Первый министр почти сразу же оценил ситуацию. Он еще до нового года посылал своим агентам инструкции в Мадрид, чтобы они дали понять испанскому правительству, что поддержка «мятежников» во Франции спровоцирует новую волну оказания помощи восставшим каталонцам. И еще неизвестно, какая сторона окажется в выигрыше. Кроме того, в своих инструкциях кардинал якобы нечаянно указал, какие из фрондеров-генералов им подкуплены. Соответственно, их словам не следует верить. В конечном итоге Мадрид в лице своих послов Фуэнсальданьи и Писарро пока отказался от союза с фрондерами, без конца менявшими свои позиции.
Между тем парижский коадъютор неожиданно получил тайное известие, что командующий французской армией в Германии генерал Тюренн готов перейти на сторону Фронды. В марте армия Тюренна стояла у берегов Рейна, и он не спешил заявлять окончательно о своем решении лишь потому, что предварительно желал заручиться полной поддержкой своих командиров. Но армия не последовала за генералом. Тюренн был вынужден бежать в ландграфство Гессен-Кас-сель и пересидеть там бурю, разразившуюся над его головой.
В итоге, как заметил Ларошфуко, «и парламент, и народ, истощенные непомерными и малооправданными издержками и не доверяя почти в равной мере как способностям, так и благонадежности большинства своих генералов, вскоре после этого получили прощение короля».
В конце марта парламент вступил в переговоры с испанским послом Писарро, но только для того, чтобы передать предложение о мире королеве и правительству. Мадрид догадывался, чего еще можно ждать от Мазарини и кто сейчас выигрывает. Президенты парламента Моле и де Мем лично отправились с испанскими предложениями в Сен-Жермен.
Анна Австрийская приняла послов, однако не с тем, чтобы обсудить предложения Испании, а чтобы договориться об условиях примирения с парламентом. Именно на этом настаивал находившийся тогда в соседней комнате Мазарини. Парламентарии были обескуражены. Не раз переговоры оказывались на грани срыва. Но королева и первый министр твердо стояли на своем. Старик Моле даже потребовал прекращения переговоров…
Все же стороны договорились – деваться было некуда. Было решено собраться в Рюэле для решения всех проблем. Парламент направил туда депутатов, а от имени двора туда лично поехал Мазарини. Кардиналу уж очень хотелось почувствовать себя триумфатором. В жизни так мало бывает подобных моментов! А некоторые люди их вообще лишены. Джулио, таким образом, можно назвать счастливчиком – на его счету подобных минут в жизни было немало. Своим присутствием конференцию в Рюэле почтил и герцог Орлеанский.
Наконец, 1 апреля 1649 года долгожданный мир был заключен. При этом каждая из сторон не чувствовала себя побежденной. Джулио Мазарини – оттого, что парламенту пришлось отказаться от своего требования отставки первого министра и в течение восьми месяцев он не имел права собираться на совместные заседания. Парижский парламент – оттого, что была практически восстановлена довоенная ситуация и Мазарини пришлось примириться с невозможностью силой взять обратно уступки, вырванные у правительства в 1648 году. А в сущности, ни королева, ни парламент, ни группировка фрондеров во главе с Гонди не были удовлетворены условиями заключенного соглашения. В результате из политиков на тот момент выиграл по-настоящему лишь один человек – принц Конде.
Триумф длился недолго – всего лишь несколько минут. Затем пришло отрезвление. Кардинал Мазарини уже на следующий день после заключения мира отчетливо представлял себе, что в скором времени гражданская война может разгореться столь сильно, что все пережитое им до сих пор покажется ничем по сравнению с предстоящими трудностями.
Сомнительная передышка
«Один из величайших пороков человеческих состоит в том, что в несчастьях, постигших их по их же собственной вине, люди, прежде нежели искать средства от бед, ищут, как бы оправдаться; зачастую они потому-то и находят эти средства слишком поздно, что не ищут их вовремя», – писал Поль де Гонди после заключения злосчастного, по его мнению, мира. Он писал о себе самом и своей партии. В те дни парижский коадъютор также заметил: «Те, кто думает, что вождь партии является ее господином, не понимают, что такое партия».
Воистину он был прав, ибо тогда ему мало что удавалось сделать. После 1 марта группировка Гонди, не имея реальной военной силы и лишившись поддержки парламента, занимала выжидательную позицию. В этой клике только ее вождь предвидел результаты мирного соглашения. Когда герцогиня де Бульон спросила у посетившего ее с визитом коадъютора:
– Кто мог это предвидеть? Разве подобная мысль хоть однажды приходила Вам в голову?
– Нет, сударыня, я не предполагал, что парламент заключит мир нынче, но я предполагал, что если мы предоставим ему свободу действий, он заключит его на дурных основаниях; я ошибся только в сроке, – ответит тот.
Тем не менее Гонди не считал заключение мира концом борьбы. Ему и другим оппозиционерам еще было на что рассчитывать. Война сразу никогда не утихает, тем более при таком компромиссе. Передышка наступила, но весьма сомнительного свойства.
В литературе общепризнано, что еще вся вторая половина 1649 года относится к этапу парламентской Фронды. Во время относительного спокойствия на небосклоне Франции стали вновь собираться тучи, предвещавшие новую грозу. Постепенно возникали обстоятельства, приведшие к еще более ожесточенному этапу борьбы против укрепления абсолютной власти монарха и его министерства – Фронде принцев. Но принцы еще не создали своей прочной партии, не разобиделись на королевскую власть и Мазарини окончательно, что могло стать поводом для новой драки.
Пока что парижский коадъютор старательно посещал всех именитых людей Франции. В беседах с ними он не казался побежденным и замечал, что и теперь «парламент нетрудно подстрекнуть и воспламенить». Но что реально чиновники могут еще сделать?
Несмотря на заключенное соглашение, ни сам Париж, ни его разношерстный люд не были окончательно усмирены. Голодные дни осады только усилили ненависть к первому министру, который все еще надеялся на лучший исход дела. «Мазарини хотел уморить Париж голодом» – эта мысль была прочно усвоена столичным плебсом и лавочниками. Не способствовал голод и улучшению отношения к Анне Австрийской, принцу Конде и другим аристократам. Только малолетнего Людовика XIV считали жертвой и не трогали.
В Париже по-прежнему в огромном количестве продолжали распространяться «мазаринады», приобретавшие еще более едкий привкус. В них доставалось уже не только Джулио, но и самым знатным людям королевства. Последние возмущались, а Мазарини, уже достаточно привыкший к своему положению, старался не обращать внимания на это. Он только избегал без охраны показываться на улицах столицы. Но аристократы злились, и виновником своих бед считали первого министра, подставившего их под удар.
Для дальнейшей политической борьбы эти ослаблявшие позиции Мазарини обстоятельства приобрели немалое значение. Но в новых схватках Парижский парламент уже не был способен играть роль лидера. Не из-за якобы понесенного им поражения, а потому, что его социальная программа и его половинчатое поведение обнаружили свою неэффективность. Перейти от контроля за властью к взятию власти в свои руки неразрывно связанный с существованием монархии и трусоватый парламент был не в состоянии.
Теперь политическая борьба между властью и парламентом, утихшая в столице, продолжалась в провинциях. Затяжные вооруженные конфликты возникали там, где после упразднения интендантов развернулась борьба за власть между местными парламентами и губернаторами – в Гиени и Провансе. Парламенты столиц этих провинций – Бордо и Экса – рассчитывали на сочувствие горожан, части мелкого дворянства и крестьян. На стороне губернаторов выступали большинство дворян и крупные дельцы, настроения которых выражали соперничавшие с парламентами муниципалитеты. Провинциальные магистраты во многом копировали своих парижских собратьев. Они также приобрели популярность своими выступлениями за снижение налогов. Но все же эти движения проигрывали по сравнению с конфликтами в столице. Борьба имела вялотекущий, спонтанный характер.
Джулио Мазарини после перенесенных тревог и в ожидании новых потрясений относился к движению в провинции достаточно спокойно, понимая, что эхо парламентской Фронды надо просто пережить. В провансальских и гиеньских событиях его правительство занимало позицию посредника и не вполне доверяло своевольным действиям губернаторов-аристократов.
В конце концов депутация от парламента Бордо явилась в Париж урегулировать возникшие проблемы непосредственно с королевой и ее правительством. Тут проявились еще долго владевший умами всех без исключения французов традиционализм и легитимизм. Вместе с тем тираноборческие идеи уже появились, ведь монархомахи во Франции существовали со времен Религиозных войн второй половины XVI века. Но они имели большей частью привкус религиозного сектантства.
На заседании Королевского совета Конде, втайне готовившийся к схватке с Мазарини и заботившийся о своей популярности в народе, заступился за жителей Бордо. Анна Австрийская и кардинал приняли сторону губернатора. Конфликт потихоньку разрастался. В среде парижских магистратов вновь стали раздаваться голоса о необходимости проведения совместного заседания всех палат парламента.
Тогда Джулио пришлось более решительно взяться за урегулирование конфликта в провинциях. В августе 1649 года ему удалось с помощью некоторых уступок, в основном финансового характера, на время восстановить мир в Провансе. Он не позволил губернатору довести до сдачи блокированный им Экс.
В Гиени Мазарини, напротив, открыто встал на сторону губернатора, поскольку твердо знал, что губернатор – его сторонник с июля 1649 года. Правительство с подачи кардинала отдало распоряжение о роспуске бордоского парламента. В результате здесь военные действия затянулись. Поэтому по прованскому образцу 26 декабря того же года Мазарини, тогда готовившийся к борьбе за власть с принцем Конде, предпочел пойти на выгодные для парламента условия мира.