По выражению его лица я понял, что слово «милосердие» не слишком-то подходило, на его взгляд, к слову «Инквизиториум». И был он не прав, поскольку пред грешниками мы всегда склонялись со страстным милосердием, с коим могла сравниться лишь страстная любовь.
– Но здесь, Бог мне свидетель, и речи нет о чернокнижничестве! – снова почти выкрикнул он. – Тут просто некий безумец разрывает могилы и бесчестит останки!
– Отчего в таком случае вы сообщили епископу, а не юстициариям? – спросил я. – Раз уж полагаете, что это только криминальное дело?
Он покраснел, и чело его оросили капли пота.
– Со всем почтением, мастер, но есть ли у вас право…
– Есть, есть, уж поверьте, – оборвал я его пренебрежительно, поскольку песню эту слыхал слишком часто – о толковании по собственному разумению о том, на что имеют и на что не имеют право функционеры Святого Официума. – И если вы думаете, что мне будет приятно оставаться в этой дыре хоть на день дольше, чем необходимо для дела, – глубоко ошибаетесь.
– Моей обязанностью было уведомить епископа, – сказал он, громко сглатывая и отирая пот со лба.
– Наверняка, – сказал я. – А моей – внимательно присмотреться к упомянутому делу, кое, насколько смею судить, беспокоит не только вашу милость, но и честных обывателей спокойного Штольпена. – Слово «спокойного» я произнес так, чтобы и самый подозрительный из людей не ощутил за ним иронию.
– Чего же вы ожидаете от меня? – спросил он понуро.
– Радости, – ответил я, глядя ему в глаза. – Радости, вызванной тем, что Святой Официум, занятый своими непростыми делами и ведущий битву за души людей во всем мире, нашел время, дабы помочь верным мирянам в этом городишке.
– Покорнейше благодарю, – сказал он быстро. – И Бог мне свидетель, радуюсь всем сердцем, что вы хотите посвятить нам свое драгоценнейшее время.
– Не меня благодарите, но лишь Господа, что направил мои шаги, – ответил я, не сводя с него глаз.
– Всегда благодарю Господа за все милости, коими Он меня дарит, – пробормотал он еще быстрее.
А я видел уже, что человек сей начинает чувствовать страх пред вашим нижайшим слугою, как и должно быть. Однако не было во мне ни капли грешной радости. Что же я был бы за инквизитор, если бы подобные низкие чувства обуревали мое сердце? В конце концов, я ведь Слуга Божий и Молот Ведьм, а эти титулы, пусть и неофициальные, к чему-то да обязывают.
– А теперь расскажите о трупоеде, – потребовал я.
– Бог мне свидетель, не много здесь расскажешь, – вздохнул он. – Года полтора как кто-то раскапывает могилы и вырезает из трупов части тела. Порой цапнет лишь кусок плоти, порой же – украдет всю конечность… Люди напуганы. Боятся хоронить близких на нашем кладбище.
– Следы укусов? – спросил я.
– Не-е-ет, – покачал он головой. – Ничего такого.
– Значит, это не гуль, – сказал я. – Ибо ни одному из них не хватило бы разума использовать нож.
– Вы верите в гулей? – Настоятель широко отворил глаза. – Но это лишь суеверие…
– Если не верить в силу Зла, как можно уверовать в бесконечную мощь Добра? – ответил я вопросом на вопрос. – И коли усомнитесь в силе сатаны, Господь напрасно станет стучать в ваши сердца.
– Не усомнюсь! – На сей раз он почти кричал. – Бог мне свидетель, вера моя крепче крепостных стен.
– Вы уверяете в этом меня или себя самого? – спросил я вежливо, а потом махнул рукою. – Но Бог с ними, с этими теологическими хитросплетениями. Никто ведь, драгоценнейший отец настоятель, не подвергает сомнению силу вашей веры, – произнес я таким тоном, что он невольно должен был обеспокоиться.
Кого следовало бы ожидать, милые мои, услыхав, что в Штольпен прибывает один из братьев-альмосунартиев? Монаха в бурой рясе, который с опущенной и покрытой капюшоном головой пробирается в городок?
Ха, этого я не ждал, но то, что увидел, превысило самые смелые мои чаяния. Ибо в Штольпен въехала конная кавалькада, во главе которой с важным видом гарцевал Маурицио Сфорца, окруженный десятком стражников. В свите я заметил и некую молодую даму, на руке которой сидел сокол в закрывавшем голову колпачке.
Брат-милостынник держался в седле на удивление хорошо, хотя подвернутая ряса не слишком-то подходила ни к высоким, до бедер, кожаным сапогам, ни к золоченой конской упряжи и чепраку с чудными украшениями. Как можете догадаться, милые мои, чепрак был на голове скакуна, а не на брате-милостыннике, хотя, признаюсь, эта вторая возможность обрадовала бы меня куда как сильнее.
С Маурицио Сфорца мы встретились у настоятеля, и церковный альмосунартий, сойдя с коня, оказался невысоким человечком. Мне не понравились его сморщенные бледные щеки и блестящие глаза. Отметил я также то, что худые, узловатые пальцы монаха были в постоянном движении – будто он что-то непрестанно сминал, душил или рвал на куски. Сами эти жесты мне тоже весьма не понравились. И все же я решил не поддаваться первому впечатлению и воспринимать папского мытаря если не с симпатией, то хотя бы с профессиональной вежливостью. В конце концов, я не намеревался добавлять себе проблем из-за глупейших случаев в городке Штольпен, о котором я прежде даже не слыхивал.
– Инквизитор Маддердин, – сказал Сфорца, и его голос оказался неожиданно звучным и глубоким. – Я рад, что мы будем действовать вместе, поскольку слава ваша добралась и до Апостольской Столицы.
Я глубоко поклонился, хотя не мог решить: слова эти – лишь пустая вежливость или скрытая угроза.
– Меня смущают столь благосклонные речи, особенно когда исходят из уст знаменитого философа, сочинениям которого я не могу нарадоваться, сердечно сокрушаясь над недостатками собственного знания.
– А что вы у меня читали? – спросил он недоверчиво, прищурив глаза.
– Ваши комментарии… И Господь мне свидетель, это новый взгляд на, казалось бы, всем знакомые вещи. Верьте мне: я был тронут.
Я не слишком рисковал, поскольку обычно всякий из паразитов, ползавших по Апостольской Столице, полагал, что вносит немалый вклад в историю нашей цивилизации, написав несколько идиотских комментариев к произведениям авторитетов древности, святых либо даже апостолов.
– Я и не ожидал… – Его худые бледные скулы заиграли румянцем. – А если мне позволительно будет узнать, какая проблема тронула вас сильнее всего?
– Размышления на тему доктрины веры, – сказал я с абсолютной убежденностью.
– Мастер Маддердин, я и не предполагал… – просветлел он. – Ведь эти вопросы суть сложны, если не сказать – герметичны, и я не смел думать, что публика заинтересуется…
– О, поверьте мне: вы стали предметом горячих дискуссий в Инквизиториуме Хеза, – сказал я со смертельной серьезностью в голосе.
– Неужели? – сложил он руки на груди. – Вы меня удивляете…
– Скромность, достойная гения, если дозволено мне будет сказать доверительно, – ответил я и подумал было, не переборщил ли, однако Сфорца заглотнул комплимент, как рыба червячка.
Боже мой, подумалось мне, спасибо Тебе, что Ты в безмерной Своей милости не сотворил меня писателем, ведь, пожалуй, нет людей более легковерных и падких на лесть, нежели они.
Сопровождавший Сфорца молодой дворянин в сверкающем серебром полупанцире кашлянул со значением и нетерпеливым движением откинул со лба длинные светлые волосы.
– Ох, простите, – сказал альмосунартий с искренним раскаянием. – Позвольте вам представить доброго рыцаря Родриго Эстебана де ля Гуардиа– и-Торрес, который прибыл из солнечной Гранады, чтобы помочь нам в битве с ересью.
– Это честь для меня, – сказал я.
Дворянин слегка склонил голову и усмехнулся. Губы у него были почти девичьи, красные, а щетина явно не желала расти – на щеках лишь там и сям торчали редкие кустики светлых волос.
– Я дал зарок искать и уничтожать колдуний, еретиков и прочих врагов нашего Господа, – сказал он мне вежливо. – Сам Святейший Отец удостоил меня благословением и пожелал, чтобы я предал костру как можно большее число грешников.
Гвозди и терние, вздохнул я мысленно, еще один искатель впечатлений и приключений, который мечтает зажечь весь мир. Разве это так много – желать, чтобы дела религиозного свойства оставались в руках профессионалов?
– Непривычно смелые и достойные намерения, – сказал я вежливо. – Но не думаю, чтобы в Штольпене вы могли исполнить свою присягу.
– А это мы еще увидим. – Альмосунартий вознес указательный палец и глянул на меня со значением. – Ибо многоуважаемый господин настоятель донес нам о проблемах, что тревожат набожную паству Господню в Штольпене и разрешить каковые могут лишь люди глубочайшей веры.
– О да, конечно же… – сказал я и без малого уверился, что, оставшись в городке, я вляпался в очередные проблемы – а их как человек смиренный я предпочитаю избегать.
– Однако… позволите ли мне, господа, заняться написанием письма святолюбивому господину епископу, коему я обещал дать знать сразу же по приезде. Господин настоятель, могу ли я вас просить…
– Конечно же, брате, вот только раздумываю, Бог мне свидетель, о том, где разместить всех тех достойных господ, что решились сопровождать вас…
– Не беспокойтесь о постое, – прервал его Сфорца. – Почтенные граф Шайфольк и графиня Шайфольк вместе со свитой гостят в замке господина де Врие. Обещали сопроводить меня сюда, а потом вернутся к охоте. Мы же с благородным рыцарем ля Гуардиа попросим вас лишь об угле, где мы могли бы спокойно предаться набожным размышлениям.
– Нет, нет, никакого «угла»! – Настоятель замахал руками, но было явственно видно: ему полегчало от известия, что вовсе не городку придется заботиться об орде капризных аристократов. – В моем доме есть несколько хороших комнат, которые мы отремонтировали аккурат в прошлый год, к приезду почтенного господина епископа, каковой епископ, да будет милостив к нему Господь, гостил у нас, вы только поверьте, брате, целых два дня!
Брат-милостынник с явственной скукой слушал словоток господина настоятеля, но при том со всем терпением не прерывал его. Потом духовник оставил меня с рыцарем ля Гуардиа наедине, и некоторое время мы молчали, вслушиваясь в удаляющийся голос настоятеля, который все рассказывал Сфорца о пере из крыла архангела Гавриила.