Словно были роскошные апартаменты,
и вот – коммунальная квартира!
А всё, что с тех пор мы творим –
Все сказки, все статуи, все книги за тысячи лет –
Только попытка вернуться из хаоса в первозданную структуру,
Рассыпанные стекляшки калейдоскопа
сделать опять витражами,
которых давно нет,
Россыпи смальты вернуть в мозаику,
которую сами же раскидали сдуру.
А вместо этого,– сотворяем всё больше и больше хаоса,
Уступая короткому разрушающему практическому уму.
Так может, надо каждому, кто видел этот собор,
хоть что-нибудь вылепить, нарисовать, написать,
или хотя бы просто жить радостно?
Радостно… Вопреки всему.
* * *
«Морское сраженье» – помпейская фреска.
(На синем – движенье особенно резко!)
И длинные узкие вёсла триремы
Рассеяли пену по волнам Тиррены…
А город – лишь фон описаний в романе:
И нынешним утром – всё в том же тумане...
ТЕНЬ РЕНЕССАНСА
(отрывок)
...И вот – переплелись мечта и шарлатанство,
И святость с подлостью гуляли по земле
В обнимку – не разнять! – как ханжество и пьянство,
Как свиньи в небесах, и агнец на столе…
И вот – нашёлся тот, кто (запросто ли?) сможет
На завтра и вчера со стороны взглянуть,
Кто истину, враньё, и парадоксы сложит
Все вместе, какова бы ни была их суть!
Кто «он»?
Да, мой двойник.
Он призрак персонажа,
Которого никто не произвёл на свет,
Он может быть шутом, матросом, стряпчим, пажем,
Художником… Или – трактирщиком… (Но нет:
Трактирщик не пройдёт). Пусть будет чёртом даже,
Монахом, наконец – он всё равно – поэт…
Сквозь стены, сквозь тряпьё он наблюдает время,
А сам – вне времени – зато повсюду вхож,
И сущность смеха он, и мусор всех полемик,
Он всех религий бред, всех философий ложь!
Он их – из рукава – как фокусник – и мимо:
Ведь он переживёт их все, в конце концов,
А с ним – Бокаччио, шутник неутомимый,
И Микельанджело, не слазящий с лесов,
Где тряпки всех сивилл, и всех пророков рожи,
В капелле с потолка копчёного висят,
Где в том углу «Суда», чёрт (на меня похожий!)
Из лодки грешников веслом сгоняет в ад.
А если выпала свободная минута,
Он, в меру вездесущ, мастеровит и лих,
Льёт бронзу в мастерской с лукавым Бенвенутто,
Лоренцо Пышному нашёптывает стих,
И в траттории он сидит с Маккиавелли,
И хлещет кубками иронию: ведь он
Знал, что «Властитель» есть издёвка, в самом деле
Вполне пригодная для будущих времён.
Теперь мы скажем «стёб»...
9 января 2006
ВОЗВРАЩЕНИЕ ОСЕНИ
Никуда не хочу. Взять собаку – и в лес.
Все столицы не стоят парадов и месс.
Не пойду, даже если там кто-то воскрес,
Да к тому же до пасхи,
Столько долгих недель, столько дней и часов!
Лето, запертое на длинный засов,
Не подаст ни один из своих голосов!
И не сменятся краски:
Чёрно белое фото январского дня
Этой скудостью цвета доводит меня!
И закат этот жёлчный, без искры огня –
Ни причин нет, ни следствий...
От кружения улиц глупей и балдей.
Хаос окон, прохожих, витрин и блядей...
Разве в Лувр заглянуть? Но от очередей
Я отвык ещё в детстве...
Никуда не ходить, Ни на ком не скакать,
Лучше пусть по странице проскачет строка
И уздечку под лавкой не надо искать –
(Тоже связано с риском
Потерять ни за что ариаднину нить) –
Лучше Дилана Томаса переводить
И болтать о Багрицком...
Вместо этой, к нам не добежавшей зимы, –
От Урала или из Бретани? – из тьмы
Осень вновь возвратилась, увидев, что мы
Без неё в этот вечер,
Пригрозивший нам стать ожиданьем Годо,
Пропадём в гаммах ветра от верхнего «до»:
Ни к чему ни снежок, ни бутылка бордо...
Нет, от зимности лечит
Если уж не весеннее уханье сов –
Только арлекинада осенних лесов,
Только тень растворённых в листве голосов,
Только поздний кузнечик.
11 января 2006.
ЭТО ВАМ НЕ TEATР…
Весь мир – театр, а люди в нём – актёры…
В. Шекспир
Нет, Шекспир не бывал в Вероне -
Предрассветную альбу он слушал
В белых ивах на узком Эйвоне,
В птичьем свисте сплетённых верхушек...
И пускай перед входом в &;aquo;Глобус»
Ждут толпой кареты и кони –
Он то знал – балаганная глупость:
Лишь на сцене бывал он в Вероне.
А на сцене полно железа![1]
Подсказал, не иначе, призрак,
Чтобы всех актёров зарезать
И прикончить датского принца.
Королевские пьянки жутки,
В чёрных скалах пенится море...
Вот опять балаганные шутки:
Не бывал он и в Эльсиноре!
И на Кипре он не был тоже.
Кто же, спутав орла и решку,
О придушенной дочке дожа
Напридумал ему в насмешку;
Всё наврав от слова до слова,
Не в угоду ль его лицедеям,
Взял – и Ричарда Никакого
Описал отменным злодеем?
Кто ж виной тут? Кто знает! То ли
Сэр Фальстаф[2], лишённый обеда,
То ли две-три роли без соли,
То ли хроники Холлиншеда?[3]
Но ведь есть же терпенью мера!
И не хочет он быть в ответе
За тупой полуслух-полуверу,
Что и вовсе не жил на свете…
Нет, уж тут хватили мы лишку:
Эту Смуглую Леди Сонетов[4]
Не сыграть актёру-мальчишке,
Не придумать её поэту!
Лондон, всё выводит на площадь,
Но его трагедию спрятал
За коптящие пляски плошек
В размалёванный тёмный театр…
Что ж, – опять балаганная глупость?
Тут не сцена вам на балконе!
Ведь недаром у входа в «Глобус»
Ждут толпой кареты и кони!
Этот «Глобус» – как глобус…
Точней – весь мир:
За кулисами вечные споры
О ролях,
Задник с небом протёрт до дыр,
А статисты лезут в актёры…
И среди калибанов
себя чувствуя лишним,
(Иссякает терпенью мера!)
На чужом островке, никогда не бывшем,
Переломит свой жезл Просперо…[5]
КАЛЕЙДОСКОП
Трубка. Горстка мелких стёкол. Зеркала.
А увидеть все узоры – жизнь мала.
Поверти – разбудишь пеструю метель…
Осыпается рождественская ель,
Но, как свежая, игрушками полна
Древа Мира примитивная модель.
Мне сквозь ёлку вдруг привидится весна,
Мне аукнется в лесу собачий лай,
А кому-то не игрушки – ордена…
Что ж, играй, трубач предвечный, ты играй,
Дуй, архангел, в ту дурацкую трубу,
Нагуди-ка разным – разную судьбу!
Сам не зная, как звучать какой судьбе,
Предназначит ли он Штрауса тебе,
Или Верди вдруг завертит пёстрый сон,
Или Вагнеру ты тяжко обречён?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но юргой – из азиатской пестроты –
Чьи-то судьбы, да спалённые мосты,
Но случайность на случайность, – лоб об лоб –
И встряхнёт, и повернёт калейдоскоп,
И со звоном полетят стекляшки дней,
Как шестёрка перепуганных коней…
Что ж, крути, но гнать карету не спеши:
Ну а вдруг мелькнёт портрет моей души?
И хоть век ищи, стекляшками звеня,
Не вернуть тебе вчерашнего меня…
* * *
Под ногой ветки потрескивают как в костре в эту погоду:
Роща кажется жутко сухой! Будто отдали морю всю воду
Эти вечнозелёные дубы, которые приютят
хоть сойку, хоть белку,
И узловатые эти сосны… (помнишь, в «Острове сокровищ» – те, синие
На прибрежном песке, под которыми кокнул кого-то Сильвер?)
Не от их ли колючего нрава хоть какую-то взял я безделку?
Плюхает тихий прилив. У кромки, песчано и мелко.
Песочный дворец, построенный малышом, терпит головомойки…
А при отливе песок опять серебрист, да и волны притихли.
Только скалы – как скалы… Упрямство моё – не от них ли?
А диковатость? От диких камней
какой-нибудь здешней постройки?
Видишь, куски синевы у неба крадут вороватые сойки?
Кузины сорок-воровок, (и не менее склонные к сварам)
Даже ангелы привыкли к их кражам: что взять, мол, птицы!
Ведь всё подберут: огрызок яблока, осколок неба, или крошки пиццы.
Наша тяга к небесному – не из ихней ли краденой синевы струится?
Ну а тяга к воде, когда плечи на берегу охватывает жаром?
Ну конечно: море – прародина, (Кровь солона недаром!)
И хоть в незапамятные времена
изгнали нас из воды, как из Флоренции Данта,
Но память рыб, осьминогов, каждой актинии, любой черепашки,
Даже память планктона и та спрессована у нас в черепушке!
Море! Ведь то, что не терпит наша натура неволи – не от него ли?
Даже облака при всём разнообразии, кажутся банальней ваты,
От того, что какие-то новые, не верёвочные, не живые ванты
У швертботов, вытащенных на пляж,