Как видно, дальнейшего смысла расспрашивать его не было, поэтому я лишь слегка отодвинулся, пока Ахим Мышка слишком смело размахивал рукою с кубком: не хотелось, чтобы он заляпал мой плащ.
– Слыхал? – спросил я Курноса. – Кто-то должен в эту дыру приехать.
– Едут, едут… – бормотал Ахим.
– Куда написал настоятель? В ближайшее отделение Инквизиториума? Интересно, а? Может, расспросим его?
– Прощай, Хез, – сказал Курнос, я же глянул на него с удивлением, поскольку мой товарищ редко выказывал чувство юмора.
Как и полагается настоятелю маленького городка, этот был дородным мужчиной в расцвете лет. Крупное открытое лицо окаймляли роскошные бакенбарды, а огромное брюхо подрагивало над широким вышитым поясом.
Дверь в церковь нам отворила красивая девица со слишком уж смелым декольте и длинными светлыми косами. И в этом не было ничего удивительного, поскольку боголюбивый отче должен был как-то скрашивать длинные вечера.
– Приветствую, – сказал я. – Меня зовут Мордимер Маддердин, и я лицензированный инквизитор Его Преосвященства епископа Хез-хезрона.
Курнос подгадал хороший момент, чтобы показать свое милейшее личико, отбросив на плечи капюшон. Красотка громко пискнула, потом вспыхнула и убежала в дом. Священник на миг онемел, и я не знал, причиной тому было представление моей профессии или то, что настоятель успел внимательно рассмотреть лицо моего товарища.
– Приветствую и вас, мастер, – сказал он наконец, и я заметил, что его нижняя губа нервно подрагивает. – Что привело вас в наш спокойный Штольпен?
Значит, городок звался Штольпен. Ну и славно. А коль уж настоятель поспешил с уверениями, что городок спокойный, следовательно, дело требовало проверки.
– Лишь ради передышки в пути, – пояснил я и многозначительно взглянул внутрь дома.
– А-а-а, прошу вас, сердечно прошу. – Настоятель замахал руками. – Что же я за хозяин, Бог мне свидетель! Входите, господа, входите, чем богаты… Может, перекусить? Или наливочки? Первоклассная здесь у нас наливочка, из сливочек, черной смородинки, из бузины… А и винцо найдем, коль только пожелаете… Но я ведь еще не представился, о чем только думаю, Бог мне свидетель. Альберт Ламбах, к вашим услугам, мастер, я имею честь во славу Божью исполнять здесь обязанности настоятеля.
На мой вкус, этот попик говорил слишком много, а опыт научил меня, что столь бурный словесный поток порой скрывает истину. Знал я, однако, что вскоре разберусь с тем, как тут обстоят дела по-настоящему.
– Не стану пренебрегать приглашением, идущим от чистого сердца, – сказал с усмешкой.
Курносу я велел отправляться на кухню, поскольку понимал, что его смрад в малом помещении вынести будет непросто, и не хотел портить себе аппетит. То, что попик уже начинал смешно морщить нос и старался отвернуться, меня развлекало, но я знал, что даже ради минутки этакого веселья не стану мучиться.
Мы сели в большой, хорошо выбеленной комнате. На стене висело огромное полотно, изображавшее Христа, С Креста Сходящего, но, похоже, рисовал картину некий местный талант, поскольку ноги у Господа нашего были кривы, будто Он всю жизнь Свою провел в седле, а меч Он держал в левой руке. А ведь нет свидетельств, что Христос был левша. Заметил я и то, что один из римских легионеров держал аркабалисту, – полная нелепица.
– Красивая картина, – сказал я.
– Правда? – просиял Ламбах. – В церкви увидите и того больше… Есть у нас здесь, скажем, необычная картина, представляющая прибытие святого Павла в Штольпен…
Я осмеливался думать, что во времена святого Павла на месте Штольпена еще рос девственный лес, но спорить с Ламбахом не желал, поскольку едва ли не каждый городок сочинял легенды, в коих почетные места занимали апостолы и святые. Но трудно было избавиться от мысли, что у них под седлом были табуны пегасов – чтобы поспеть всюду, где их якобы видели.
Тем временем служанка настоятеля внесла мясо, ломти свежего хлеба и кувшин пива. Настоятель разлил пиво в пузатые глиняные кружки.
– Чтобы ополоснуть глотку после путешествия, а потом – выпьем водочки, если на то ваша воля, мастер. Принеси-ка ту, бузинную, – приказал он девушке. – А в местном реликварии у нас есть даже палец святого Амвросия, – похвастался. – И перо из крыла архангела Гавриила, которое тот обронил, неся благую весть Марии.
Я не стал комментировать его похвальбу, поскольку не желал принижать местный патриотизм настоятеля – тот, скорее всего, искренне гордился коллекцией реликвий. Мне было лишь интересно, во что они обошлись прихожанам.
Девица развернулась, качнув крепким задком.
– Красивая девушка, – пробормотал я.
– О, мастер, разве следует людям моего положения обращать на такое внимание? – Ксендз скорчил мученическое лицо и сложил руки на груди. – Умеет готовить, к тому же чистоплотна, хорошо убирает и не ворует, – перечисляя достоинства служанки, он загибал по очереди пальцы правой руки, я же заметил на них два милых перстенька, один с рубином, второй с сапфиром. А неплохо у него здесь идут дела, подумалось мне, если уж хватает ему средств на такие побрякушки.
– Так говорите, мастер, что в Штольпен вы завернули, чтобы отдохнуть в пути? – спросил с набитым ртом настоятель. – И долго у нас пробудете?
– Столько, чтобы кони отдохнули, – ответил я. – А завтра отправимся дальше.
Он припал к кружке, как видно, чтобы безуспешно скрыть от меня облегчение, которое появилось на его лице.
– Разве что… – сказал я.
– Разве что? – пробормотал он, так и не отняв кружку ото рта, и посмотрел на меня вопросительно.
– Разве что задержат меня здесь дела профессионального свойства, – ответил я, усмехнувшись.
– Профессионального?! – почти крикнул он. – Бог свидетель: вы, мастер, наверняка шутите! Какие же это дела профессионального свойства вы можете найти в Штольпене?
– А это уж вы мне объясните, – сказал я ласково.
Он угас. Отставил кружку и, облокотившись на стол, подпер голову кулаками.
– Значит, знаете… – сказал хмуро.
– Конечно, знаем, – фыркнул я. – Полагаете, есть в мире такие места, куда не достигает милосердный взгляд Инквизиториума?
– Я бы не осмелился ни на что подобное…
– Кому вы послали письмо? – прервал я его.
– Моему епископу, – ответил он быстро. – И был удостоен ответа, что все сложилось счастливо, ибо при дворе как раз гостит брат Маурицио Сфорца, один из альмосунартиев-милостынников[11] Святейшего Отца. Я получил, Бог мне свидетель, заверение, что брат Сфорца проникся заботой о наших хлопотах. А сей муж – весьма просвещенный и опытный в отыскании слуг сатаны и выявлении всех его козней.
– В сие искренне верю, – ответил я.
Папские альмосунартии, по правде говоря, были не пойми кто. Не то особый орден – но безо всякой иерархии и структуры, не то свободное товарищество – но при этом обладающее неисчислимыми привилегиями и прерогативами от канцелярии самого Святейшего Отца.
Существовали они уже долгие годы, но лишь недавно обратили на себя пристальное внимание Инквизиториума. Отчего? Оттого, милые мои, что вместо сбора милостыни начали мешаться в расследования колдовства и ереси. Как видно, некоторым людям в Апостольской Столице казалось, что дилетантского запала вполне хватит, чтоб конкурировать с инквизиторами, обученными в нашей славной Академии. Конечно, попытки перехватить инициативу расследований у Инквизиториума и заместить нас духовными лицами случались. Некогда мне и самому удалось разоблачить рыскающего в поисках ведьм каноника Пьетро Тинталлеро, который в конце концов, полный раскаяния, признался, что и сам предводительствовал в колдовском шабаше, виновный в кощунствах против нашей святой веры. Поскольку же доказательства его вины невозможно было оспорить, все завершилось счастливо, и посредством пламени зажженного костра мы отправили его душу в Царство Божье. За что он, кстати, горячо нас благодарил. Я же утвердился в вере, что нет лучшего зрелища, нежели раскаявшийся грешник, погруженный в болезненный экстаз, в языки пламени, в которых он громко признает свои грехи и благословляет Инквизиториум, что в милосердии своем сумел спрямить извилистую тропу его жизни.
Однако присутствие брата-милостынника не сулило ничего хорошего. Правда, я никогда не слыхивал о Маурицио Сфорце и его деяниях, но самый факт, что духовные лица занялись бы столь непростой материей, как преследование чернокнижничества и ереси, пробуждал мое глубочайшее беспокойство. Так уж оно сложилось, что позволь воде пробурить малейшую трещинку в стене – и трещинка эта начнет расти, пока в конце концов неудержимый поток не разорвет стену и не зальет спокойные долины. А уж этого-то никто в здравом уме не мог позволить.
– Когда брат Сфорца навестит Штольпен? – спросил я.
– Ожидаем со дня на день, – быстро ответил настоятель. – А потому, как видите, нет необходимости, чтобы вы меняли свои планы и посвящали столь ценное время нашему жалкому городку. Бог мне свидетель, мастер, ваш разум наверняка занимают вещи куда как более важные.
Ох, по всему выходило, что попик жаждал, чтоб я убрался прочь, поскольку явно полагал, что ему легче будет договориться с другим священником или даже с монахом из ордена (а среди церковных альмосунартиев были и те и другие), чем с инквизитором. Уж не знаю, отчего большинство людей наивно полагают, что главная мечта функционера Святого Официума – разжечь как можно больше костров на как можно более обширных территориях. А ведь костры для справедливо осужденных грешников суть всего лишь благословенное увенчание нашей работы, к которому мы идем, проводя тщательнейшее расследование. Во время же этих расследований и процессов мы исполняем роль как страстных обвинителей, так и богобоязненных адвокатов и наисправедливейших судей. По крайней мере, так утверждает теория…
– Увы, – сказал я, – вижу, что правила Святого Официума не слишком хорошо вам известны. Инквизиторы, кои имеют хотя бы тень подозрения, что наткнулись на еретические либо колдовские практики, не могут удалиться от дела под угрозой наказания, назначаемого судом Инквизиториума. А уж поверьте, что даже милосердие Инквизиториума весьма неприятно для того, на кого оно обрушивается.