– Я подумаю над этим, – ответил де ля Гуардиа. – Но это плохо, это плохо… – Он покачал головой и, не обращая на меня внимания, направился к жилищу настоятеля.
Но Веселого Палача я увидел не на следующий день, а сразу же после обеда. Уж не знаю, кого я ожидал узреть, но всяко не эту одновременно гротескную и страшную фигуру. Веселый Палач из Тианнона был одет в облегающий кафтан с нашитыми разноцветными заплатками, сапожки с загнутыми носками и широкие, переливающиеся всеми цветами радуги панталоны. Шею и запястья его окружали пышные брыжи из белого шелка. Но не то, что он выглядел как паяц, было наиболее странным.
Лицо Веселого Палача закрывала золотая маска, изображавшая хохочущее личико толстощекого златовласого амурчика. Даже его глаз не было видно из-под узких горизонтальных щелей. Но имелись в его наряде и сильно беспокоившие меня детали. Брыжи на правом запястье были с буро-ржавым пятном, словно из-за засохшей крови, а на зеленом поясе панталон виднелся еще один след такого же цвета.
– Та ну на хер… – пробормотал Курнос, и это была очень дельная мысль обо всем происходящем.
– Позвольте представить вам, господин Маддердин, – сказал брат Сфорца с неподдельным удовлетворением в голосе. – Это мастер палаческого цеха, Гаспар Лувейн.
– Веселым Палачом зовусь на белом свете, ибо радостней меня людей вы не найдете .
Голос Гаспара был одновременно хриплым и писклявым, будто палач едва входил в возраст мужа, когда высокие мальчишеские нотки начинают превращаться в мужское звучание. Но поскольку я слыхал о его свершениях уже несколько лет, то был уверен, что он не так уж и юн.
Я смотрел на него некоторое время.
– Держите своего пса подальше от меня, брат-милостынник, – предостерег я безразличным тоном.
– А мы ведь братья по делу, оба мучим людское тело, – запищал Веселый Палач с явным упреком в голосе.
– И рифмы у него подлые, – сказал я. – И передайте ему, если на то ваша воля, что коли он еще раз назовет меня братом, то вам придется доставать его зубы из его же мозга.
– Выйди, – приказал Гаспару резким тоном брат Сфорца, а Веселый Палач театрально пожал плечами, но послушался.
Я смотрел, как он идет в сторону двери, и даже походка его казалась одновременно странной и отталкивающей. Человек этот передвигался, сильно ссутулившись – так, что руки свисали почти до колен, шел же мелкими шажками, покачиваясь со стороны в сторону. Гаспар Лувейн был статным мужчиной, но когда шел, казался отвратительным согбенным созданием, которое лишь слегка, но все еще не слишком умело научилось изображать человека.
У самых дверей он обернулся.
– Веселый Палач на тебя не сердит, ведь сердечко его весело стучит, – произнес он на этот раз хриплым голосом, глядя в мою сторону. По крайней мере, я догадался об этом по движению его головы, поскольку из-под маски зениц было не видать.
– Мне не нравится, когда оскорбляют человека, который прибыл, чтобы мне помочь, – сказал Сфорца, стоило Веселому Палачу выйти из комнаты.
– Стану иметь это в виду, – ответил я.
Я раздумывал над тем, что же объединяет этих двоих. Брата из Апостольской Столицы и чудное существо, лишенное, казалось, человеческих достоинств, но пользовавшееся изрядной, пусть и жуткой славой. Неужели альмосунартии намеревались, выслеживая ведьм и расследуя ереси (скажем откровенно, уже сам внезапный запал сей браться за чужое дело был достоин осуждения), использовать подобных созданий?
Впрочем, вряд ли в мире сыщется кто-то подобный Веселому Палачу из Тианнона. Другое дело, что – если я хоть немного разбираюсь в жизни – рано или поздно найдутся подражатели, которые захотят сделаться похожи на Гаспара Лувейна как видом, так и повадками. Такова уж человеческая натура, льнущая ко греху и злу, словно мотылек к горящей свече. А я не сомневался, что Веселый Палач суть человек злой и грешный. И при этом – еще и слегка безумный.
Что, однако, совершенно не меняло сути: в союзе с братом Сфорца они могли оказаться опасными не только для городка Штольпен, судьба коего слабо меня касалась, но и для вашего нижайшего слуги.
Допрос Матиаса Литте должен был начаться на рассвете следующего дня, и на этот раз я не проспал. Но когда появился в комнате, заметил, что палач уже крутится подле очага. Он заметил меня и повернул ко мне лицо – или, вернее, золотую смеющуюся маску, которую носил.
– Ах, да это – инквизитор, что бежит объятий. Но сейчас он убедится, что Палач – талантлив. И не станет презирать бедного Гаспара тот, кто познакомится с его волшебным даром .
Я вышел за порог, поскольку не намеревался ни разговаривать с этим существом, ни даже расспрашивать о том, где брат Сфорца и обвиняемый. И сразу услыхал с лестницы голос настоятеля Ламбаха, который терпеливо говорил, что, возможно, искренняя молитва больше поможет с трупоедом, нежели причиняемые ему пытки. В его голосе явственно звучала тревога, поскольку настоятелю наверняка впервые приходилось участвовать в допросе с пытками. Что ж, для людей впечатлительных подобный опыт действительно не может быть приятным, хотя человек привыкает ко всему…
– Приведите сюда этого людоеда, – приказал кому-то Сфорца шутливым тоном, и я услыхал два согласно бормотнувших голоса – и стук удалявшихся каблуков.
Я же снова вошел в комнату и уселся на табурете за столом: сбитой из досок столешницы, положенной на козлы. Через миг в комнату вошли и настоятель с братом-милостынником.
– Да славится Иисус Христос, – сказал с чувством Ламбах, едва меня увидев.
– Во веки веков, – ответил я.
– Здравствуй, Гаспар, – крикнул почти веселым тоном Сфорца, проигнорировав мое присутствие.
– Коли кто с презрением смотрит, не любя, сколь приятен взгляд с приязнью на тебя, – пропищал Веселый Палач, истово кивая.
Альмосунартий подошел к нему и доверительно потрепал по плечу. Я же заметил, что палач из Тианнона при этом напрягся, как пес, принимающий ласку от хозяина.
Я услышал шарканье, сдавленные проклятия, и в комнату вошли двое громил (раньше я их не видал), что тянули за собой Матиаса Литте. Одежда трупоеда была порвана, волосы склеились от засохшей крови, лицо в синяках, а нос – свернут набок.
– И кто его так? – спросил я.
– А кому какое дело? – вопросом на вопрос ответил Сфорца. – Разложите его на столе, – приказал.
Мужчины бросили обвиняемого на стол посреди комнаты, словно мешок с капустой. Литте что-то там пробулькал – и сразу получил кулаком в зубы.
Я вздрогнул, но решил ничего не говорить, зная, что мои замечания во время допроса нисколько не заинтересуют брата Сфорца. Потом Матиасу Литте связали руки и ноги так, чтобы он лежал на столе будто распятый, с веревками, пропущенными под досками. Веселый Палач что-то напевал и звенел инструментами у огня. Я заметил, что Литте пытается приподнять голову и рассмотреть происходящее.
Господин настоятель разложил подле меня пергаменты и проверил, хорошо ли очинено перо. Глянул в мою сторону, усмехнулся несколько обеспокоенно – и слегка испуганно.
– Итак, начнем, – Сфорца потер руки, а потом поглядел на волглые стены. – Принесите-ка бутылочку водки или какого-нибудь винца да кубков, – приказал он здоровякам, которые уже стояли в дверях, туповато поглядывая на обвиняемого. – Нужно бы слегка взбодриться, – подмигнул он настоятелю, а Ламбах натужно рассмеялся.
Я искоса поглядывал на брата-милостынника, который с явственным удовлетворением переводил взгляд с Матиаса Литте на пока что стоящего к нему спиной Веселого Палача. Я заметил, что пальцы Сфорца снова неосознанно совершают те самые движения, будто посланец Святейшего Отца кого-то душил или рвал что-то в клочья.
– Не получишь нынче, брат, винца, но вот что у Гаспара есть для молодца, – почти пропел Веселый Палач и раскачивающимся шагом двинулся в сторону Матиаса Литте. В руках, защищенных перчатками, он держал горшочек, из которого поднимался пар.
– Не будь таким дурачком, у меня здесь котелок с кипятком. Плесну тебе я в глотку – ужель захочешь водки? – Он склонился над столом, и я заметил, что обвиняемый глядит на него, вытаращив от страха глаза.
Но Веселый Палач не исполнил своей угрозы, а просто плеснул кипятком на колени и бедра Матиаса Литте, потом же поставил горшочек прямо раскаленным дном на брюхо обвиняемому. Литте ужасно заверещал, дергаясь, но веревки держали крепко. Он не мог сбросить с себя тяжелый горшок – но тот опасно вздрагивал на его животе. Веселый Палач, что-то напевая под нос, прижал горшочек. Литте продолжал кричать – страшно, охрипшим, полным боли голосом. Я слишком часто бывал на допросах, чтобы это произвело на меня впечатление, но заметил, что лицо настоятеля делается все бледнее. Сфорца же лишь усмехнулся, будто это представление изрядно его развлекало.
– Гаспар, пока что погоди, – сказал мягко. – Сперва вопросы.
– Хе-хе-хе, хе-хе-хе, брат вопрос задаст тебе, – дал петуха Веселый Палач.
Взял горшочек правой рукою и снял с живота Литте. И прежде чем я успел понять, что происходит, с размаха ударил трупоеда железным донцем в сломанный нос. Одновременно жесткой рукавицей изо всех сил проехался ему по обваренной, слезающей коже бедер.
Пытаемый взвыл и обмяк.
– Прекрасно, – сказал я. – Интересно только, как же мы теперь его допросим?
Веселый Палач небрежным движением стряхнул ошметок кожи, приставший к рукавице.
– Гаспар нынче неуправен, зато крепко позабавлен, – пропел он почти извиняющимся тоном.
– Приведи его в чувство, – пробормотал Сфорца, явно недовольный. – Только осторожно.
Палач из Тианнона выскреб откуда-то из-за пазухи темную бутылочку, откупорил, понюхал пробку, громко потянув носом, и чихнул.
– Кто б Гаспару здоровья пожелал? Чтобы жил не тужил, процветал? – Он глянул на нас узкими щелями маски.
– Сто лет тебе, Гаспар, – сказал брат Сфорца, а настоятель что-то пробормотал.