Как бы ни были привлекательны эмоции, владевшие сильными мира сего три столетия назад, хотелось бы в заключение подчеркнуть другое: явное несоответствие, которое переходит из работы в работу. Роман с Мотрей, почему-то, как аксиома, считается преддверием и причиной доноса Кочубея. Между тем эти события разделяло более двух с половиной лет, весьма драматичных для судеб Украины и России. Мотря за это время успела выйти замуж за близкого Мазепе человека — генерального судью Василия Чуйкевича. Он был не просто старшиной, но бывшим дворским Ивана Степановича, возведенным им сперва в звание регента генеральной войсковой канцелярии, а потом уже генерального судьи. Кстати, Чуйкевич не покинет гетмана вплоть до Полтавской битвы. Так что причиной казни своего отца Мотря ни в коем случае не была. И разум от горя она не теряла, но наоборот — разделила судьбу своего мужа и была отправлена Петром в 1710 году в Сибирь (несмотря на «реабилитацию» своего отца), где, по-видимому, и умерла. Вот такой печальный конец, но совершенно иной, чем у Пушкина.
Глава 11Триумф перед крахом
В январе 1705 года Мазепа в сопровождении генерального есаула Ивана Скоропадского, десятка войсковых товарищей и многочисленной свиты снова прибыл в Москву. Его ждали, к его приезду готовились. Еще с Нового года запасали продовольствие, корма и припасы. Во время своего пребывания в столице гетман много раз бывал на пирах у Петра, беседовал с его окружением.
С каким настроением Иван Степанович ехал в Москву? Скорее всего, с неважным. Неудачное сватовство, разрушившее внезапно вспыхнувшие надежды на личное счастье, открытая ссора с Кочубеем — своим давним врагом, с которым он, как прилежный ученик Макиавелли, много лет пытался искренне дружить. Да и перспективы Северной войны, о которой только и была речь в Москве, Мазепу не слишком привлекали. В поляков, как союзников, он не верил и только смутно надеялся сохранить за Гетманщиной Правобережье.
Иван Степанович лучше, чем кто-либо из петровского окружения, представлял все сложности союза с Августом. Резиденты Мазепы доносили из Польши, что зимовка «саксонских войск»[470] в коронных областях вызвала «великое роптание» со стороны шляхты. Польские паны, по выражению современника, толпами вместе со своими женами и детьми переходили в ряды шведских сторонников[471]. Те же, кто оставался верным Августу, требовали от Мазепы и Петра возвращения Белой Церкви и усмирения правобережных жителей. В частности, коронный гетман Любомирский жаловался на Самуся, занявшего староство Богуславское[472].
В конце марта к Мазепе от Любомирского прибыл пан Радзиевский. Он требовал возвращения Правобережья[473]. Согласно инструкциям Головина, гетман отговаривался сложностями военного времени, тем, что возвращение Белой Церкви вызовет бунты среди местного украинского населения, особенно теперь, когда в Речи Посполитой и так неспокойно, а король находится в походе[474].
Планы самой военной кампании постоянно менялись, что, конечно, также раздражало Мазепу. Первоначально планировалось, что казацкие войска соединятся с саксонской армией в районе Киева и направятся в Литву и Лифляндию. Петр тоже должен был идти на соединение с Августом или осаждать Ригу[475]. Но в мае Головин передал указ Мазепе идти с войском к Брест-Литовскому, чтобы по дороге разорять маетности Потоцких, сторонников шведов. Казаки должны были, в частности, забирать весь скот и отсылать его в расположение царских войск[476]. Это распоряжение еще не успели принять к исполнению, как царская грамота оповестила о новой диспозиции. Теперь Мазепа должен был выслать три тысячи казаков к Полоцку на соединение с русской армией, а сам с 30 тысячами перейти Днепр и вступить в Польшу «прошлогодним путем», а не идти к Брест-Литовскому, как думали раньше. Имения Потоцких предписывалось разорять всеми мерами, не щадя ни жилища, ни имущество, ни людей[477]. Чуть позже маршрут движения гетмана был уточнен: на Львов, а затем к Сандомиру, «поспешая»[478].
В конце мая Прилуцкий и Киевский полки во главе с полковником Дмитрием Горленко направились в Литву и в июле были уже под Вильно[479].
Сам Мазепа 24 июня с войсками переправился через Днепр[480]. Он мог выступить еще месяц назад (согласно первоначальному плану, идти следовало «по первой траве»[481]), но направлявшийся вместе с ним русский отряд под командой Неплюева оказался неготовым к походу[482]. Левобережье гетман покидал с тяжелым чувством. В крае было неспокойно. Недовольство населения в связи с тяготами войны росло. Еще в первый год Северной эпопеи Мазепа подал Петру жалобу на притеснение «малороссийских жителей» от русских полков[483]. Стал ощущаться и серьезный экономический ущерб из-за нужд военного времени. Так, царский указ предписывал закупать в Чернигове, Нежине и Переяславе хлеб по самой низкой цене на три года. Любые попытки купцов перекупить хлеб для винокурения строго пресекались, что сильно подрывало доходы как мещан, так и казаков[484].
К тому же снова началось своевольство запорожцев. Мазепа писал Головину о своем давнем недруге Косте Гордеенко: «Запорожцы ни послушания, ни чести мне не отдают, что имею с теми собаками чинити? А все то приходит от проклятого пса кошевого… Для отмщения ему разных уже искал я способов, чтоб не только в Сечи, но и на свете не был, но не могу найти…»[485] Часть запорожцев была направлена для службы в новую строящуюся столицу Петербург. Губернатором там был Ментиков, и с марта 1705 года у Мазепы начинается активная переписка с ним о запорожцах, которые самовольно покидали службу. Как хорошо известно, условия для работы в холодном, сыром, болотистом климате будущей Северной столицы были крайне тяжелыми, особенно для выходцев из южных степей. Но и попали-то запорожцы в Петербург не случайно, а в результате своих постоянных своеволий.
Проблема эта, видимо, имела большое значение, так как адмирал Головин тоже писал Мазепе о бегстве запорожцев из Петербурга[486]. Для гетмана эта ситуация стала очередной серьезной головной болью. Поймать беглецов он мог. Но как их отправить обратно в Петербург? Под охраной своих казаков? Бессмысленно. Иван Степанович в послании к Меншикову объяснял, что нельзя запорожцев отсылать с украинскими конвоями — те все равно дадут им сбежать, так как «ворон ворону глаз не выклюет»[487]. В самом же Запорожье летом опять заговорили о союзе с Крымом[488]. Правда, Мазепа не слишком верил в возможность похода татар и запорожцев. Как он с оттенком презрения писал о сечевиках Меншикову, «набрехавшися губами», запорожцы на самом деле ничего делать не будут. Его осведомители из Запорожья тоже подчеркивали: у нас не всегда то случается, что на радах говорится, и теперь ничего из того не выйдет, так как уже почти все войско кто по соль, кто на рыбалку с Сечи разошлось[489]. Несмотря на эти успокоительные заявления, на границе с Украиной шли открытые приготовления крымского хана и турецкого султана, которые намеревались совместно с запорожцами выступить в поход на украинские города[490].
Кроме того, кошевой атаман Костя Гордеенко (тот самый, которого Мазепа с Головиным мечтали уничтожить) заявил о желании запорожцев иметь границу между Россией и Турцией не по Днепру (о чем шла речь на переговорах Украинцева в Константинополе), но по Бугу[491]. В Запорожье была послана царская грамота, требовавшая от казаков ни в чем не препятствовать работе межевой комиссии. Посланец Мазепы, прибывший в Сечь с этой грамотой, убеждал запорожцев, что установление границы с Турцией делается исключительно «для их же добра и всего малороссийского народа». За это кошевой Гордеенко «своими руками мало не до смерти перначом убил» посланца гетмана[492].
В поход Мазепа выступил с немалой помпой. С ним шли 40 тысяч казаков и 15-тысячный отряд Неплюева, который был «под генеральным командованием ясновельможного его милости пана гетмана». Войско сопровождали 23 пушки и 11 тысяч возов. Очевидец событий так описывал передвижение полков Мазепы: «Первым идет полк Фастовский Михайлов, он и место для табора выбирает, и встает на передней страже. Потом идут полки войска компанейцев и сердюков. Потом идет ясновельможный его милость пан гетман. Перед ним носят булаву, над ним бунчук с немалым и пристойным сопровождением. Потом идут городовые полки линией и на флангах. Пехота как московских полков, так и полк пеших сердюков идет с пушками, амуницией и табором, в резерве идут два полка, то есть Самуся и Искры; и так стоят в резерве. Потом идет группа Неплюева или на фланге, или сзади». Очевидец также отметил, что двор гетмана, и то, как он шел в поход — с серебряной посудой, шатрами, конями и прочим, — «во всем может равняться с королевским»