Кости и останки
Если же друг друга угрызаете и съедаете, берегитесь, чтобы вы не были истреблены друг другом.
Курноса сложно назвать красивым мужчиной. Даже мужчиной, не вызывающим отвращения. По его плоскому, землистого цвета лицу змеится от уха до уголка рта широкий шрам. Когда Курнос говорит, кажется, что шрам движется – будто под кожей шевелятся длинные черви, изо всех сил пытаясь выбраться на свет Божий. Однако я уже привык к своему товарищу, мы совершили вместе множество странствий и пережили изрядное количество приключений, во время которых немало сделали для нашей матери-Церкви, а при случае еще и заработали немного деньжат. Столько, чтобы хватило на корочку хлеба и стаканчик воды, ибо даже инквизиторам и их помощникам недостаточно для пропитания одной только пылкой и искренней молитвы.
На сей раз мы сидели в вонючей корчме, где дым и запах горелой каши висел густым облаком, у служанки было лицо неряшливой хавроньи, а корчмарь похрапывал, уронив голову на стойку и уткнувшись носом в собственную уже подсохшую блевотину.
Курнос сидел напротив меня, набросив на голову капюшон плаща: тот заслонял его лицо. И я уверен, что поступал он так, вовсе не стремясь смилостивиться над ближними или прикрыть свои шрамы. Просто он чрезвычайно любил такие оказии, когда, хорошо освещенный свечами, мог резким движением отбросить капюшон и взглянуть в лицо собеседнику. Поверьте, милые мои, что от этого у большинства сидевших с нами за одним столом слова застревали в горле.
Мне же куда сильнее мешал смрад, исходивший от редко мытого тела моего товарища и от его никогда не стиранной одежды. Господь в милости Своей одарил меня тонким обонянием, поэтому обычно я старался сесть подальше от Курноса или хотя бы держаться подветренной стороны, но в этой корчме подобные маневры провернуть было непросто. Ну хоть вонь подгоревшей каши была настолько сильна, что почти забивала сладковатый смрад гнили, исходивший от Курноса. Конечно, я понимал причины, по которым он не слишком-то любил воду, как понимал и причины того, что Курнос жаждал женщин столь же сильно, как и ненавидел. Старые раны…
Курнос лениво ковырялся ложкой в том, что, если верить служанке, было телячьим гуляшом под белым вином. Однако я подозревал, что серо-бурая масса в его миске никогда не видывала ни теленка, ни вина. И даже Курносу, вкус которого был сравним с его внешним видом, еда, похоже, не нравилась.
– И зачем же мы сюда приперлись? – бормотал он. – Надо было в Хез ехать, ну так вот прямо, как в морду, а не шляться там и сям…
Я смолчал и отпил глоток винца из надщербленного кубка. Оно изрядно отдавало уксусом, поэтому я с отвращением сплюнул на стол.
– Крепко они ошибаются, коли думают, что я им за это заплачу, – пробормотал сам себе.
Потом я взял ломоть хлеба и принялся мять в пальцах. На ощупь тот напоминал глину и пованивал дрожжами.
– Гвозди и терние, – простонал я.
Скатал хлеб в шарик и кинул его, целясь в голову спящего корчмаря. Не попал, и это еще сильнее испортило мне настроение.
– Попробуй ножом, – посоветовал Курнос, но я лишь вздохнул.
Я преисполнен чрезмерной кротости и готов лишить жизни ближнего своего только в крайних ситуациях. Ничего не могу поделать: таков уж я, человек терпеливый, милосердный и охотно прощающий вину. По крайней мере… до времени.
– Приезжие, а? – раздался голос над нами, и я неторопливо повернул голову.
Увидел худого мужчину с лицом, битым черной оспой. Его одежда носила следы многократной починки и штопки и, как мне показалось, была кладезем информации о предпочтениях ее хозяина относительно еды. Пришлец производил впечатление пьяницы, каковые частенько встречаются в местах, где за сплетни можно получить кружку пива. И все же обладал он толикой удачи, ведь следы от оспы свидетельствовали, что из жуткого мора, год за годом косившего человечество, удалось ему выскочить, заплатив лишь немного.
– А тебе что с того? – рявкнул Курнос, который, в противоположность вашему нижайшему слуге, не был человеком мягкого нрава.
– Да не-е-е, чего мне с этого… Простите, добрые господа. – Пришлеца явственно обеспокоил тон Курноса, и он хотел уже отступить, но я остановил его жестом.
– Садись-ка, – указал ему место на лавке и подвинул кубок кислого вина.
Пришлец усмехнулся с искренней благодарностью и тут же отхлебнул от души.
– М-м-м, – промурлыкал. – Чудненько, добрые господа, вот что я вам скажу.
Как видно, не был он наделен слишком чувствительной глоткой, но так уж повелось: Господь сотворил людей столь разными, что случаются среди нас и те, кто благодарит Его за возможность напиться прокисшей бурдой.
– Вы думаете, добрые господа, что, ну, – пришлец отер губы грязным рукавом, – что это вот, типа, такой городок, а? А неправда, – взмахнул он указательным пальцем. – Страшные здесь дела творятся, скажу вам, ну стра-ашные…
– И какие же дела? – спросил я.
Я всегда полагал, что стоит прислушиваться к местным легендам, слухам и сплетням. Порой они были только легкомысленным трепом, но иной раз благодаря им можно было обнаружить нечто куда более важное, скрытое под целой горою бредней. К тому же мы, инквизиторы, обучены терпеливо выслушивать людей, отсеивая зерна истины от плевел лжи.
Наш новый товарищ печально заглянул в опустевший кубок, и я махнул служанке.
– Принеси-ка кувшинчик, – приказал.
– А то, принесу, – сказала она, ощерив в усмешке редкие желтые зубы. – А ежели вы, господа, еще и чего другого захотите, то обслужу вас как следует… – и словно случайно она прошлась ладонями по груди.
– Пока что – вина, – пробормотал я.
– Тут ведь, достойные господа, в городе вот какое дело, – пришлец склонился над столом и понизил голос, – гуль тут у нас. Вот! – Он щелкнул пальцами, словно чтобы придать большего веса своим словам.
– Гуль? – повторил я. – Получается, как я понимаю, кто-то здесь ест трупы?
– Ага, – кивнул он. – Трупоед, господа хорошие, чтоб мне сдохнуть. Выкапывает гробы, вытаскивает трупы, куски мяса вырезает, а порой и целые ноги-руки уносит, так его, мать, и разтак…
Девица принесла кувшин и со стуком поставила на стол. Подмигнула мне.
– Пейте, – указал я на вино местному. – И скажите, как вас зовут.
– Ахим Мышка, господа хорошие. Батя мой был Ахим, и дед был Ахим, так и я потому – Ахим, как ни посмотри…
Курнос потянулся к кувшину, налил себе полный кубок и принялся прихлебывать. Лицо его все еще оставалось скрыто капюшоном, но я заметил, что Ахим раз за разом поглядывает на моего товарища. Ну что ж, не обрадуется, когда его интерес окажется удовлетворен.
– Вырезает, говоришь? – спросил я. – Получается, это весьма умелый гуль, если не рвет тела когтями и зубами, а носит с собой нож.
– Ага, от… умелый… – согласился местный с колебанием в голосе.
Выцедил свое пойло и быстренько плеснул следующую порцию.
– Пок-корно благодарю ваши милости за угощеньице. – Язык его уже слегка заплетался.
Как видно, голову он имел исключительно слабую, поскольку я и ломаного гроша не поставил бы на то, что кто-то сумеет упиться таким пойлом. Но так оно уже повелось, что люди, без меры потребляющие горячительное, с течением лет могут выпить все меньше и меньше вина и пива. Конечно, бывали и похвальные исключения, однако Ахим Мышка к таковым явно не принадлежал.
– И давно это длится?
Он глядел на меня с открытым ртом.
– Тот гуль. Давно он у вас? – прибавил я.
– О-о! – махнул рукою Мышка. – Ну где-то, от, с год… а может, – задумался, – и все два.
Я глянул на Курноса, но тот отрицательно качнул головой.
– В Хез, Мордимер, – сказал тихо, но твердо. – Поехали в Хез.
Я же лишь пожал плечами, поскольку знал: он сделает как скажу. В конце концов, именно я был пастырем, и демократия случалась, лишь когда решения, принятые таким образом, были мне на руку. Нынче, правда, паства моя состояла только из Курноса, хотя обычно мы путешествовали вместе с близнецами. Однако на сей раз Первый и Второй остались в Хезе и, насколько я знал, занимались делами человека, которому мешал вступить в наследство и получить имущество умершего отца старший брат. Я не одобрял такой способ зарабатывать деньги, но в нем, по крайней мере, не было ничего, что могло обеспокоить меня как инквизитора. Ведь обычные мошенничества или убийства находятся вне компетенции Святого Официума. У нас есть куда более важные дела, чем семейные споры. И думаю, благодаря близнецам непростая правовая ситуация вдруг упростится, а у юристов после этого поубавится работы.
– Поедем, Курнос, поедем, – сказал я успокаивающим тоном.
Произнося эти слова, я и вправду еще в них верил, поскольку заниматься каким-то там безумным трупоедом не казалось мне сколько-нибудь интересным делом. Хотя, с другой стороны, человеческое мясо и кости могли служить и для отправления темных ритуалов. Не раз и не два мне приходилось быть свидетелем того, что зло таится и в самом захудалом городишке. Кстати говоря, куда чаще оно именно там и таилось, поскольку в такие места реже нисходил благословенный свет Инквизиториума. И хотя мы старались в каждый уголок нашего мира истово нести факел веры (а некоторые мои братья понимали это с далеко идущим буквализмом), все же нас было слишком мало, чтобы искоренить зло. Что ж, как гласит Святая Книга: «жатвы много, а делателей мало»[10].
– И что ж, кто-нибудь занялся вашим трупоедом? – спросил я Ахима Мышку, который как раз допивал очередной кубок.
Тот глянул на меня невидящим взором, вино потекло по подбородку.
– К-кем-м? – охнул.
– Трупоедом. Занялся им кто-нибудь? – повторил я терпеливо.
– Зан’лся, – ответил он радостно. – Настоят’ль наш нап’сал кому-то там. Едут к нам, – помахал важно пальцем. – Едут сюда… едут сюда. – Он явственно задумался. – Хто-то ж сюда едут, – закончил с удовлетворением и снова ухватился за кувшин.