Мне было пятнадцать лет, я учился в девятом классе, а Рейн в десятом. В другой школе, хотя моя школа была прямо напротив Технологического института, на территории которого жил Рейн с матерью. Общий знакомый передал мне приглашение Рейна зайти. Были морозные зимние сумерки. Было интересно отыскивать жилье Рейна — меня всегда интриговали эти города внутри города, вроде городка Техноложки, куда просто так, без приглашения, не зайдешь. Рейн встретил меня в полосатой пижаме и принялся реветь стихи. Свои? Багрицкого? Тихонова? Не помню. Помню, что первоначальное смущение сменилось восторгом. Помню, что, уйдя от Рейна, я, несмотря на уже вовсе сильный мороз, пошел не сразу домой, а в сторону Фонтанки. На другой стороне улицы стыл странный петербургский монумент — периодическая таблица элементов во всю стену Палаты мер и весов
Все это было въявь, и даже
у основания оно схватилось
кольцом из цвета — жидким и густым.
В нем яблоко плескаться начинало,
колебля воздух и вращая стол.
Народный поэт
Бродский когда-то подхватил ласковое семейное имя Уфлянда, Волосик. Месяца за два до смерти, позвонив мне, чтобы прочитать очередную уфляндовскую эпистолу в стихах, он потом спросил по-экзаменаторски: "А что у Волосика самое главное?" Ну, по этому предмету я и сам бы мог его проэкзаменовать: "Рифма, конечно!" За свой ответ я заслужил у Иосифа пятерку. (Кстати сказать, я сейчас ясно вспомнил, как за несколько лет до того мы говорили о рифме и согласились, что у Мандельштама и Ахматовой рифмы слабоваты.)
Отсутствие талантливой рифмы может компенсироваться другими элементами стиха, но неповторимо естественная лирическая интонация Уфлянда прежде всего определяется музыкой созвучных строчных окончаний. Что такое талантливая рифма, прекрасно объяснил американский поэт Миллер Виллиамс. Как ни странно, поскольку рифмованных стихов в Америке теперь почти не пишут. А может быть, ностальгия по рифме и помогла ему найти точное определение. Он сказал примерно следующее: лучшая рифма — это оригинально и глубоко рифмующиеся слова, но при этом именно те слова, которые в данном контексте были бы самыми лучшими, если бы и не было необходимости рифмовать.
Слова "семья" и "земля", "занял" и "глазами" — качественные, фонетически крепкие и, я бы даже сказал, фонологически оправданные рифмы. Но поразительную естественность и красоту они придают финалу лирической поэмы Уфлянда, потому что они были бы лучшими здесь словами, Даже если бы рифмы были не нужны:
Когда накрыта спящими земля.
Когда я сплю.
Когда я угол занял.
Когда трамваи спят.
Трамваем спит семья.
Трамваи спят с открытыми глазами.
Однажды Уфлянд рассказывал, как он написал эту поэму. Проснулся после веселой ночки у приятеля. Особенность приятельской квартиры (мне тоже приходилось там ночевывать) состояла в том, что она была докторская и находилась на территории психиатрической больницы на Удельной. Станция Удельная, северная питерская окраина, вторая остановка от Финляндского вокзала. Надо было возвращаться в город, но оказалось, что после вчерашних безумств денег на электричку ни у Уфлянда, ни у собутыльников не осталось. Просить взаймы у обитателей скорбного дома было бы странно. Уфлянд пошел в город по шпалам. Поэма стала сочиняться на Удельной, а закончилась при подходе к Финляндскому вокзалу. Всякий, кто ходил по шпалам, знает тайну шпалоукладочного алгоритма — расстояние между шпалами всегда меньше размаха шага, а расстояние через шпалу всегда больше, какого бы размаха ни были шаги пешехода. Нервный, то и дело сбивающийся с ровного ритм звучит в сложенных по дороге стихах.
Одними
лишь облаками день тогда грозил,
что много сил у них отнимет.
Тревожны были эти облака
от верха белого до низа медного
от солнца.
И усердно, как блоха,
в них суетилось что-то незаметное.
Антон подумал: "Это вертолет".
А возвращаясь, передумал: "Лебедь"…
И утренние облака над Выборгской стороной, и еще не проснувшийся трамвайный парк, и легкое юношеское похмелье, и мысли о любви, вся живая жизнь непосредственно превращалась в чистейшую лирику. Будничное ленинградское утро, имевшее место сорок лет тому назад, будет жить в русской поэзии так же долго, как полное мороза и солнца утро Пушкина, как темно-синее утро в заиндевевшей раме Бродского.
В начале перестройки Уфлянду как-то пришлось читать стихи перед митингующей молодежью на Владимирской площади в Ленинграде. Рядом с митингом дежурили милицейские автобусы. Увидев, что молодежь хохочет, милиционеры стали высовываться из окон автобусов, и смех милиции слился со смехом прогрессивной молодежи. Действительно, Уфлянд один из самых смешных авторов и юмор его прост, то есть самой чистой пробы, такой, что веселит и нобелевского лауреата, и постового милиционера. Сергей Довлатов назвал когда-то свой очерк об Уфлянде "Рыжий". Это верно почувствовано, юмор Уфлянда — гениальная словесная клоунада.
Не совсем удачно только название, потому что Чаплин не был рыжим, не носил рыжего парика. А талант Уфлянда именно чаплинский — его тексты интегрируют смешное, философичное и лирику.
Кстати сказать, никто в русской поэзии не использовал образ интеграла так лирично, забавно и мудро, как Уфлянд. (У Блока дышащий в стальных машинах интеграл — вычурный и безжизненный образ.) Уфлянд пишет:
Народ есть некий интеграл
Отдельных личностей, Которых
Бог не зря собрал
В таком количестве.
Это четверостишие является кратким прологом к большой стихотворной драме "Народ". "Народ" — совершенно уникальное полифоническое произведение, где голоса улицы звучат с такой же естественностью, как у Блока в "Двенадцати" ("Эх, распустилась молодежь. Куда, Россия, ты идешь!" — "Она идет вперед, папаша, Россия дорогая наша").
Я не знаю, дадут ли по нынешним временам какую-то награду или звание Уфлянду по поводу его 70-летия, но, по-моему, он и так, по самой сути своей, подобно Блоку или Бродскому, чьи имена сами собой возникали в этом тексте, народный поэт России.
P.S. Солженицын сочувственно пишет о неизвестном ему молодом поэте Уфлянде в конце второго тома "Двести лет вместе" как выразителе еврейского отношения к России. ""Россия отражается в стекле пивного ларька"… И ведь верно!., вот ужас". Он читал пересказ "Прасковьи" Уфлянда в самиздатском документе и не знал, что у Уфлянда все наоборот. Уфлянд не обличает распад русских нравов извне, он сам из тех, кто терпеливо выстаивает очередь к пивному ларьку, и его строки о пивном ларьке ("Но отражается Россия, как в зеркале в его стекле…") хотя и куда забавнее и лиричнее, но странно напоминают патриотические стихи народного любимца Твардовского из поэмы "За далью даль".
Живое тепло
Осознав, что нуждаюсь в напоминании о неумолимом ходе времени, я решил воспользоваться компьютером. Там для этой цели предлагается большой выбор бубнов, тимпанов и человеческих голосов. Я наугад выбрал ка- кой-то голос и погрузился в работу. И вдруг вздрогнул: из компьютера заговорил Уфлянд. "It's eleven thirty-y-y", — сказал он, причем тем особым голосом, которым говорил, будучи слегка навеселе, — немножко медленнее, басовитее и насмешливее, чем в трезвом состоянии. Прошло почти шесть недель со дня смерти Уфлянда, и вдруг время в моем компьютере заговорило его голосом.
Это было удивительно еще и потому, что одно из моих ярких ранних воспоминаний об Уфлянде тоже связывает его с отсчетом времени. Мне уже случалось об этом рассказывать. Всей нашей компанией мы ночевали на чьей-то зимней даче. Наташе Лебзак, в которую были влюблены Леня Виноградов и Володя Уфлянд, надо было с первой электричкой вернуться в город, чтобы поспеть на репетицию в театральный институт. Будильника у нас не было, и вот Уфлянд с Мишей Ереминым, произведя на бумажке какие-то расчеты, положили булыжник в кастрюлю с водой, вынесли ее на мороз, а когда промерзло до дна, внесли в кухню и укрепили кверху дном над пустым тазом. Расчеты их оказались не совсем точными, и страшный грохот разбудил нас всех не в пять тридцать, а в три часа ночи, но какова смекалка.
Уфлянд вообще был на редкость сообразительным и умелым. Столяр, монтер, художник, поэт, слесарь, водопроводчик — во всех этих областях он был не дилетантом, а профессионалом. Люди этих профессий в России известны склонностью к выпивке, и в этом отношении Уфлянд от них не отличался. Мы воспринимаем слова "веселие Руси" как иронические, но пьянство Уфлянда действительно было веселым занятием и таким же веселым состоянием.
На заключительных страницах своего трактата "Двести лет вместе" Солженицын делает попытку взглянуть на Россию глазами интеллигентного еврея. К этому его подтолкнул известный в свое время самиздатский документ — донос группы литераторов властям по поводу творческого вечера в ленинградском Доме писателей, на котором выступали Бродский, Уфлянд, Довлатов и другие. Солженицын с презрением отзывается о доносчиках и симпатизирует участникам вечера — как ему кажется, "молодежи предпочтительно еврейской". "А меня как ударила, — пишет он, — ведь и верность этих просквозивших на том вечере еврейских настроений. "Россия отражается в стекле пивного ларька", — будто бы сказал там поэт Уфлянд. — И ведь верно! вот ужас. — Похоже, что выступавшие прямо — не прямо, может, в разрывах слов и фраз, но обвиняли русских, что они ползают под прилавками пивных и жены выволакивают их из грязи; что они пьют водку до потери сознания… "[68]
Вот как опасно цитировать, не зная контекста! В стихотворении Уфлянда "Прасковья" (1967) герой натыкается в лесу на пивную будку:
Не слышно возле воплей комариных.
Не видно ног из-под нее куриных.
Там в будке кто-то рукоять качает
и щедро пиво расточает.
Виденье в современном стиле
на древней и святой земле?