрип лебедок, затихший на несколько мгновений, возобновился. Черные бока саркофага показались над неровными краями ямы.

Ни один луч света не падал более на лицо Октавио Карго, но глаза его так ярко горели внутренним огнем, что даже стоявшие вокруг склепа вооруженные солдаты оцепенели от этого пугающего зрелища.

Не отрываясь, смотрели они на происходящее.

Ни один из тех, кто высадился на острове вместе с Карго, не знал, какая цель привела сюда их хозяина. Но все они чувствовали – на их глазах разворачивается нечто великое, неподвластное их уму.

Лебедки, натужно скрипя, подняли черный саркофаг и начали поворачивать, чтобы опустить затем на грубо отшлифованный пол у подножия одного из изваяний.

Тяжелый вздох пронесся под сводами гробницы, строительные рабочие, испуганные, начали в недоумении переглядываться. Им почудилось, будто приглушенный стон исходил из самих гробов, в которых покоились пророки хоттов.

Октавио Карго следил за тем, как саркофаг плывет над плитами пола. Глаза его горели торжеством. И не столько сама победа заставляла его кровь быстрее бежать по жилам, сколько сознание того, что он прикоснулся к судьбе и самой истории. История изменялась, и он был в центре этого.

Был он в тот момент еще более неподвижен, чем изображения коуди, высвеченные пляшущими лучами ламп. Сияющий гроб, тяжело качнувшись, замер над плоскостью пола.

– Да, – прошептал Октавио.

Сияние вокруг саркофага становилось все ослепительней. Край его со стуком коснулся пола. Цепи лебедок натянулись и внезапно обвисли. Глухой гул вырвался из плит, устилавших пол гробницы пророков, когда они приняли на себя вес черного гроба.

Правая рука Октавио Карго поднялась, палец его указывал на крышку саркофага.

– Вскрывайте, – приказал он. – Отворите гроб. Я прикоснусь к праху.

Широкий обшлаг, венчавший собой рукав одеяния Карго, откинулся, его рука потянулась к черному саркофагу.

– Сделайте это, – повторил он. – И власть, которая принадлежит мне по праву, наконец станет моей.

Пальцы вампира почти касались поверхности саркофага, испещренной письменами и знаками. Лицо его выражало уверенность в том, что ничто уже не способно остановить его на пути к могуществу.

– Хочешь для себя такой же, Карго? – прозвучал над его головой уверенный голос.

Рука, простершаяся в воздухе, замерла, точно владелец ее вдруг окаменел. Карго как будто указывал кому-то путь. Его голова медленно повернулась в ту сторону, откуда раздались насмешливые слова.

Октавио Карго прекрасно знал, кого он там увидит. Он не смог бы забыть этот голос, эти каштановые волосы, эти горящие серые глаза.

– Франсуаз, – глухо прошептал он.

Прекрасная демонесса стояла на вершине лестницы, ведущей в гробницу. Ее чувственные губы изгибались в улыбке превосходства.

Попирая ногами ступени древнего склепа, демонесса возвышалась и над Октавио Карго, и над всеми людьми, которые взирали на нее снизу, потрясенные ее внезапным появлением, и над надгробными изваяниями пророков.

– Я оставила тебе жизнь, Карго, – произнесла девушка, неторопливо спускаясь по крутой лестнице. – Но ты не оправдал моего доверия.

Карго злобно ощерился.

– Тебе надо было убить меня, Френки, – произнес он. – Тогда сегодня ты осталась бы жива.

Солдаты вампира, стоявшие двойной цепью вдоль стен склепа, не двигались, неуверенно поглядывая на своего нанимателя, не прикажет ли тот атаковать.

Однако главное их внимание было отдано демонессе, что шла по каменным ступеням столь величественно и уверенно, словно королева спускалась к подобострастным придворным, а не приближалась к нескольким десяткам вооруженных людей, готовых убить ее.

– Сейчас я все исправлю, – пообещала девушка. – Постарайся не шевелиться, тогда почти не будет больно.

Темные глаза Карго встретились с серыми Франсуаз; вампир полагал, что это ее смутит, но ему самому пришлось отвести взор.

– Ты не знаешь, во что вмешиваешься, – произнес он. – Но ничего. Ты станешь первой, на кого я обрушу свою новую силу. Я не мог даже мечтать о таком.

Вампир подался вперед, протягивая правую руку к крышке гроба. Сапфировая молния разорвала воздух, и Карго, громко вскрикнув от боли, прижал к груди окровавленную ладонь.

В центре ее, с тыльной стороны, подрагивала метательная звезда. Два из пяти ее остро заточенных краев глубоко ушли в руку человека, разорвав сухожилия и парализовав пальцы.

– Я же предупреждала. – Франсуаз сочувственно покачала головой. – Не шевелись, а то будет больно.

Руку Карго крутило и жгло, словно вампир опустил ее в бушующее пламя. Привыкший управлять людьми и событиями, он боялся физической боли и не умел ее переносить.

– Я предупреждала, – повторила Франсуаз.

Октавио Карго съежился и прикусил нижнюю губу – рука болела так, что хотелось закричать и начать кататься по земле. Еще больше, чем от боли, он страдал оттого, что его унизили на глазах у его людей.

И все же самое страшное было не это – душа Октавио разрывалась от боли, потому что в самый миг торжества колесница Истории покатилась прочь, оставив его в дорожной пыли.

– Убейте ее, – глухо прошептал он.

Солдаты только этого и ждали. Они с вожделением смотрели на красавицу, на ее сильное, соблазнительное тело. Каждому из них хотелось обладать ею, но она была недоступна, им никогда не суждено провести с ней ночь, а потому они были готовы ее убить.

Девушка тихо засмеялась. Она прекрасно знала, что Октавио Карго, оглушенный болью, не в состоянии подойти и распахнуть крышку саркофага, исполнив тем самым древний ритуал. Длинный меч со свистом выскользнул из ее ножен.

– Ну что же вы? – насмешливо выкрикнула она. – Вам не говорили, что на лестнице нельзя толкаться?

Солдаты бросились к ней. Каждый из них прошел не одну кампанию. Видя ужасную смерть своих менее осторожных товарищей, они твердо усвоили, что нельзя использовать обычное оружие там, где воздух пропитан колебаниями астрала.

Здесь же, на дне склепа хоттов, который не знал ни солнечного света, ни дуновения ветра, каждый дюйм был наполнен дыханием сопредельных сфер.

Наемники Карго были вооружены кистенями с шипастыми гирями. Это оружие пользовалось большим уважением у на­емников. Редкий меч способен был прорубить хорошую броню, а удар кистеня сбивал с ног даже имперского шерифа, закованного в сплошной панцирь.

Франсуаз покрутила дайкатаной, описав круг.

– Не обольщайтесь, – сказала она с усмешкой. – Вы умрете в склепе, но вас здесь не похоронят.

Солдаты взбегали по крутым ступеням. Двое из них значительно опередили остальных.

Тяжелые гири свистели над их головами, раскручиваясь на деревянных древках. Оба наемника знали, что Октавио Карго щедро наградит их, когда они принесут ему голову демонессы.

Франсуаз улыбалась. Она вонзила лезвие своего меча в лицо одному из нападавших и пнула второго сапогом в живот. Человек покатился по ступеням; его тело наполнялось кровью, хлынувшей из разбитых внутренностей.

Девушка выдернула дайкатану из головы убитого солдата и взмахнула ею, разбрызгивая вокруг себя кровь.

– Вы готовы умереть ради Карго? – крикнула она.

Наемники остановились. Эти суровые люди видели многое на своем веку, но даже их потрясла быстрая и безжалостная расправа над их товарищами.

– Если потребуется, – произнес один из них. Губы девушки изогнулись в жестокой улыбке.

– Тогда начинайте, – сказала она.

Франсуаз положила руку на пояс и расстегнула боковую застежку, выполненную в форме пятиугольника.

Пояс девушки был украшен звездами, топырившимися остро отточенными лучами. Застежка, расстегнувшись, высвободила рукоять короткого хлыста, который до того был совершенно незаметен на поясе из драконьей кожи.

Франсуаз резко распрямила руку, тугой хлыст мелькнул перед глазами взбиравшихся по лестнице солдат.

Длинный ряд звездочек, как оказалось, был прикреплен не к поясу, а к хлысту, и теперь они засверкали над головой демонессы. Когда она взмахнула хлыстом, двенадцать сапфировых звезд сорвались с него, прорезая собою веками стывший воздух склепа.

Острые звезды поворачивались в полете и вонзались острыми гранями в солдат.

Наемники хватались за горло, пачкая руки своей кровью, другие закатывали глаза, пытаясь рассмотреть сюрикен, вонзившийся в лоб.

Двенадцать солдат повалились замертво на каменные ступени, придавливая друг друга. Сапфировые звезды несли не ранения, а только смерть. Оставшиеся в живых наемники опешили. Две трети их отряда уже лежали убитые на высокой лестнице.

Тела мертвых товарищей мешали им продолжать путь. Но солдаты понимали, что перед ними только два исхода – сдаться или продолжить восхождение.

Они бросились вперед.

Франсуаз приложила к поясу рукоятку хлыста, и он сам лег в предназначенные для него пазы. Сапфировые звезды, погруженные в убитых солдат, задрожали и начали вырываться из мертвых тел. Одна за другой возвращались они на пояс красавицы. Вращаясь в полете, они сбрасывали с себя капельки крови.

Глаза оставшихся наемников были прикованы к прекрасной демонессе. Даже Октавио Карго, стоявший на коленях, баюкая свою искалеченную руку, не мог отвести от нее глаз.

Рабочие испуганно жались к стенам, стараясь держаться подальше от места, где происходила схватка.

Я положил руку на каменную плиту, и стена склепа начала поворачиваться, открывая боковой проход. Я ступил в помещение гробницы в то мгновение, когда двенадцатый сюрикен, такой чистый, словно и не побывал только что в распаханном горле наемника, лег на пояс Франсуаз.

Тринадцатый все еще оставался в руке Октавио Карго.

Я негромко окликнул рабочих, те судорожно обернулись, боясь увидеть, наверное, что-то еще более страшное, притом совсем рядом.

– Хотите досмотреть? – спросил я. – Или уйдете пораньше? – Я отступил от прохода в шершавой стене, указывая рабочим путь, и добавил: – На поверхности вас ждет корабль, на котором вы улетите отсюда.

Люди были ошеломлены тем, чему стали свидетелями в последние несколько часов. На их покрытых пылью лицах было написано желание как можно скорее покинуть это ужасное место.

Торопливо идя к выходу, они пригибались и старались производить как можно меньше шума, словно кому-нибудь из солдат, сражавшихся на высокой лестнице, было какое-то дело до строительных рабочих.

Я быстро пересчитал людей, прошедших мимо меня к раскрытой потайной двери. Их было ровно столько, сколько гильдия фрейских каменотесов отправила на остров выполнять работу для Октавио Карго.

Тем не менее я остановил хоботастое существо, по каске которого с сине-белым гербом понял, что он возглавлял отряд.

– Вы уверены, что здесь все ваши люди? – спросил я.

– Слава Ашшуру, эфенди, здесь все, – отвечал он. – Мы не думали, что все так закончится. Это была простая работа. Не знаю, как нам благодарить вас.

– Не вскрывайте больше гробницы, – произнес я. – Этого будет достаточно.

Спины каменотесов одна за другой скрывались в тишине каменного прохода. Многие из них, останавливаясь, обхватывали мою руку слоновьими пальцами и пожимали так энергично, как если бы держались за рукоять отбойного молота.

Звон металла поднимался над высокой лестницей. Солдат с темным лицом, шрамов на котором было так же много, как и глубоких морщин, первым добежал до прекрасной демонессы.

Именно из его уст вырвались слова, что он и его люди готовы умереть ради Карго, если это потребуется. Наемник воздел палицу над рогами своего шлема и с ревом обрушил смертоносную гирю на Франсуаз.

Сверкающий меч взметнулся ей навстречу. Острие клинка, суживающееся от гарды, коснулось короткой цепи, что удерживала шипастую гирю на деревянном древке. Франсуаз резко повернула меч, накручивая на него металлические звенья.

– Апорт! – весело выкрикнула она.

Узловатые руки солдата крепко сжимали деревянное древко, но у него не хватило сил удержать его, когда Франсуаз дернула цепь.

Короткий толстый шест, к которому цепью была прикована гиря, выскользнул из пальцев солдата и ударил его по глазам. Ослепленный, наемник упал на ступени, закрывая ладонями лицо.

Френки взмахнула мечом, и гиря, прикрученная к его клинку, обрушилась на голову другому солдату. Пластинчатый шлем проломился, словно яичная скорлупа. Шипастый шар ударил в череп наемника, смешивая осколки костей с обломками шлема.

Франсуаз мотнула мечом, цепь соскочила с него, гиря метеором полетела к подножию лестницы и попала в бегущего вверх солдата, проломив ему грудную клетку. Он умер, не успев нанести в этом бою ни одного удара.

Я подошел к нижним ступеням, на которые тонкими струйками стекала кровь убитых людей.

– Может быть, хватит? – негромко спросил я. Двое солдат, бежавшие в хвосте штурмующего лестницу отряда, обернулись ко мне. Они делали вид, будто прикрывают тыл, хотя на самом деле им просто не хотелось попасть под меч Франсуаз. Увидев меня, они поняли, что им представился удобный случай вообще убраться от лестницы. Наемники развернулись и бросились на меня, перепрыгивая сразу через несколько ступенек.

– Бей его! – закричал один из них.

– А еще говорят, что я могу убедить кого угодно, – пробормотал я.

17

Наемник занес руку, угрожая мне кистенем. Я перехватил его за запястье, и гиря ударила по голове его товарища, оглушив и сбив с ног.

Первый солдат попытался понять, что произошло, но его оружие, в силу инерции качнувшись в другую сторону, хватило по затылку его самого.

– Я же сказал – хватит, – произнес я, проходя мимо лишившихся сознания людей. – И почему многие не понимают слов?

Франсуаз, взмахнув мечом, разрубила шею подбежавшего к ней наемника. Его голова слетела с плеч и, кувыркаясь, полетела вниз. Человек с лицом, покрытым шрамами, поднимался с колен.

Девушка вернула меч в ножны.

– Остынь, – процедила она. – Ты остался здесь один.

Человек выхватил из-за пояса короткий кинжал. Франсуаз без замаха ударила его кулаком в левую часть груди. Человек пошатнулся и начал оседать на ступени; из его раскрывшегося рта полилась кровь.

– Что у тебя, Майкл? – спросила Франсуаз, поворачиваясь ко мне.

– Каменотесы вышли из склепа, – ответил я. – Они вернутся домой без приключений.

Демонесса хмыкнула.

– Приключений на их долю достаточно, – сообщила она. – Теперь Карго.

Октавио лежал на пыльном полу. Его одеяние, прежде светло-золотого цвета, теперь было покрыто каменной крошкой и кровавыми брызгами.

Волосы человека спутались, осколки застряли в некогда расчесанной бороде. Карго опирался на одну руку, пытаясь подняться на ноги. Ему хотелось сохранить в этот момент хотя бы остатки своего достоинства.

Франсуаз встала перед ним, высокая и безжалостная.

– Что я сказала тебе, когда мы встречались в прошлый раз? – спросила она.

– Не помню, – прохрипел Карго.

Девушка пнула его по здоровой руке, и он упал лицом в пыль. Из-под его головы потекла струйкой кровь.

– У тебя все равно ничего не выйдет, Френки, – сказал он, поднимая голову. Лицо у него было разбито. – Мои люди ждут в открытом море, возле острова. Там уже поняли, что что-то произошло. – Он выплюнул в пыль два выбитых зуба. – Вы проникли сюда незаметно. Ты и твой дружок. Но теперь вас будут ждать.

– Вот как? И кто же? – спросила Франсуаз. Карго зашевелился; ему почти удалось сесть.

– Лучшие мои люди, – произнес он. – Там все, кто ждет моего триумфа, чтобы участвовать в нем. Нет только Тидволла. Убив меня, ты лишишь их того, во что они уже поверили. Богатства и власти.

– И ты бы на самом деле поделился с ними? – спросила девушка.

– Нет. – Карго болезненно закашлялся. – Но они этого не знают. Там лучшие люди. Я сам отбирал их и сам учил. Они умеют ненавидеть и убивать. Мой корабль ждет тебя, Френки.

– Вот этот? – спросила девушка.

Демонесса вынула из-за пояса небольшую коробочку. Ее тонкий палец вжал кнопку в матовую поверхность.

– Крематорий оптом, – произнесла она.

Громкий взрыв раздался где-то вдали. Карго не мог видеть, что произошло далеко за тяжелыми сводами клепа. Но он понял.

– Нет, – глухо прошептал он.

Губы Франсуаз изогнулись в победной улыбке.

– Теперь никто не помешает рабочим вернуться в Фрей, – сказала она. – Спасибо, что помог прикончить всех своих гаденышей разом. – Она выхватила из ножен длинную дайкатану. – А теперь повтори, что я сказала тебе в нашу прошлую встречу.

– Это глупо… – простонал Карго.

– Это было глупо, – подтвердила Франсуаз. – Я сохранила тебе жизнь, так как ты был безоружен. Скольких людей ты убил с тех пор, недоносок? Отчасти я виновата в их смерти, – нельзя было тебя отпускать.

Октавио приподнял искалеченную руку. Сапфировая звезда, торчавшая в его ладони, сверкнула в лучах светильников.

– Нет, Френки, – прошептал вампир. – Я знаю тебя. Ты не убьешь безоружного.

– О нет, – зло засмеялась девушка. – Ты не безоружен. У тебя мой сюрикен.

– Нет! – громко воскликнул я.

Лезвие дайкатаны рухнуло вниз точно нож гильотины. Острый клинок прошел между подбородком Октавио Карго и его телом.

Широкий веер кровавых брызг взвился над убитым чело­веком. Отрубленная голова покатилась по полу, хлопая вьющейся бородой.

– Нет, Френки, – прошептал я.

Франсуаз обернулась, взгляд ее был холоден и беспощаден.

– Он должен был умереть, Майкл, – произнесла она сурово. – Даже если бы он на коленях умолял меня оставить его в живых, я бы все равно его убила.

Я вытер рукой лицо, пытаясь восстановить дыхание.

Франсуаз уперла в меня взгляд, который отталкивал меня и не давал подойти к ней. Девушка положила руку на пятиугольную застежку, и сюрикен, вырвавшись из мертвого тела Карго, вернулся на пояс девушки.

– У нас проблема, – негромко произнес я. Франсуаз вновь повернулась ко мне.

– Тебе не нравится то, что я сделала, Майкл, – сказала она. – Я понимаю. Если ты не хочешь больше видеть меня…

– Заткнись, – приказал я.

Девушка недоуменно подняла брови.

Я быстро прошел мимо нее. Черный саркофаг стоял возле мертвого тела Карго, и ослепительное сияние более не исходило от его стенок.

То, ради чего десятки людей собрались в древнем полузаброшенном храме, то, ради чего многие умерли здесь, средоточие великой силы и свидетель древней истории – теперь оно стояло в тени высоких изваяний запорошенное пылью и всеми забытое.

Я нажал на крышку, и она отошла в сторону с глухим каменным скрипом.

– Проклятие! – произнес я. Франсуаз быстро подошла ко мне.

– Ты никогда не говорил ничего подобного, – сказала она.

– Со мной никогда не происходило ничего подобного, – ответил я.

Я остановился у края черного саркофага, не глядя на то, что он скрывал от мира на протяжении столетий. Меж каменных берегов гроба темнели сморщенные, высохшие останки.

– Что? – резко спросила Франсуаз.

Вместо ответа я протянул руку. Капли крови, что била фонтаном из рассеченной шеи Октавио Карго, попали на стены черного саркофага.

Кровь вампира просочилась сквозь толстый камень, словно сквозь губку, и теперь собиралась в капли на внутренней стороне гроба, и те набухали, сливаясь и, тяжелея, скатывалась к сморщенному мертвецу.

– Что?! – в ярости спросила девушка.

– Кровь, – ответил я. – Проклятие, которое Иоахим наложил перед смертью, исполнилось. Карго коснулся его останков.

18

Франсуаз шагнула ко мне. Ее сильные пальцы впились в мое плечо. Развернув меня, она прошла мимо, приблизилась к потемневшим останкам Иоахима и остановилась, глядя на них.

– Это невозможно, Майкл, – зло прошипела она. – Карго мертв.

Всесокрушающая ярость была написана на ее лице. И недоумение. Ей не верилось, что она собственными руками выпустила из склепа древнее зло, которое должна была заточить здесь навсегда.

Девушка схватила меня за отвороты куртки и резко встряхнула.

– Так он что, все же получил могущество своей расы? Или не получил? Отвечай! – прорычала она.

– Он не получил, – ответил я. – Сила архивампиров досталась ближайшему из потомков Иоахима.

Франсуаз встряхнула меня еще раз, как тряпичную куклу.

– Как? – спросила она.

– Кровь впиталась в мертвеца прежде, чем Карго умер, – произнес я. – Это открыло врата астрала. Карго, растворивший их, скончался прежде, чем энергия успела втечь в него. Она досталась прямому потомку Иоахима, одному из вампиров.

Я взял Франсуаз за плечи и сжал их ласково, но крепко.

– Теперь послушай, – произнес я. – Ничего страшного еще не произошло. Тот, кто обрел могущество Иоахима, сам этого не знает. Он не умеет пользоваться астральной силой. – Я заглянул в серые глаза девушки. – Нам будет несложно его найти. Мы проследим генеалогическое древо Иоахима. Потом мы приведем его сюда и проведем обряд очищения.

– Ты сможешь? – отрывисто спросила девушка.

– Конечно, я же ченселлор.

Франсуаз глубоко вздохнула, я почувствовал прикосновение ее крепких грудей. Она что-то пробурчала, по-моему, выругалась и наконец отпустила мой воротник.

Ее лицо вновь приобрело свое обычное жесткое, уверенное выражение. Однако я не мог не видеть – произошедшее потрясло ее гораздо глубже, чем она хотела бы показать мне. Я поцеловал ее, и мне показалось, будто мои губы впитывают волнение, ярость и растерянность, которые она пыталась скрыть.

– Ладно, герой. – Франсуаз отстранилась. Она была смущена, ведь я стал свидетелем ее секундной слабости. – Не станешь же ты обниматься в склепе.

Франсуаз поправила свою кожаную куртку, словно я как-то нарушил целостность ее костюма.

– Я спокойна, – сказала она.

С этими словами она изо всех сил пнула ногой отрубленную голову Октавио Карго. Та, мелькая кудрявой бородой, полетела к каменной стене, и разбившись об нее, сползла на пол кровавыми ошметками.

– Теперь спокойна, – уточнила Франсуаз. – Ну, герой, как ты собирался отловить его правнуков?

Я взял девушку за руку.

– Не вини себя, – произнес я, – Дело не в том, что ты отрубила голову Карго. И это не метафизическая расплата за то, что ты убила безоружного.

Франсуаз может убить человека, лишь слегка прикоснувшись к нему пальцами. Но сейчас я чувствовал, как ее рука едва заметно подрагивает. Я понял – я говорю то, что надо было сказать. – И ты не должна уходить из-за этого в монастырь, – продолжал я, – и вышивать святых.

Девушка коснулась моего лица.

– Спасибо, Майкл, – произнесла она. – Я действительно ценю то, что ты делаешь.

Эти слова звучали ласково, но на самом деле означали приказ заткнуться. Я понял, что слишком близко подошел к той грани в наших отношениях, которую не должен пересекать.

Я потрепал Франсуаз по подбородку, чего она терпеть не может, поскольку считает, что так можно обращаться только с гулящими девками и бесхребетными женами-кухарками.

Затем я вынул меч из ее ножен и дважды взмахнул им в воздухе.

Подобное приводит Франсуаз в бешенство. Она считает, что я вообще не должен пользоваться ее оружием, поскольку это не соответствует моему духовному сану ченселлора.

А если я и захочу взять ее дайкатану, скажем, чтобы попускать солнечных зайчиков, то должен попросить ее, а не вытаскивать меч сам. словно он мне принадлежит.

Глаза девушки вспыхнули, и я понял, что мы вновь стали друзьями.

– Ладно, Френки, – сказал я. – Вообще-то обследовать покойников – это твоя работа, но на сей раз дело слишком ответственное, чтобы…

Я осторожно опустил лезвие дайкатаны в саркофаг. Почти не нажимая на рукоятку, я отсек пальцы мертвеца, которые удерживали на его груди книгу в черном переплете.

– Там нет порнографических картинок, – процедила девушка. – Если ты их ищешь.

– Я знаю, где продают такие картинки, – с достоинством отвечал я. – Не говори под руку.

Лезвие клинка, выкованного из крыла дракона, проходило сквозь высохшие ткани, не встречая сопротивления, словно они состояли из воздуха.

Сморщенные обломки посыпались на грудь мертвеца, и я аккуратно смел их на дно саркофага, повернув дайкатану боком и действуя ею, как лопаточкой.

Я подцепил книгу кончиком меча и поднял ее в воздух.

– Вот, Френки, – произнес я. – Ты слышала о «Хрониках Города вампиров»?

– Священные тексты?

– Скорее летописи. Каждая семья вампиров ведет записи, относящиеся к истории их рода. Глава клана не должен расставаться со своими хрониками, Иоахим тоже не выпустил их из рук даже в момент казни.

– Думаю, он просто не хотел, чтобы все видели, как у него пальцы трясутся.

– Какая ты циничная.

Я опустил книгу на наполовину сдвинутую крышку саркофага.

– К ней что, нельзя прикасаться руками? – спросила Франсуаз. – На ней заклятие?

– Нет там никакого заклятия, – ответил я, со второй попытки подцепив мечом верхнюю обложку. – Но не стану же я копаться в покойнике пальцами.

– А мой меч, значит, можно испачкать?

Я отвернул первую страницу, и знак пентаграммы, на этот раз черный, взглянул на нас с пожелтевшей страницы. Внутри его, ограниченное пятью гранями, корчилось изображение младенца, распятого, с вывороченными внутренностями.

– Герб семьи Иоахима, – пояснил я. – Мило, правда? Почти рождественская открытка.

Я просунул меч между страницами.

– Они слиплись, – сообщил я.

Я взглянул на Франсуаз, давая ей понять, что пальцами переворачивать листы гораздо удобнее. Франсуаз смерила меня взглядом и сложила руки на груди. Я покачал головой, огорченный ее нежеланием помогать, и, просунув меч поглубже, таки разделил склеившиеся страницы.

– Генеалогия вампиров пишется в начале книги, – произнес я. – Кстати, Френки, так же написаны и все четыре Евангелия. Ты думаешь, что?..

Девушка отпихнула меня в сторону и взглянула на титульный лист хроник.

– Ты думаешь о том же, о чем и я? – спросила она.

– Я никогда ни о чем не думаю, – возразил я. – Это спасает от ошибочных выводов.

Крупные буквы, выведенные готическим шрифтом, чернели на середине страницы. Надпись, начертанная на древнем гелонском языке, гласила: «Иоахим Сигетвар Владек».

19

Курта Тидволла не было среди солдат, которые стали свидетелями несостоявшегося триумфа Октавио Карго.

Острый ум лизардмена, как всегда, подсказал ему, что лучше осторожно ползать, нежели отважно летать. Что означало – необходимо держаться как можно дальше от древнего склепа хоттов.

Нельзя сказать, что Тидволл не верил в успех Карго или верил недостаточно сильно. Он не давал себе труда задумываться над такими вопросами, если ему было точно известно, что жизни его может угрожать опасность.

К тому же лизардмен не мог сказать наверняка, не захочет ли его хозяин опробовать свою приобретенную силу на нем, Тидволле.

Так что лизардмен сидел за простым деревянным столом, обхватив когтистыми пальцами кружку тамарискового эля. Гибкое тело Тидволла было наклонено к столу, плоская голова почти касалась пенистой шапки, что возвышалась над темным напитком.

Капитан постарался натянуть поглубже капюшон своего плаща. Он не хотел, чтобы кто-нибудь в таверне, увидев его, признал помощника Октавио Карго.

Это был трактир фрейских каменотесов. Бармен, чья физиономия блестела не хуже стойки, цедил из бочки эль, и хобот его изгибался так же, как и металлический кран, по которому в деревянные кружки струился пьянящий напиток.

Шестеро рабочих, сгрудившись за одним из столов в центре таверны, громко переговаривались. Они не замечали одинокого лизардмена, приютившегося в темном углу трактира, и не считали нужным понижать голос.

– А потом она взмахивает мечом, – громко говорил один из каменотесов, обладавший, кажется, самым громким голосом в компании выпивох, – и…

Он попытался передать звук, с которым лезвие клинка пронзает воздух, хотя его голосовые связки не были для этого предназначены.

– …и голова у того солдата так и покатилась.

– Ну, – недоверчиво воскликнул какой-то слушатель.

– Так все и было, клянусь Ашшуром, – горячился рассказ­чик. – Вон и Тонг может подтвердить.

Тот, к кому были обращены эти слова, коротко закивал и погрузил свой хобот еще глубже в кружку. Если рассказчик жаждал поделиться своими впечатлениями, то Тонг собирался утопить их в эле.

Длинный язык в волнении высунулся изо рта Тидволла и спрятался обратно. Капитану не терпелось узнать, что произошло в склепе хоттов, но он не решался поторопить рассказчика.

– Ну так вот, – каменотес приложился к кружке и в несколько глотков осушил ее наполовину, – вся лестница была покрыта мертвыми телами, вся как есть. Это я вам говорю. – Он наклонил голову, понижая голос. – Тот человек, что нас нанял – с бородой такой, – стоял перед гробом. Да все руку свою держит, что твой медведь лапу сосет. А потом… – Каменотес широко раскрыл рот и закатил глаза, собираясь перейти к самому интересному.

– А потом мы свалили к чертовой бабушке, – глухо произнес Тонг, и его хобот со свистом втянул воздух со дна опустевшей кружки, пытаясь ухватить хотя бы капельку эля. – И больше ничего не видели. Эй, хозяин, еще!

Трактирщик сам с интересом прислушивался к истории рабочего, а потому немедля откликнулся.

Рассказчик замолк, разочарованно моргая маленькими глазками. Было ясно, что он уже успел сочинить красочную концовку, которая достойно завершила бы его повествование.

Не получилось. Он с огорчением уставился в кружку, залпом осушил ее и заказал еще.

Курт Тидволл поднялся и осторожно положил на влажный стол три медные монеты, стараясь не привлечь к себе внимания даже тихим звоном.

– Что же, сеньор Карго, – пробормотал он. – Если так, то я знаю, чем все закончилось.

Серый ослик помахивал хвостом за спиной Курта Тидволла. Перебирая короткими ногами, он вез лизардмена по широкой степи.

– Да, сеньор Карго, – проговорил Тидволл, сдвигая на затылок широкополую шляпу.

Она довольно нескладно сидела на плоской голове капитана, но это был единственный способ спастись от полуденной жары.

– Вы были хорошим патроном – умным, изобретательным, даже в меру справедливым. Только вот черт понес вас в эту гробницу. Не будь ее, мы бы до сих пор гуляли.

Курт Тидволл нагнулся, срывая высокую травинку. Широкополая шляпа едва не сползла с его головы, но лизардмен вовремя подхватил ее.

Он засунул стебель в рот, пожевал и выплюнул. Флегматичный ослик подхватил его на лету и принялся перемалывать плоскими зубами.

– Сеньор Карго, уж я-то не совершу вашей ошибки – не стану связываться с древними пророчествами.

Что-то на горизонте привлекло внимание Тидволла. Лизардмен попытался подняться на стременах, но его кривые лапы не позволяли ему увидеть много.

– Вперед! – приказал он ослику и направил его в сторону от дороги.

Глаза лизардмена поворачивались каждый в свою сторону. Он еще не был уверен, правильно ли оценил увиденное. От волнения его язык бился о кривые зубы, а кончик хвоста дрожал, свешиваясь с седла.

Курт Тидволл спрыгнул с ослика и неловко побежал, путаясь ногами в высокой траве. Картина разрушения развернулась перед его взволнованным взором. Тела людей и животных, мертвые, корчились на высохшей траве.

Капитан наклонился над удлиненной мордой мертвой лошади, раздвинул губы. Средь засохшей пены виднелись изогнутые клыки.

– Эрифманские кони, – прошептал Тидволл.

Он торопливо встал, шагнул в сторону, снова опустился на колени и поднял из травы осколок черного пульсирующего камня.

– Обелиск хоттов, – прошептал он. – Оторви мне хвост, если обелиск не стоял именно здесь.

Тидволл вытянул шею, осматривая долину. Вдали поднимались шпили Фрейского собора.

– Да, – прошипел лизардмен. – Камень стоял здесь.

Он прополз по траве еще пару футов, вылавливая из нее пульсирующие осколки. Серый ослик, помахивая головой, терпеливо ждал своего хозяина.

Лицо Тидволла пошло глубокими складки, что было признаком напряженного размышления. По мере того как мысли оформлялись в голове лизардмена, кожа расправлялась.

– Обелиск рухнул, – прошептал капитан. – Сеньор Карго рассказывал мне о том, что это произойдет. Значит, вы все же сделали это.

Лизардмен выпрямился и выбросил в траву осколки черного истукана, оставив себе лишь самый крупный.

– Хозяин погиб, – произнес он. – И сила, которую он искал, досталась другому. Вот что произошло. Какой-нибудь сопливый вампиреныш сейчас лежит в канаве и не знает, что на него снизошло могущество архивампиров.

Тидволл взглянул на осколок в своей руке. Черный камень пульсировал, втягивая в себя свет, словно была это черная дырка в иное измерение.

– Кто же стал наследником? – вопросил сам себя Тид­волл. – При помощи этого камня можно определить, какой силой он владеет…

Тидволл вскочил в седло и, погоняя ослика, поспешил к Минотавриной роще.

20

Незыблемый ход вещей был несправедливо нарушен.

Мерзкий червяк, подобие благородного вампира, обрел силу. А сеньор Октавио Карго мертв.

Курт долго не осмеливался зайти в кабинет хозяина. Тот терпеть не мог, когда на столе скапливалась пыль, а почта не разбиралась. И день Тидволла всегда начинался с того, что он наводил порядок в хозяйском кабинете..

Теперь же лизардмен не знал, следует ли запереть дом и предоставить его медленно текущему времени, или закрыть только кабинет.

Мелькала даже совсем уж безумная мысль: собрать все и спалить виллу, чтоб никому не досталась, а самому либо сгореть дотла – что ему за жизнь без хозяина? – или пойти да устроить у гноллов мясорубку. Дону Джузеппе башку отрезать и на копье насадить.

Такие вот мысли бродили в голове растерявшегося Курта, который никак не мог решить, что ему делать дальше, куда идти и для чего все это было.

А стервятники, прознав о смерти Карго, трезвонят по телефону, и грязные морды прикладывают к окнам, заглядывают, есть кто в доме или нет. Пришла пора что-то решать.

Первым делом Курт приказал всем людям Карго затаиться, вести себя по-тихому. В свалки не ввязываясь, но и выгоду не упускать. Сказал он все важно, и, странное дело, его со вниманием и уважением выслушали.

Курт уже собирался ложиться спать, когда в кабинете зазвонил телефон. Это была отдельная, хорошо охраняемая выделенная линия. Октавио всегда сам брал трубку и разговаривал.

Немного помешкав, Тидволл вошел в кабинет. Ему казалось, что его встретят черные тучи пыли и тяжелый затхлый воздух.

Бесшумно работавший на автоматике кондиционер поддерживал заданную температуру, и только легкий, почти прозрачный слой пыли напоминал об отсутствии хозяина.

Телефон звонил не переставая. Курт взял трубку.

– Тидволл, – несколько сипло от волнения произнес он. – Резиденция…

Он не стал продолжать по привычке «Октавио Карго».

На том конце провода помолчали, и низкий мужской голос произнес:

– Как я понимаю, резиденция Курта Тидволла. Или я ошибаюсь?

– Не ошибаетесь. – Курт неожиданно для самого себя зашел за стол, где находилось роскошное кресло Октавио Карго.

– Что ж, все правильно, – бодро проговорил собеседник. – Один ушел, другой пришел, так и должно быть. Я скоро дам о себе знать. Ожидается хорошее дело, сеньор Тидволл.

Курт положил трубку и сел в кресло хозяина. Небеса не разверзлись, в дверях не появился с пистолетом Октавио.

«Теперь это мое кресло, моя вилла, мои деньги, ведь сеньор не имел ни родных, ни семьи».

Сама мысль о том, что у Октавио могла быть семья, привела лизардмена в веселое расположение духа, он улыбнулся, впервые после смерти хозяина.

«Не пора ли нанести визит самозванцу? Надо действовать, как сеньор. Пойду посмотрю, действительно ли поганец так силен, как мне представляется».

Тадеуш вот уже пять минут сидел на кровати, вслушиваясь в равномерные удары в дверь.

«Ну что за идиота принесло? – со злостью думал Владек. – Еще немного – и дверь вышибет вместе со стеной».

– Открывай, не боись, это я, Курт Тидволл, пришел потолковать с тобой кое о чем.

«Мстить пришел за своего хозяина. А я разве виноват, что он недоумком оказался?»

Владек накинул черный шелковый халат, сунул ноги в чувяки из черной замши, неслышно подошел к двери и распахнул ее.

Не ожидавший такого смелого поступка со стороны червяка Курт машинально занес лапу, чтобы ударить по двери еще раз, но, увидев враз помертвевшего от страха Владека, миролюбиво осклабился.

– Пришел потолковать на предмет дальнейших совместных действий.

– На что ты мне сдался, жаб бородавчатый? Телохранитель чертов, хозяина ухороводил. Теперь меня хочешь охранять до самой смерти? – Тадеуш нагло ухмыльнулся.

Слова были несправедливыми, тем более что Курт пришел не ссориться, а потолковать, так что поведение червя было неправильным. А лизардмен любил, чтобы все было правильно, поэтому для исправления ситуации он не очень сильно врезал по наглой физиономии вампира, чтобы заиграли краски на его бледном вампирячьем лице.

Тадеуш по-заячьи заверещал и бросился в другую комнату.

– Я ж хочу, чтоб все было по чести, – гудел лизардмен, – я к тебе пришел посоветоваться. Дружбу, можно сказать, предложить, а ты сразу хамишь – я этого не люблю. Давай-ка мирно все обсудим, как дальше жить будем. Как ни крути, ты у меня в большом долгу. Из-за тебя умер мой сеньор.

– То-то я смотрю, ты так сильно горюешь, – язвительно пропищал Владек, утирая сопли.

– Горюю сильно, но в душе. А ты, как я погляжу, что-то не больно уж возвеличился, получив силу архивампиров. Вот несправедливость-то. Сеньор Карго уж знал бы, как миром вертеть, а ты…

– Возвеличился или нет, – надменно сказал Владек, когда его опасения улеглись, – но не я к тебе на поклон пришел, а ты ко мне.

– Ладно, хватит ходить вокруг да около, кто может включить это чертово кольцо?

– Это тебе не сало в сиропе жарить, тут нужен человек знающий. Подумаю на досуге, дам тебе знать.

– Пожалей себя и меня в искушение не вводи, подумай сейчас. Чего время даром терять, пошли, коли знаешь.

– Мне надо переодеться и привести себя в порядок, – надменно сказал Владек.

– И так хорош, пошли.

21

Глухой шум раздавался за поворотом дороги. Я мог различить удары, словно люди, не особенно привыкшие это делать, лупили полупустой мешок с зерном. Время от времени, когда звуки тумаков становились реже, удавалось различить жалобные стоны и мольбы о пощаде.

Франсуаз пустила гнедую в галоп, на скаку выхватывая меч из заплечных ножен. Я отпустил поводья верхового дракона, позволяя ему вырваться вперед.

Возле поворота дороги стояли четверо минотавров. Их простая одежда выдавала в них фермеров. Рубахи были перепачканы землей, а нехитрые инструменты, сваленные у обочины, говорили о том, что их владельцы возвращались с полевых работ.

Столпившись вокруг кого-то, кто корчился на пыльной придорожной траве, минотавры наносили ему удар за ударом. Они делали это неловко – привыкшие пахать да сеять, эти люди не умели работать кулаками.

Наверное, очень веская причина заставила крестьян оставить свои мирные занятия. Даже со спины боевого дракона я не мог рассмотреть человека, на которого минотавры выплескивали свою ненависть.

– Вот тебе, – приговаривали фермеры, нанося своей жертве очередной удар. – Будешь знать, как портить нашу рощу. Мерзкое создание.

– Немедленно прекратите, – приказал я. Минотавры подняли головы. Я переводил взгляд с одного на другого, пока не добрался до последнего.

– Бежим! – закричали крестьяне и кинулись в лес, от страха позабыв свои инструменты.

Я спешился и подошел к тому, кто все еще корчился на земле. Он накрывал голову руками, лохмотья полностью скрывали его лицо. Франсуаз вывернула из-за поворота и спрыгнула на землю прежде, чем ее гнедая кобыла замедлила шаг.

Существо поднялось на ноги. Обрывки одежды сползли с его лица, и на меня взглянули безумные глаза старика.

– Книжник хоттов, – произнес я. – Что вы здесь делаете?

Сгорбленный человек сверкнул злыми глазами на Франсуаз.

– А что она здесь делает? – ворчливо спросил книжник. Он кряхтя взгромоздился на придорожный камень и принялся ощупывать свои кости.

– Это добрый лес, – бормотал он. – В нем нечего делать всяким демоницам.

Старик нашарил особенно болезненный синяк и заохал громче.

– Вижу, местные жители от вас самих не в восторге, – заметил я. – Что произошло?

– У нее спросите. – Человек взглянул на Франсуаз из-под нахмуренных век. – Священный камень хоттов разрушился. Теперь я остался без дома.

– Эти люди били вас потому, что вы хотт? – спросила Франсуаз, подходя к старику. – Дайте я вас осмотрю.

– Нет! – воскликнул старец.

Он отшатнулся так поспешно, что свалился с камня.

– Позвольте ей, – произнес я, усаживая старика обратно. – Она знает, как помогать раненым.

– Лучше я умру, – взмахнул старик спутанной бородой, – чем подпущу к себе дщерь мрака.

Он завернулся в лохмотья и стал смотреть в другую сторону. По всей видимости, книжник полагал, что выглядит сейчас преисполненным гордого достоинства. Однако он скорее напоминал мокрую галку, завернутую во вчерашнюю газету.

– Значит, умирай, – бросила девушка.

– А вы тоже хороши! – Книжник явно имел в виду меня. – Пойду, мол, все сделаю. Зачем только я открыл вам, где находится склеп. Все равно вы не успели.

– Это не совсем так, – возразил я.

– Не совсем так? – грозно спросил старик.

Его визгливый голос мало соответствовал тону, которым книжник пытался говорить, и это только усиливало жалкое и комическое впечатление, которое производила нахохлившаяся на камне фигура.

– Мой истукан разрушен, – пожаловался старик. – Где я теперь буду читать свои книги? Книги мои, и те погибли. А вы говорите – не совсем. Жалкое вы подобие человека, вот вы кто.

Книжник, по всей видимости, совсем забыл, что это я только что спас его от разъяренных крестьян. Но люди всегда слишком быстро забывают добро.

– А все потому, что связались с этой демоницей. – Он бросил на Франсуаз осуждающий взгляд. Так старый школьный сторож смотрит на целующихся подростков. – Скажите правду, она ведь забрала вашу душу? Сам вижу, что забрала… Теперь вы от нее в жизни не отделаетесь, от этой оторвы.

Он сокрушенно вздохнул, печалясь о моей загубленной судьбе.

– Что вы там говорили? – сварливо напомнил он.

– Ритуал не завершен, – произнес я. – Тот, кто обрел силу архивампиров, еще не умеет ею пользоваться.

Старик встрепенулся.

– Это хорошо! – воскликнул он. – Вы еще не совсем безнадежны, молодой человек… Еще бы вам отделаться от этой вашей стервозы… Ну да ладно – молодежь сейчас никого не слушает.

– Это все? – недобро спросила Франсуаз.

– Я не с тобой разговариваю. – Старик сверкнул на нее желтыми белками глаз. – Нечисть! Пусть она держится от меня подальше, – обратился он ко мне. – А то, не ровен час, забудусь и закляну ее.

– Да ты прежде слюной подавишься, – зло прошипела девушка.

Я сделал ей знак, как бы предлагая поискать где-нибудь в закоулках души немного хладнокровия.

– Нечего вам тут рассиживаться, – сказал старик, словно он не был единственным, кто сидел. – Найдите вампира и вгоните ему кол в сердце. Или отрубите голову заговоренным мечом.

– Это очень ценный совет, – согласился я. – Но мы не можем оставить вас здесь, на вас снова могут напасть.

– Ничего со мной не случится, – огрызнулся старик. – Я могу сам о себе позаботиться. Только убери эту демоницу, чтоб глаза мои ее не видели.

Я задумался – мне не хотелось, чтобы книжник опять попал в руки фермеров.

– Вот еще что, – сказал тот. – Пусть эта, твоя демоница, откроет мне двери Ниппура. Я знаю, она может.

– Ниппура? – переспросила Франсуаз. – Ты же хотт. Что тебе делать в иной астральной сфере?

– В Ниппуре мне будет хорошо, – пробурчал старик. – Там нет этих тупоумных крестьян, которые не понимают, что должны лупить нечисть вроде тебя. А они, вон, на меня накинулись. Нечего мне здесь делать. Отправляй меня в Ниппур.

Франсуаз удивленно округлила глаза:

– Разве ты можешь путешествовать между сферами астрала? Как же твоя религия, твоя вера?

– Один черт! – Старик взмахнул рукой. – Хочу в Ниппур.

Демонесса вопросительно посмотрела на меня.

– Он хочет в Ниппур, – пояснил я.

Франсуаз мрачно хмыкнула, приподняла руку, и ее длинный, красивый палец прочертил полукруг на уровне ее головы. Пласт пространства провалился, распахиваясь широкими дверями. Сильный ветер забил из провала между мирозданиями, рожденный разницей давления.

– Вот давно бы так, – прокряхтел старик, поднимаясь с камня.

Он засеменил к дверям Ниппура с быстротой, какую трудно было ожидать от того, кто еще мгновение назад расслабленно сидел на камне и брюзжал на весь свет.

– А то все зачем да почему. Никакого от вас, демонов, толку нет.

Продолжая что-то бурчать, он вошел в двери, и створки пространства закрылись за его спиной.

– В Ниппуре ему будет хорошо, – заметил я. – Эта сфера астрала как раз для него.

– Открывать двери преисподней мне нравится больше, – хмыкнула Франсуаз.

– Да уж. Если бросить в него человека, он будет гореть в адском огне. Это для тебя много интереснее.

– Заткнись, – фыркнула Франсуаз. – Но вот ведь какой вредный старикашка. Облил меня грязью с головы до ног, называл нечистью, а потом еще и об услуге попросил и не поперхнулся. И ты хорош – молчал.

– Не мог же я кричать на слабого старика, – ответил я. – Не переживай, ты сделала доброе дело.

– Какое еще?

– Теперь он не будет с предубеждением относиться к де­монам. Что бы он ни говорил.

– Меня смешали с грязью, но я должна радоваться, так как спасла человеческую душу. Отлично.

22

Странная парочка продвигалась к пансиону, где после печальных событий проживал великий асгардский аристократ.

Деньги заканчивались. Чис-Гирей несколько раз пытался достучаться в дом Октавио Карго, но особняк либо заперли и бросили, либо никто не хотел открывать.

Сунулся было Чис-Гирей к Тадеушу, но потом, поразмыслив, пришел к выводу, что тот не только не захочет ему помочь, но попросту вытолкает взашей. Кто знает, может, у него теперь в подчинении целая армия вампиров со сверкающими клыками.

В ночной тишине раздались быстрые мерные удары по прикрытой ставне.

От неожиданности Чис-Гирей выронил бокал с красным терпким вином, тот разбился вдребезги, забрызгав ковер густыми, красными, похожими на кровь каплями.

«Вот черт!» – выругался он под нос. С одной стороны, это вроде бы хороший знак – к прибыли или удаче. С другой, как завтра объясняться с недотепой хобгоблином, который владеет пансионом и сам делает уборку?

Меж тем стук продолжался.

Чис-Гирей, ругая невоспитанное отребье, взял револьвер и распахнул дверь.

Перед ним, щурясь от внезапного яркого света, стояли огромный лизардмен, правая рука Карго, и Тадеуш Владек.

Видя, что визитеры настроены относительно миролюбиво, а Тадеуш даже и трусит, Чис-Гирей надменно посмотрел на них и спросил:

– Чего надо? Не знаете, что порядочные люди сперва звонят, чтоб договориться о встрече? Да и вообще, в такое позднее время не шляются по чужим домам.

Но Курта трудно было заставить отказаться от принятого решения.

– Ты это, давай, пусти нас в дом, разговор есть.

Не дожидаясь приглашения, Курт протиснулся в комнату и принялся озираться по сторонам.

Следом за ним, держась бочком, вошел Тадеуш.

Тидволл, убедившись, что приглашения сесть от хозяина не дождешься, опустился на край дивана.

– Нам нужна консультация, – перешел он сразу к делу. – У дружка моего есть сила, а ума нет.

– Следуй мудрым изречениям и пословицам, – нагло ответил Чис-Гирей.

Тидволл в недоумении вылупил глаза:

– Это каким же?

– Сила есть, ума не надо, слыхал о таком? А вдвоем, так у вас вообще силы хватит на великие свершения. Зачем вам кольцо?

– Он что, нарочно издевается? – обратился Курт к Тадеушу. – Или он совсем тупой, не понял?

– Это ты тупой, если подумал, что мне нужна помощь этого клоуна.

– А она тебе не нужна? Чего ж ты раньше не сказал, не­доумок.

– Вы оба недоумки! – рассвирепел Чис-Гирей. – Выкатывайтесь из моей комнаты!

Лизардмен, недовольно кряхтя, направился к двери:

– Я все-таки чего-то не понял.

– Ты и не мог понять, – устало проговорил Владек. – Вся сила у меня, но нужен кто-то, чтобы… Да ладно, тебе объяснять – все равно что воду в решете таскать.

– Поняли наконец? – Чис-Гирей самодовольно ухмыльнулся. – Владеки всегда были голодранцами. Но с вами двумя мы можем договориться. Я вам отдам то, что вам нужно, но в обмен вы должны выполнить обязательства безвременно усопшего Октавио Карго.

И начались переговоры. Лизардмен был уверен, что сможет получить все деньги и средства клана Карго. Все ключи и информация были у него в руках. А теперь, когда он заручился поддержкой асгардца и молодого вампира, казалось, что уже никакие трудности не смогут его остановить.

– Будем вместе держаться, – увещевал Тадеуша лизардмен. – Ты трусливый, да и дурковатый какой-то. За мной большая организация, если они узнают, что мы с тобой корешуем, то враз поймут, кто главный. А ведь сеньор Октавио мне так доверял. Я много чего знаю, чтобы этих тлей на колени поставить. Тебе это тоже выгодно. Знаешь, таких, как ты, я не люблю – больно хлипкий, трусоватый, подлый, наверное, – но нам друг без друга никак нельзя.

– Все у тебя так просто получается – враз, вмиг.

Новые союзники недоверчиво посмотрели друг на друга. Было заключено очень хлипкое соглашение. Надо идти дальше.

23

– У меня есть к вам только один вопрос, – сказал я. – Почему?

Марат Чис-Гирей сидел в глубоком узком кресле. Обивка кое-где прохудилась, в нескольких местах виднелись темные пятна. В руках поэт держал литературный еженедельник, на правом подлокотнике лежали две немного потрепанные книги.

Услышав мои слова, он посмотрел на меня, его нижняя челюсть опустилась, рот открылся в привычной кривозубой улыбке. То есть нет, все выглядело как раз наоборот – нижняя челюсть как будто оставалась неподвижной, а верхняя вместе с головой поднялась.

– Приветствую, друзья мои! – громогласно произнес он. – Читали ли вы последнюю сатиру нашего прославленного автора, Хайла Д'Орна, в которой…

И здесь Франсуаз вновь проявила дурные манеры. Она шагнула к поэту, схватила его за грудки и выволокла из кресла.

– Ах ты, пятно чернильное! – прорычала девушка. – Какого черта ты натравил на нас бандитов?

– Это очень ее расстроило, – пояснил я, подходя к книжным полкам.

Здесь было много интересных изданий, но владелец был неопрятен и обращался с ними кое-как, так что мне не захотелось брать их в руки.

– Можно сказать, разочаровало…

– Не понимаю, о чем вы говорите!

Чис-Гирей попытался рассмеяться, но это у него вышло даже хуже, чем его стихи.

Франсуаз размахнулась и влепила ему пощечину. Марат отшатнулся. Его рот раскрылся, и, хотя удар был не то чтобы уж очень сильный, мне показалось, что сейчас оттуда повылетают все зубы до одного.

– Вы сами виноваты, – заметил я. – Такие, как вы, кричат на каждом углу, что бить женщин нехорошо. Представьте, что в окружении людей мужчина ляскнет по щеке какую-нибудь девицу. Что же? Все на него набросятся. Сразу же найдется пяток-другой отважных защитников, готовых вступиться за девичью честь…

Я перешел к другой полке:

– Но если женщина прилюдно ударит мужчину – ее никто не осудит. Напротив! Многие станут ей даже сочувствовать. Заметьте, ни в первом, ни во втором случае никто не станет разбираться, кто прав, кто виноват. Просто женщинам можно бить мужчин, а наоборот – нельзя. Как это назвать? Феминизм? Садомазохизм? Социальное отклонение?

Чис-Гирей попытался отступить, но позади него было кресло, и он снова туда упал.

– Отвечай, – повелительным тоном сказала Франсуаз.

Другой продолжал бы отпираться, но не Чис-Гирей. Заглянув в серо-стальные глаза демонессы, он лишился остатков того, что мужчины называют смелостью, а женщины – мужской глупостью.

– Я сделал то, что должен был сделать, – сказал он.

– Майкл! – Девушка обернулась ко мне. – Разве я не ясно задала вопрос?

– Дай ему время, – посоветовал я. Франсуаз небрежно врезала поэту еще раз:

– Вот, я дала ему в темя. Теперь пусть рассказывает.

– Глупый, ничтожный демон. – Чис-Гирей встал.

Он только что получил две хорошие оплеухи, причем от женщины. Опытные офицеры знают, что по части рукоприкладства прекрасный пол держит пальму первенства, но для Марата это было величайшим унижением в его жизни.

Можно было ожидать, что он испугается до смерти и примется умолять Франсуаз пощадить его. Именно так случилось с Колином, хотя тот находится в своем кабинете, окруженный сотрудниками – если не преданными, то хотя бы лояльными, – и мог в любой момент вызвать службу безопасности.

И все же Колин сломался – ну просто разлился по полу, как дырявый пакет с ананасовым кефиром. Чис-Гирей же был один, даже если б он стал кричать, никто не пришел бы ему на помощь. Прямо перед ним стояла взбешенная демонесса, которая привыкла убивать.

И разве Чис-Гирей испугался?

Отнюдь.

То, что он несколько мгновений безвольно лежал в кресле, можно было объяснить растерянностью. Хотя на самом деле вовсе не это явилось причиной его краткого бездействия. Будучи поэтом, великим оратором и артистом, он должен был сделать паузу, чтобы выйти из одной роли и войти в другую.

И это произошло.

Марат поднялся во весь рост, как гигантская океанская волна, как бушующий столб торнадо. Не магия придала ему силы, а мощная, несокрушимая уверенность в себе и в правоте своего дела.

– Жалкая чертячка! – прогремел Чис-Гирей.

И Франсуаз – Франсуаз! – отступила, хотя перед ней стоял все тот же человек, которого она мгновение назад угощала пощечинами.

Профессиональный боец, Франсуаз умела ощутить опасность и знала, когда следует остановиться.

– Как ты смеешь вмешиваться в дела великого Асгарда? Похотливые демоны и самовлюбленные эльфы! Прекрасная пара! Живите же в своем прогнившем городе, гнезде блуда и порока, и не смейте вмешиваться в дела чужих стран.

– Вы не ответили на мой вопрос, – негромко произнес я.

– Почему? – Чис-Гирей посмотрел на меня. – Вы хотели знать почему? – Его глаза метали молнии. – Долгие века Асгард был великой страной, а мы – его великими поэтами! Мы боролись с тиранией императора и воспевали свободу. И чем это кончилось? Кошмаром! Культурной катастрофой!

– Вы же победили, – сказала Франсуаз.

– Нет! Мы проиграли. Императора больше нет. Страной правит регент. Законы пали, и никто их теперь не соблюдает. И мы – мы, поэты, теперь оказались никому не нужны! Гений асгардской поэзии умер!

– Но ведь вам разрешили говорить правду.

– Да! И сперва мы этому радовались. Глупцы! Мы не знали, что если всем разрешить говорить, то все и начнут говорить – и не останется никого, кто станет слушать. Стихов больше не печатают. Великие романы никому не нужны. Всем подавай пистолеты, бандитов и голых девочек.

Голос Чис-Гирея поднимался все выше, пока не перешел в визг.

– Мы думали, что император – наш враг. Как мы ошибались! Он был нашим другом, нашим партнером, нашим со­автором. Мы писали против него, мы боролись с ним – а теперь? Теперь вокруг нас пустота! – Марату не хватало дыхания. Он отступил к книжным полкам и оперся на них. – Великая культура Асгарда умирает, умирает на моих глазах. Единственный способ спасти ее – вернуть императорскую власть.

– Вернуть? – спросил я. – Вернуть концентрационные лагеря? Аресты инакомыслящих? Задушить прессу, запретить людям думать и говорить?

– Да! – выкрикнул Чис-Гирей. – Это мы, поэты, думали и говорили за них! Люди же – быдло, тупые ничтожества, их нужно вести, а не давать им свободу! Это же как зоопарк, эльф. Звери томятся за решеткой, но если выпустить их, будет много хуже!

– А при чем же тут мы?

– Все просто. Я заключил сделку с Карго. Он подписал священный свиток. Когда он умер, я думал, что все кончено, но ко мне пришли другие, Тадеуш и Курт. Я отдал им кольцо Зари. Они же в обмен финансируют переворот в Асгарде.

Поэт ухмыльнулся.

– Спросите, как кольцо снова у меня оказалось, недотепы. Небось весь склеп обшарили с фонарями, думали, он у Карго остался. Ошибаетесь… Лучше надо было в школе учиться. Я – Хранитель, и кольцо мое. Могу на время его отдать кому-то. Но если этот кто-то вдруг окочурится, как Карго, например, кольцо вновь возвращается ко мне, само собой. И правда – не валяться же ему в мусоре, пока пьяный гоблин не подберет.

Чис-Гирей засмеялся, в его правой руке оказался пистолет.

– Мерзкий эльф. Я еще понимаю демонов – что с них взять, порождения геенны огненной. Но эльфы – лживые, жадные и тщеславные… Все беды из-за таких, как вы. Ничего! Я прикончу вас обоих, а потом Курт поможет мне избавиться от тел.

Голова Чис-Гирея дернулась назад. Рука с пистолетом безвольно обвисла. В его лбу, словно магический рог единорога, выросла рукоятка кинжала.

– Думаю, – заметила Франсуаз, – я убила в нем поэта.

24

– Говорю тебе, это обман!

Курт Тидволл наклонил плоскую голову к столешнице и настороженными глазами обвел полутемное помещение таверны.

– С чего это вдруг кто-то станет делать нам подарки? Вот просто так, из щедрости? Нет, понимаешь, я перестал верить в доброту людей с тех пор, как вылупился из яйца.

Он заглянул одним глазом на донышко своей пивной кружки, словно ожидал увидеть на дне ее предательство. Другой глаз, поворачиваясь в противоположную сторону, следил за сидевшими вокруг людьми.

– Вот возьми хотя бы нас с тобой. Чего мы хотим? Найти это чертово святилище хоттов. Зачем? Да затем, что только там ты сможешь обрести силу своих предков, великим архивампиром стать, понимаешь. И что будут делать все вокруг? Да они костьми лягут, лишь бы нам помешать. Все они.

Покрытый чешуей палец начал тыкать в собравшихся – незаметно, чтобы увидеть это мог только Тадеуш.

– Знают они нас? Нет. Мы им зло делали? Нет. Но они все передавятся, только бы нам гадость сделать. А почему, понимаешь? А я тебе скажу почему. Такова, друг мой, человеческая навтура.

Тадеуш прекрасно знал, что слово это произносится иначе, но место и время были неподходящими, чтобы учить своего собеседника грамотности, – да и сомневался он, что из Тидволла выйдет хороший ученик.

– Человеческая навтура, понимаешь, – продолжал лизардмен, – такова, что лишь бы другому гадость какую сделать. Я это хорошо знаю…

«По себе, наверное», – подумал Тадеуш.

– И вот – здрасьте тебе! Кто-то присылает тебе записку, мол, отведет нас к святилищу, да еще за здорово живешь. Да и ты еще, хорош фрукт, понимаешь, сразу стал пальцами ее хватать. А ежели бы она отравлена была? Что бы ты сделал?

Тидволл уставился на своего собеседника, словно ждал от него крайне хитроумного ответа.

– Молчишь! А про осторожность забывать нельзя. Вот и сейчас мы здесь – сидим дурни дурнями. И ждем, пока нам на хвост наступят.

«Слава богу, у меня нет хвоста! – подумал Тадеуш. – Я ведь не ящерица какая-нибудь безобразная. Не иначе на рост хвоста уходят все ресурсы, которые у нормальных людей тратятся на мозги».

Сделав столь блестящее зоологическое открытие, вампир попытался успокоить своего компаньона.

– Все равно у нас нет другого выхода, – сказал он. – Кольцо Зари у нас, но толку от него мало. Раз кто-то захотел помочь нам – не бескорыстно, конечно, – то почему бы нет? А если это ловушка, разве ты не сможешь со всем справиться?

Курт Тидволл расправил плечи. Правда, эффектный жест оказался испорчен, поскольку лизардмен по-прежнему низко наклонял голову над столом, и все, чего он добился, – это схожести с большой жабой.

Тадеуш не преминул отметить это про себя, и, несмотря на напряженность момента, в его голове сами собой уже начали складываться обидные стишки про хвостатого компаньона.

Неизвестно, куда дальше завела бы беседа двух союзников поневоле, но дверь таверны открылась, впуская внутрь того, кого они оба ждали.

Высокий незнакомец в темном плаще с надвинутым на голову капюшоном направился прямо к их столику, ни на кого больше не глядя.

– Вот он. – Язык Тидволла молниеносно вылетел изо рта, заставив Тадеуша брезгливо отшатнуться, и тут же спрятался. – Видишь, рожу свою закрыл. А честному парню, спрашиваю, с чего бы это лицо прятать? Я же говорил – человеческая навтура.

Человек приблизился к ним и снял капюшон.

– Говорил я, что это обман, – прошипел лизардмен. – Чего тебе, эльф ушастый? Чего пришел?

– Я никого не обманываю, – ответил я, присаживаясь. – По крайней мере последнюю пару минут. Вы хотели найти второе святилище хоттов. Я знаю, где оно, и могу отвести вас туда. Правда, оно давно уже так не называется…

– Что-то не больно верится, – сказал Тидволл. – Иль сегодня день объятиев всеобщих?

Тадеуш Владек откинулся на спинку стула, всем своим видом показывая, что он всего лишь сторонний наблюдатель.

– Он прав, – бросил будущий архивампир. – Чем ты докажешь, что пришел с миром, эльф?

– Я не взял с собой Франсуаз, – коротко ответил я.

– Он прав, – произнес Тадеуш, словно была то не фраза, а карта, которую он выкладывал на стол. – А зачем тебе это нужно, эльф?

– Маятник судьбы раскачивается все быстрее, – ответил я. – Теперь и вы, и я знаем, что происходит. Все началось из-за древнего проклятия хоттов. Мы можем и дальше играть с вами в салочки – лет десять или пятнадцать. Или поедем туда вместе и все выясним.

Курт Тидволл не мигая смотрел на меня, и кончик его языка мелко подрагивал между растворенных клыков. Лизардмен попробовал придать своему лицу выражение опытного игрока в покер, но было ясно, что он даже не знает правил игры, в которой решил участвовать.

Зато их знал Тадеуш. Он не обладал ни храбростью, ни боевым опытом, зато умел играючи делать вид, будто у него есть эти качества – и многие другие.

– Нечего ждать, ящер, – небрежно бросил Владек, вставая. – Если ты, конечно, яйцо не высиживаешь. Веди нас, эльф.

Тидволл изогнул шею и злобно прошипел:

– Это ловушка.

– Нет, – ответил я. – И вы сами сможете в этом убедиться. Вы не можете воспользоваться кольцом, чтобы найти святилище. Однако оно станет гореть все ярче и ярче по мере того, как мы станем к нему приближаться. Это не поможет отыскать путь, если вы его не знаете. Зато позволит вам обоим проверить, туда ли я вас веду.

Тадеуш Владек уже стоял на ногах, оправляя элегантный костюм. Не то чтобы он не боялся того, что должно было произойти. Однако в такие минуты, как эта, подхваченный мимолетным порывом, который он сам называл вдохновением, будущий архивампир почти не задумывался о последствиях своих поступков.

– Торопись, ящер! – бросил он и первым направился к выходу из таверны.

– Глупый щенок! – прошелестел лизардмен. – Так вот и остаются без головы.

Тем не менее он тоже поднялся и заковылял к выходу. Я замыкал шествие. Темный экипаж, запряженный двумя вивернами, стоял у дверей таверны.

– За что не люблю земли драконов, – заметил я, приглашая моих спутников войти, – так это за транспорт. Я предпочитаю автоматику.

– За что не люблю эльфов, – проскрипел лизардмен, – так это за болтливость.

С этими словами он забрался в экипаж. Тадеуш уже был там; я последовал за ними и дважды ударил в переднюю стенку кареты. Виверны тронулись с места, деревянные колеса заскрипели по булыжной мостовой.

Мы ехали долго; я мог бы предложить своим спутникам с десяток интересных тем для беседы, но делать этого все же не стал.

Тадеуш Владек сидел, глубоко уйдя в мягкое сиденье и с романтическим видом сложив руки на груди. Взгляд его был задумчивым, однако я мог бы держать пари, что он думает о чем угодно, только не о цели нашего путешествия.

Лизардмен то и дело высовывался их окошка и недоверчивым взглядом окидывал окрестности. Дело это было полностью бесполезное, поскольку, как я наверняка знал, Курт Тидволл никогда не ездил этой дороюй и, следовательно, не мог узнать ни одного ориентира. Зато это позволяло ему не сидеть без дела и не выходить из образа опытного солдата.

Мы не проехали и половины дороги, когда кольцо на руке Тадеуша стало светиться. Лизардмен бросал в его сторону косые взгляды, а потом и вовсе отказался от разведывательных рейдов к окошку, полностью сосредоточившись на кольце Зари.

Экипаж вздрогнул и остановился. Ночь давно растеклась над землей черной болотной жижей. Будь я эльфом суеверным, я бы подумал, что замыкаю проклятый круг событий, – все было почти так же, как в тот день, когда я и Франсуаз приехали в особняк сэра Томаса Чартуотера.

Но я эльф несуеверный и знаю, что вечер бывает каждый день. Это еще не примета.

– Добро пожаловать, джентльмены, – сказал я. – Мы на месте.

Лизардмен вылез первым. Несколько секунд он оглядывал большой особняк, темным силуэтом закрывавший кусочек неба. Потом его взгляд переместился на парк вокруг и, наконец, уставился на меня.

– Непохоже на святилище, – прошелестел он.

– Оно было здесь раньше, – ответил я. – Я предупреждал, что все изменилось. Новый дом построен на старом фундаменте. Но магические силы все еще здесь – можете проверить.

И в самом деле – кольцо Зари светило так ярко, что могло освещать нам путь. Форейтор спрыгнул с облучка, и Курт Тидволл с ненавистью уставился в лицо Франсуаз.

– Ты говорил, что ее не будет, эльф, – сказал он.

– Не мог же я сам быть кучером, – пояснил я. – Это занятие недостойно благородного эльфа. Не беспокойтесь – Франсуаз только проводит нас до места, но дальше не пойдет. Вперед!

– Где мы находимся? – спросил Тадеуш. Девушка взбежала по ступеням и отворила перед нами тяжелые дубовые двери.

– Это родовой особняк моей семьи, – пояснил я. – Таких очень много в разных уголках мира. Как я не раз говорил, мой род очень древний.

– Неужели ты – потомок хоттов? – спросил Курт Тид­волл. – Знал я, что тебе нельзя доверять, уши твои длинные.

– Возможно, кровь хоттов во мне и есть, – не стал спорить я, – но это маловероятно. Насколько мне известно, я чистокровный дроу.

– Выдумал тоже, – пробормотал ящер. – Все знают, что эльфы-аристократы спят со всеми красотками, которые им под ноги подвернутся. А потом признают всех своих детей.

– У нас вообще нет понятия «незаконнорожденный», – пояснил я. – А как иначе создать здоровую нацию? Нужен приток новых генов со всех сторон…

– Иди, иди, коктейль генетический, – пробурчал Тид­волл. – Не хватало еще, чтобы ты нам экскурсию по замку устроил. Веди к тому, что от святилища осталось. Хотя, насколько я эльфов знаю, вы давно уже все там порастаскали.

25

Длинная каменная лестница вела вниз. Гравированная табличка на стене гласила: «Погреб».

– Погреб? – переспросил Тадеуш. – Вы превратили древнее святилище великого народа в подвал, чтобы хранить в нем просо?

– Это просторное помещение, – сказал я. – К тому же там всегда сухо. Температура постоянная. Все, что оставалось, – добавить перегородки.

– Вот они какие, эльфы, – произнес Тидволл. – Ничего святого для них нет.

Мы остановились возле невысокой, обитой железом двери.

– Там, за порогом, находится алтарь хоттов, – сказав я. – Правда, на нем стоят бочки, но думаю, что это не важно. Осталась одна маленькая формальность – перед тем, как мы сможем войти.

– Формальность? – переспросил Тидволл. – Только не говори, что ключ потерял, уши твои длинные.

– Нет, – сказал я. – Дверь не запирается. Однако раньше, в незапамятные времена, хотты проводили здесь свои темные ритуалы. Это значит, что демоны не могут переступать порога даже сейчас.

Франсуаз посмотрела на меня без восторга.

– Хорошо, я подожду здесь, – мрачно сказала она. Франсуаз терпеть не может, когда что-то происходит без ее участия.

– Боюсь, ты меня не поняла, ежевичка, – сказал я не без легкой грусти. – Ты не просто не можешь войти. Ты должна исчезнуть.

– Что?

– Когда-то мы заключили сделку. Ты взяла на хранение мою душу в обмен на право покинуть преисподнюю и попасть в верхний мир. Прости, но мне придется ненадолго расторгнуть контракт. Я верну то, что принадлежит мне, а ты сможешь навестить родственников. Не волнуйся, мы быстро.

В широко распахнутых глазах девушки отразилось непонимание. Она не могла поверить в то, что происходит

– Мне неприятно говорить это, милая, – произнес я, – Но отправляйся в ад.

Франсуаз произнесла пару слов, которые заставили крякнуть даже видавшего виды Тидволла. Строго говоря, я мог бы привести их здесь, нимало не боясь шокировать читателя, – вряд ли вы раньше слышали столь грязные ругательства, так что и не поймете их смысла.

Столб пламени вырвался из-под ног демонессы. В ее стальных глазах вспыхнуло бешенство, прекрасное тело напряглось – но все было напрасно.

Я провел в воздухе ладонью, пытаясь разогнать облачко серы.

– Всегда мечтал это сказать, – заметил я. – Вперед, джентльмены.

Когда Тадеуш Владек переступил порог погреба, нас ослепила яркая вспышка света. Тидволл поспешно отступил назад, прячась за дверным косяком.

– Светляков, что ли, засоленных здесь хранишь? – проворчал он.

– Прошу прощения, джентльмены. Трогательная сцена прощания с моей демонессой…

Я вздохнул и смахнул со щеки несуществующую слезу.

– Совсем забыл вас предупредить. Это все кольцо. Тадеуш, вам лучше спрятать руку в карман.

Владек послушался, и яркий свет исчез. Теперь только зеленоватые лучи, стекавшие со стен, озаряли ряды бочек и полки с бутылками нектара.

– Это гнилушки, – объяснил я. – Украшают подвал и служат для освещения. К тому же вытягивают лишнюю влагу из воздуха.

– Как-то у вас слишком прозаически все прошло, – заметил Владек. – Я имею в виду прощание.

– Это потому, что она ничего сказать не успела, – ухмыльнулся Тидволл. – Тут уж прозой бы не обошлось, понимаешь.

– Расставание должно быть быстрым, – заметил я. – Как смерть от выстрела в голову…

Я подошел к высокому каменному столу, на котором стояли бочки. Сбоку был прислонен маленький веник. Я поднял его.

– Идите сюда, Тадеуш, – сказал я, не поворачиваясь.

Широкая лапа веника хлопала по древнему барельефу. Одна за другой из-под облаков пыли появлялись фигуры. Люди, идущие в бой. Колесницы, запряженные единорогами. Черные драконы, застывшие в стремительном броске.

– Вот он, – произнес я. – Алтарь хоттов.

Владек приблизился. Когда один лишь шаг отделял вампира от его цели, камень начал светиться. Казалось, что белое, режущее глаза сияние исходит не из него самого, а от фигур хоттов, вырезанных на его поверхности и живущих самостоятельной жизнью.

– Клянусь скорлупой, из которой вышел, – прошипел лизардмен, – они двигаются. Вы гляньте, люди-то двигаются!

И правда – изображение на барельефе вдруг ожило. Каменная крошка сыпалась с плеч солдат, простоявших века в мертвой неподвижности. Колеса вырезанных на алтаре колесниц начали вращаться. Черный дракон медленно повернул голову, глядя вниз.

Фигуры пришли в движение – вязко, неторопливо, словно погруженные в застывающую смолу. И в то же время ни одна из них не пошевелилась. Только блики света и призрачный веер теней бежали по барельефу.

– Клянусь первым жуком, которого съел, – прошептал лизардмен. – Чертовщина.

Чем дольше я смотрел на алтарь, тем труднее мне было сказать – ожили фигуры или это лишь плод моего воображения. Я видел, что они движутся, и я видел, что они неподвижны.

Двое моих спутников, по всей видимости, испытывали те же самые чувства. Тадеуш замер, вытянувшись всем телом, словно не стоял он вовсе, а лежал, прислонившись к невидимой стене. Ящер весь сжался, готовый ко всему.

– Вперед! – подбодрил я Владека. – Это ваш миг.

Вампир сделал еще шаг вперед – последний. Теперь он стоял возле алтаря. Белый неживой свет, рождавшийся на поверхности камня, теперь падал на лицо Тадеуша, собирался на нем, усиливался, а вся комната медленно погружалась в темноту.

– Дотроньтесь до него, – сказал я. – Смелее. И сила ваших великих предков перейдет к вам.

– Да, – квакнул лизардмен. – Чего тянешь, упырь? Ткни пальцом – и пойдем отсюда.

Казалось, что Тадеуш не двигается. Но это было не так. Он застыл, подобно зачарованным фигурам на барельефе, и одновременно с этим находился в лихорадочном беге.

Все его тело сотрясала дрожь – такая мелкая и быстрая, что глаз почти не мог ее уловить. Левая рука вампира была напряжена, скованная смертельной судорогой. Его глаза смотрели вперед и не видели ничего.

Вдруг все кончилось.

Тадеуш Владек отступил назад, и ослепительное сияние потухло. Нас вновь окружило зеленоватое зарево гнилушек.

Фигуры солдат и чудовищ на барельефе замерли – да и как они могли двигаться? Ведь был то всего лишь камень.

– Что же, – голос вампира не дрожал и звучал почти буднично, – это было интересно.

– Чего? – спросил Тидволл.

Его зубастая пасть раскрылась, он не мог взять в толк, что происходит.

– Да, увлекательно.

Тадеуш вытянулся во весь рост и расправил плечи – движение, которое было для него характерно и которое он сам, похоже, не осознавая.

– Я не жалею, что пришел сюда. Было любопытно посмотреть на древний алтарь и… все такое. Спасибо, что показали нам особняк, Майкл.

Он улыбнулся и направился к выходу.

– Эй! – выкрикнул лизардмен. – Ты куда? Упырь! Ты ж каменюки-то не коснулся. Забыл, что ли, зачем мы сюда приперлись?

– Простите, Курт. – Владек нехотя обернулся. – Я тороплюсь. Мне надо закончить одну поэму… Обещал прислать одному журналу и задержал непростительно. Все тянул из-за ваших дел…

Мы слышали, как он поднимается вверх по каменной лестнице.

– Э… – пробормотал ящер. – Это… Чего… Куда он?

Тидволл застыл, расставив длинные лапы, словно пытался поймать в них то, что только что ускользнуло.

Но лизардмена окружали лишь деревянные бочки, полки с бутылками да зеленоватый гнилушечный свет

Длинный хвост безвольно упал на пыльный пол.

– Это… – Он сглотнул, потом глубоко втянул голову, отчего его шея стала казаться вдвое короче. – Ну что? – В его голосе появилась напускная бодрость. – А мне-то что! Не получилось, так не получилось. Говорят, тут недалеко пещеру нашли, с древними, этими самыми, сокровищами. Надо будет туда заглянуть… Понимаешь… Вечерком как-нибудь…

Он неловко повернулся и затопал к двери.

– На кофе я не останусь, спасибо… Дела тут есть…

Я смотрел ему вслед.

26

– Жалкие дураки! – раздался голос позади меня.

– Разумеется, – подтвердил я машинально и обернулся. Передо мной стоял тот, кого я и ожидал увидеть, – демон тюрьмы Сокорро.

– Они могли получить все, к чему стремились, – продолжал он. – Волшебство. Власть. Они прошли долгий, опасный путь. Но когда от цели их отделяло только одно мгновение – что они сделали? Даже не убежали. Уползли прочь, скуля, словно побитые гоблины.

– Да. Как сказал бы ящер, такова «человеческая навтура». Сперва расшибать голову об стену – а в последний момент отказаться от всего и остаться с тем, с чем и начал. Так произошло в Асгарде во время революции, так происходит везде.

Демон кивнул:

– А иначе людям и не нужны были бы герои… Однако все-таки позор, что мы встречаемся здесь. В погребе.

– Пожалуй. Здесь пристало бы нечто более величественное.

– Например, пирамида? – предложил монстр.

– Да. Передо мной бы открылся коридор, полный ловушек. Острые лезвия, падающие с потолка, стрелы, вылетающие из стен, потайные ямы в полу.

– Потайные ямы – особенно интересно, – подтвердил де­мон.

– Потом я дохожу до огромного зала. С изображениями на стене. Мне надо решить древнюю загадку, проявить мудрость. В правильном порядке нажать на резные фигуры.

– Такие загадки обычно бывают крайне нелогичными, – заметил мой собеседник.

– Верно. Потом появились бы животные. Крысы, летучие мыши… или лучше скорпионы. Только представь: огромная стая скорпионов надвигается на меня по полу, а по голым стенам нельзя вскарабкаться.

– А под конец вышли бы стражи пирамиды?

– Да, пара мумий или кто-нибудь еще. Закончилось бы все тем, что пирамида рушится в океане огня.

– Такие сооружения всегда гибнут в конце саги, – подтвердил демон. – Хотя и непонятно – ведь если они такие хрупкие, то как смогли простоять тысячи лет? А встретиться в конце истории в погребе, среди гнилушек и бочек – нет, такой развязки не позволит себе ни один странствующий бард.

– Зато мы можем выпить нектара. – Я подошел к полке. – Как насчет урожая медовых звезд?

– Пожалуй.

Протянув демону бутылку, я вынул из кармана маленький ножик со штопором:

– Теперь мы можем вернуться к нашему разговору.

– Я же предупреждал, что нам придется это сделать. – В голосе монстра звучал легкий упрек.

– На этот раз я сам спрошу. – Я стоял, повернувшись лицом к стеллажам и выбирал бутылку для себя. – Чего ты хочешь от меня, Иоахим?

Позади меня раздался легкий шорох. Я не оборачивался до тех пор, пока не нашел. Проведя ладонью по стеклянному боку, я полюбовался на этикетку, и только после этого повернулся к своему собеседнику.

– Что меня выдало? – спросил архивампир.

– Не надо, – сказал я. – Только не ты. Шерлок Холмс видит на руке Ватсона пятно мела и приходит к выводу, что его друг не собирается вкладывать акции в южноамериканские ценные бумаги. Доктор спрашивает, как детектив это понял. И в ответ получает длинную цепь рассуждений, где одно вытекает из другого.

Я откупорил бутылку:

– Стоит мне что-то сказать, и все ждут, когда я вытащу этакую цепочку объяснений, как ленту из цилиндра фокусника. У меня ее нет. Просто это должен был быть ты, и все. Не спрашивай почему.

– Долгие годы я хотел вернуться в верхний мир, – сказал Иоахим. – Годы! Когда люди используют этот оборот, они имеют в виду пять лет, от силы десять. Я томился внизу тысячи, тысячи тысяч веков. Тюрьма Сокорро была моим первым ша­гом. Но чародеи погрузили ее в ледяную сферу, и мне пришлось искать другие пути. Я их нашел. Все, чего мне недостает теперь, – это силы. Этот несчастный трус, мой жалкий правнук Тадеуш, мог ее обрести. Но испугался.

– Его трудно упрекать, если вспомнить о том, что случилось с Октавио.

– Наверное. И ты, я так думаю, уверен: похожая судьба ждет и меня?

– Есть у меня такой прогноз.

– Отлично. А у тебя нет бокалов? Как-то глупо пить нектар из горлышка.

– Бокалы есть наверху, в столовой. Но потом нам опять придется спускаться сюда, к алтарю.

– Тогда не будем терять время… Стало быть, ты знаешь, чего я хочу? Думаю, да, иначе бы ты не отослал прочь свою подругу. Видишь, я тоже умею вить цепь логических рассуждений. Но зачем тебе это нужно?

– Я уже объяснял это Тадеушу и Курту. Смысл пророчества теперь ясен – настолько, насколько это вообще возможно, коли речь идет о предвидении. Нам нет смысла играть в эту игру вечно.

Демон размышлял.

– Ты предложил это Тадеушу и ящеру, потому что знал: мой правнук отступит, а без него лизардмен не сможет ничего сделать. Это был легкий способ отделаться от них. Но тебе ведь известно – я не откажусь от своего.

– Конечно.

– Значит?.. Значит, ты намерен перехитрить меня.

– Разумеется.

– Почему ты думаешь, что я пойду на это?

– А иначе бы ты не пришел, – Я отпил немного из бутылки. – Ты ведь тоже уверен, что сможешь меня обмануть.

– Хорошо, эльф. Можно сказать, что это идеальная сделка. Каждый из нас знает, что другой будет лгать.

– И каждый уверен, что солжет лучше.

Он отставил свою бутылку:

– Ты знаешь, что мне нужно. Отдай мне свою душу, эльф. Ты был готов отдать мне ее еще тогда, когда расстался со своей партнершей. Я стану сильнее, обрету все свое былое могущество. А ты получишь все, чего захочешь.

Я развел руками.

Демон продолжал:

– Ты еще можешь отказаться, эльф. Я найду кого-нибудь другого. Ты знаешь, что проиграешь все.

– Взаимно.

Я поднял руки, словно раскрывая крылья. Вокруг стало темно – не вдруг, не разом, а как-то незаметно и в то же время стремительно.

Ничего не происходило.

Я чувствовал, что все давно уже произошло – я просто этого не заметил.

Внутри меня что-то взорвалось, обдавая все мое существо жидким пламенем, выжигал все изнутри и убивая чувства, но я не помнил, когда это произошло, не помнил как.

Словно в те минуты я вовсе и не ощущал боли. Она пришла сейчас, как осознание потери, чего-то страшного, что случилось со мной, и чего-то прекрасного, чему уже никогда не сбыться.

Я не смотрел на Иоахима, он сам возник перед моими глазами, словно помимо моей воли, как мысль, которую тщетно отгоняешь от себя.

Облик архивампира не изменился, он не стал выше ростом, и магическое сияние не охватило его сгорбленную фигуру. Но в глубине своего существа, бьющейся в бешеной агонии, он ощущал такие же сильные перемены, как и я.

У меня не было сил, – даже чтобы говорить, – поэтому я должен был что-то сказать. Просто открыть рот и выговорить какую-то фразу.

Стремление никогда не сдаваться? Или мальчишеская гордость, вроде того, что, когда мимо проходит красивая девочка в короткой юбочке, надо сделать вид, будто ты ее не видишь и вообще ты голубой?

Мысли у меня путались, меня тошнило, хотелось узнать: зачем я вообще позволил себе родиться на свет? Недальновидно было с моей стороны, весьма…

– Как, демон? – спросил я. – Вернул свои силы?

Так себе фразочка… Я даже не был уверен, смог ли я протолкнуть слова через горло или они все еще бьются мне о лоб, не в силах найти дорогу наружу.

Иоахим услышал меня – разобрал мой хрип или прочитал мысли, не знаю.

– Не силы, – ответил он. – Я вернул себя, эльф.

Я шагнул вперед и понял, что стою, согнувшись. Я попытался вытянуть руку, схватиться за что-то, но это было чересчур сложно.

А почему бы, собственно, и не упасть?

– А сейчас, – молвил архивампир, – я верну тебя.

Как же дрянно он выглядит, стоя во весь рост… Нельзя показывать, какой ты высокий, когда рядом кого-то складывает пополам. Это невежливо. Разве этому не учат в школах? А что такое вообще школа?

Что-то заглянуло мне в лицо.

Желто-зеленая кожа, выпученные глчза. Болотная кикимора. Здравствуй…

Я понял, что больше не стою, согнувшись, а лежу. Боть охватила все тело, обняла меня, приласкала, создав противовес для разрывающей душу пустоты.

Моя рука напряглась в поисках опоры и провалилась сквозь ил.

Кикимора захохотала, заквакала. Один прыжок – и она исчезла в туман.

– Как ты себя чувствуешь, эльф? – спросил Иоахим. – Выглядишь ты неважно.

Что-то сыпалось справа от меня – очень близко. Слишком. Я знал, это рассыпается мое плечо. Оно начало гнить еще несколько недель назад, когда мы только вошли в эти болота.

Военный лекарь присыпал его порошком и велел держать в тепле. Легко сказать… Впрочем, на болоте не холодно. Ил – словно теплая постель. Ляг в него и дремли. Дремли, пока боль не отступит, пока не исчезнут мысли, пока не растворится желание вернуться домой.

Я не хочу домой.

Я ничего не хочу.

Сержант посоветовал мне присыпать плечо порохом, а не лекарским порошком. Помогло… Жаль, что у меня нет сейчас пороха.

– Ты понимаешь, где ты, эльф? – спросил Иоахим. Голос его раздавался издалека, словно далекий крик. Архивампир стоял прямо передо мной, глядя сверху вниз.

– Слышишь шаги?

Он наклонился. Но человек не может согнуться так низко, чтобы взглянуть в глаза тому, кто наполовину сгнил в болотной воде.

– Ты слышишь шаги, эльф?

Да, я их слышал. Они разбудили меня – заставили проснуться, снова вспомнить про боль и про то, что я хочу вернуться домой.

Только не сейчас.

Позже. Пройдет час, какие-то полчаса – и я усну совсем и не смогу вас видеть, ни одного, и вы не сможете увидеть меня.

– Шаги все ближе! – говорил Иоахим. – Я же сказал, что стану всесилен. Я вернул тебя в этот день, в это мгновение, которого ты боишься больше всего.

Только не просыпайся. Представь, что шаги – они где-то вдали, тебя не касаются. Это прохожий идет по мокрой от дождя мостовой, а ты спи.

Больно. Почему мне так больно?

Я не хочу вставать.

Ил чавкает и кричит, точно живая тварь. В левой руке у меня что-то зажато – что? Я не могу поднести ее к лицу, но я хорошо помню.

Парадный погон.

Добро пожаловать на смотр, эльфийский офицер.

Смех – все смеются, почему они смеются надо мной? Зачем они это делают?

Я различаю голоса орков. Их шесть. Я не вижу их лиц, но знаю каждого, смогу узнать в тысячной толпе – я навсегда их запомнил, много лет назад.

Все повторяется – это лишь страшный сон, который мне снится, и чтобы он кончился, я должен заснуть.

Я хочу спать – лечь и никогда больше не просыпаться.

Иоахим закричал.

Крик его разорвал небо и землю, ослепительным лезвием обрушился на мое тело и разрубил надвое. Я поднялся – быстро, одним движением., словно мощная волна подхватила меня и поставила на ноги.

Боль исчезла – одна пустота внутри. Энергетический столб бил в меня, как теплый проливной дождь в фруктовом саду в моем родном поместье.

Я выпрямился – мне казалось, что сотня хищных гиппопотамов прошла по моему телу и раздавила. Но мне было хорошо – так хорошо, как бывает только у себя дома.

Иоахим корчился на полу между деревянными бочками и стеллажами. Свет гнилушек падал на его фигуру, словно на небе взошло туманное зеленое солнце.

Он лежал – я стоял, поэтому я присел перед ним.

– Все кончено, – сказал я. – Прости за то, что фраза не очень оригинальная. Но герои-мужчины никогда не говорят оригинальных фраз, это привилегия женщин. Не знаю, почему, но таков уж закон жанра.

– Что произошло? – спросил Иоахим.

Голос его был едва различим – или я читал его мысли?

– Все кончилось. Ты вернешься туда, откуда пришел. И знаешь – там не так-то уж плохо по сравнению с гнилым болотом Лернея.

– Я забрал твою душу, – прошептал Иоахим. – Я держал ее в руках. Я чувствовал себя всесильным… Что же произошло?

– Не ты взял мою душу, – сказал я. – А я отдал ее. Здесь есть большая разница.

– Это слова, эльф…

– Нет. Это секрет отношений между людьми. Они крепки только тогда, если оба только берут друг у друга. И ничего не дают взамен. Как только кто-то один начинает отдавать, жертвовать собой – все, связь между ними рушится навсегда.

– Вздор, эльф… Как могут оба брать и ничего не давать? Это же невозможно… Невозможно и бессмысленно…

Его тело дернулось, и огненный столб взвился к потолку.

– Ты прав, Иоахим, – согласился я. – Бессмысленно и невозможно. Две основные характеристики нашей жизни.

Я выпрямился.

Больше мне ничего не оставалось делать. Погреб был пуст. Иоахим Владек, великий архивампир, вновь провалился в преисподнюю и уже никогда не выйдет оттуда. Тадеуш, его далекий праправнук, вернулся в свою мансарду, к стихам и мечтам, оставив свое стремление к власти. Курт Тидволл заковылял навстречу новым приключениям, но, слава богу, они меня не касались.

Было еще одно дело, которое следовало закончить, но я никак не мог сообразить, в чем оно заключается. Я поднял с пола маленький веник и аккуратно прислонил его к каменному столу, как он стоял раньше, убрал две наполовину пустые бутылки нектара, прошелся вдоль рядов полок, убедившись, что влажность и температура в погребе в точности соответствуют тем, которые необходимы для хранения.

И все же я что-то забыл, какую-то пустяшную мелочь. Я вспомнил об этом, когда уже подходил к дверям, держа в каждой руке по полупустой бутылке.

Франсуаз – ну конечно! – можно уже ее вернуть.

– Френки, – негромко произнес я.

Белое облако серы распушилось передо мной, и из него выступила демонесса. В правой руке девушка держала маленькое фарфоровое блюдце, на котором красовался кусочек масляного пирожного, в левой – тонкую чашечку травяного чая.

– … Конечно, он не хотел отпускать меня, – говорила Фран­суаз.

Она сделала маленький, изысканный глоток – такого не хватило бы даже пьяной вдрызг мокрице. Однако демоны – народ, который ценит традиции и пристойность. Поэтому, оказавшись среди своих блаювоспитанных родственников, Франсуаз любит блеснуть светскими манерами.

– Не хочу хвастаться, но Майкл и нескольких часов без меня не может. Знали бы вы, каких усилий мне стоило уговорить его отпустить меня к вам даже на пару часов. – Девушка вздохнула. – Бедняжка, наверное, уже весь извелся там один.

Облако рассеялось, и Франсуаз обнаружила, что уже пару минут оживленно разговаривает сама с собой.

Ее алые губки распахнулись, а к лицу мгновенно прилила краска.

– Майкл? – озадаченно пробормотала она.

– Может, напомнишь, какими словами я уговаривал тебя остаться? – спросил я. – На будущее.

Девушка отставила чашку с блюдцем, и они исчезли в тающем облаке серы.

– Мне надо было как-то объяснить свое появление, – смущенно пробормотала она. – Вот я и сказала, что приехала поздравить их с днем таяния лавы… Майкл, а почему это я оправдываюсь?

– Тебя толкает к этому чувство вины, – пояснил я, – которое ты боишься осознать.

Франсуаз задышала часто-часто, словно надувала самое себя, как воздушный шар.

– Надеюсь, ты передала привет от меня своим кузинам, – добавил я.

– Привет?

Девушка зарычала, как гемсивфанский крокодил.

– Кларисса, как только меня увидела, тут же бросилась собирать вещи. Хотела враз занять мое место рядом с тобой, не успела я даже с четверенек встать.

– Ты упала, милая? – участливо спросил я.

– А ты как думал, Майкл? Я грохнулась прямо в преисподнюю, пролетела шесть измерений, как мусор, который сбросили в мусоропровод с десятого этажа. Хорошо еще, не плюхнулась лицом в лаву – а так хоть костюм не сгорел.

– Рад, что Кларисса меня еще помнит… – пробормотал я.

– Уже забыла! Сейчас ее голова занята другим – ищет способ побыстрее отрастить волосы.

– Что?

– Пришлось подержать ее минут пять тыквой в гейзере. Теперь у нее на макушке только пара рожек и торчит.

– Бедная Кларисса!

– Бедным будешь ты, когда я до тебя доберусь. Ты хоть понимаешь, как я себя чувствовала? Дура дурой!

Я крайне удивился:

– А разве ты еще не привыкла, Френки?

Девушка пропустила мой вопрос мимо прелестных ушек.

– Нет большего позора для демона, чем когда тебя возвращают, как негодный товар на склад. Надо мной сейчас все смеются… Стой. – Франсуаз посмотрела вокруг. – Это же подвал, Майкл. Ты говорил, демоны не могут сюда входить.

– Могут, конечно. Здесь всего лишь погреб. Иначе как бы Иоахим смог спуститься сюда? Мне нужен был предлог, чтобы попросить тебя подождать.

– Подождать?

Слово прозвучало как разрыв артиллерийского снаряда.

Пару секунд девушка стояла, тяжело дыша, потом осведомилась:

– Ты разве не собираешься просить у меня прощения, умолять, клясться, что больше такое не повторится?

Я подошел к девушке и провел ладонью по ее лбу.

– Не иначе у тебя жар, конфетка.

Франсуаз обхватила меня руками и прижалась к моим губам. Наш поцелуй длился так долго, что я чуть было не задохнулся.

Девушка сделала шаг назад, удовлетворенно наблюдая за моей реакцией.

– Скажи, Майкл, – произнесла она, – вот тебе нравится объяснять мне всякие вещи. Толковать про человеческую психологию. Объясни. Ты только что смешал меня с грязью, а мне по-прежнему хочется целоваться с тобой. Ответь – я мазохистка? Или все женщины – дуры?

Я поставил две полупустые бутылки обратно на полку – таскаться с ними мне надоело.

– Если рассматривать вопрос с этой стороны, – сказал я, – то ты, без сомнения, ближе к садистке – и хорошо это знаешь. Не обиделась ты на меня потому, что знала – так надо для дела, я ведь подробно объяснил тебе все заранее. А притворилась оскорбленной ты для того, чтобы расколоть меня на раскаяние и услышать мольбы о прощении. И это возвращает нас к началу – к твоим садистским наклонностям.

– Ну, Майкл, умеешь же ты оскорбить девушку, – пробурчала Франсуаз. – Думаю, тебе это просто нравится. Но хватит обо мне. Я видела Иоахима, когда поднималась сюда. Он не выглядел особенно счастливым.

– Мы не сошлись во мнениях.

– Ты ни с кем не сойдешься во мнениях. Тебе слишком нравится быть умнее других. Меня, например. Ты так и не сказал мне, что дальше.

– Дальше? – Я задумался. – Гарда обещала, что на ужин у нас будет утка по-пекински. И шоколадный торт с трюфелями. Если хочешь, завтра можем поехать на выставку еди­норогов. Там будут гладиаторские бои – ты хотела участвовать.

Девушка тряхнула волосами:

– Мне приятно, что ты про это помнишь, но я говорила о другом. Иоахим повержен – каков наш следующий шаг?

Настала моя очередь трясти головой.

– Сладкая моя конфетка. Я же только что объяснил. Чего ты еще хочешь?

– Ну как же! Пророчество. Маятник судьбы. Ты сам видел, как Великая дрема кружилась над нашим миром, алчно высматривая жертвы. Как быть с этим?

Я был озадачен:

– Никак. Пророчество нахлынуло и ушло, как приливная волна. Дрема осталась Дремой, маятник судьбы – маятником. Что же еще?

– Майкл…

Девушка растерянно обернулась, как недавно беспомощно крутился на каменном полу Тидволл.

– Ведь мы так и не знаем всей правды. Почему произошли все эти события? Как получилось, что Зло пришло в наш мир? Иоахим, Карго, Тадеуш – все это только пешки, статисты в большой игре. Они сошли со сцены, но смысла всей пьесы мы так и не поняли.

– Френки, не сочти меня филистером, конечно, но мы победили, на ужин у нас утка по-пекински – это все, что нам надо знать. Какая пьеса? Какое пророчество?

– Смысл, Майкл! – воскликнула девушка. – Так много людей умерло. И еще больше могло бы погибнуть. Почему? Зачем? В чем смысл этих событий?

– Ну вот, еще одна, – вздохнул я. – И откуда у людей такое желание искать во всем смысл? Навозный шар пролетел мимо тебя, попал в соседа – вот и радуйся, не доискивайся до сути вещей.

– Я так не могу.

– Знаю. И потому сделаю тебе один подарок. Не стоило бы, учитывая, как коварно ты пыталась заставить меня почувствовать себя виноватым, – ну да ладно.

Франсуаз весело улыбнулась и повисла у меня на руке. Я повел девушку в глубь погреба.

– Хотты были не самыми лучшими людьми в мире, – сказал я. – Но они сумели познать то, что оставалось неведомым другим народам. Например, именно они придумали рецепт великого штруделя гномов – божественного лакомства, за одну крошку которого любой гурман отдал бы полкоролевства. К сожалению, эта тайна, как и другие, погибла вместе с империей хоттов… Однако… – Мы обошли алтарь и теперь находились с другой его стороны. – Хотты верили, что во всех событиях мира таится промысел Великих Небес. Им казалось, что вся Вселенная пронизана нитями, на которых кто-то играет, словно на струнах. Ты хочешь узнать, в чем истинный смысл пророчества? Подойди и спроси.

Франсуаз неуверенно обернулась, потом ее губы сжались, и демонесса уверенно сделата два шага вперед.

– Отвечай, – резко приказала она, – В чем был смысл всего этого.

Пространство раскрылось перед красавицей двумя створками, точно деревянные ставни. Из образовавшегося окна на нас с хитрой улыбкой взирал книжник хоттов.

– Ты? – удивилась Франсуаз.

– А чего такого? – ответил старик – Камень мой разрушили. Не буду уточнять кто. Хотя глаза эти, бесстыжие, прямо сейчас перед собой вижу. Вот и пришлось другую работу искать. А в моем возрасте переучиваться не так-то просто.

– Я не думала… – пробормотала девушка.

– Думай чаще, – отрезал книжник. – Авось лучше получаться будет. Так чего: будем ответ небес слушать или лясы точить?

Франсуаз притихла, старик строго посмотрел на нее сверху вниз – а окошко его открылось повыше человеческого роста, – пробормотал: «То-то же» и распахнул большую старинную книгу, во все стороны топорщившуюся закладками.

– Почему солнце по утрам встает. – он проводил пальцем по страницам указателя. – Почему утка плавает. Почему бутерброд падает маслом вниз. Ага! Вот оно.

Он изловил соответствующую закладку и открыл книгу.

– Слушай же, демон неразумный. Аки во времена оные живал на земле человече именем Сальваторе. Бываша он муж злобный и зело богомерзкий… Тьфу ты!

Книжник досадливо сплюнул и отложил книгу.

– Словом сказать, был он обормот, каких мало. Водку пил – не закусывал, наркотики продавал, пистолет чистил от силы раз в месяц. Небеса Великие на него-то сверху – глядь! Нехорошо, думают. Вот наказать его и решили. В этом и промысел, демон неразумный.

– Это ты не на ту страницу смотрел, – сказала Франсуаз. – Кто такой Сальваторе? Я его и не знаю.

– Вы, девочка, меня не учите. – Книжник погрозил демо-нессе пальцем. – Сальваторе Модеста – здесь сказано, что он был одним из охранников Генри Лэндора. Сама же ты его и убила там, на горе.

– Нет, – Франсуаз засмеялась, – я не об этом спрашивала! Этот твой Сальваторе – мелкий бандит, он заслуживал смерти, но речь-то о другом. Я говорю о пророчестве, о маягшике судьбы.

– Что за молодежь пошла! – вздохнул старик. – Ничего не понимают Нет, в наши дни девушки были скромнее… Платьев, которые уже у пупка заканчиваются, не носили Говорю же: предсказание, маятник, появление Великой дремы и прочие знамения – все было, чтобы наказать охламона ентого, Сальваторе.

– Но такого не может быть! – воскликнула Франсуаз. – Если небеса хотели наказать простого гангстера – все можно было сделать проще. Он мог арахисом подавиться и умереть. А вместо этого – мироздания раскалывались надвое, древнее зло проснулось в своей могиле. Слишком сложно, старик, чтобы покарать одного мелкого преступника.

Книжник хитро улыбнулся.

– Для Великих Небес, – произнес он, – и то и другое одинаково просто.

Где-то под нами шумела подземная река.